Метроном. История Франции под стук колес парижского метро Лоран Дойч Знаете ли вы, что изначально древнее поселение Лютеция находилось вовсе не там, где расположился Париж, а на месте современного Нантера? Что Эйфелева башня была возведена на захоронении последних галльских воинов, зверски убитых римлянами? Что главный собор Франции в действительности находится и сохранился почти нетронутым под парковкой современного здания в Пятом округе Парижа? Талантливый французский актер, а теперь и писатель Лоран Дойч представляет на суд читателей в этом новом путеводителе свои забавные, изящные и неожиданные исторические находки. Вместе с автором вы побываете на мосту Менял, предшественнике Биржи, затем заглянете к тому самому хозяину бистро, который сваливал бутылки в одну из камер Бастилии и тем самым спас тюрьму от разрушения, и пройдете по улицам, таящим сокровища, о которых вы даже не подозревали. Моцарт на сцене, Жан-Поль Сартр на телевидении, Жан де Лафонтен и Николя Фуке в кино, популярный французский актер и писатель Лоран Дойч обожает историю и страстно влюблен в Париж. Дойч Лоран Метроном. История Франции под стук колес парижского метро При участии Эммануэля Хайманна Эдди Митчеллу, первому, кто пробудил во мне интерес к истории благодаря передаче «Последний сеанс». Моей сестре и родителям, которым, увы, пришлось стать вынужденными участниками этого еженедельного телесвидания. ВВЕДЕНИЕ ОТПРАВЛЯЯСЬ В ПУТЕШЕСТВИЕ Деревушка на берегу реки Сарт, где я провел свое детство, находится так далеко от Парижа… Мы порой вырывались оттуда, на каникулах, чтобы поехать в столицу и повидаться с моими дедушкой и бабушкой… Огни города манили. Миновав Окружную, мы оказывались в Париже. Тут же нас охватывал яркий неоновый вихрь, в котором кружились толпы деловитого вида людей. Я помню зеленые вывески аптек и красные — табачных лавок, помню слепившие меня искры света. Это было Рождество в разгар лета! И я с восхищением углублялся в городские джунгли, которые пугали меня и влекли. В возрасте пятнадцати лет, вдохновленный своей страстью к Истории, я поселился в Париже. Париж — такой анонимный, такой безличный, такой неумеренно огромный — казался мне тогда открытой книгой… В этом городе, где я был чужаком, где в буквальном смысле слова никого не знал, моими первыми ориентирами стали названия улиц. А улицы эти я открывал с помощью метро. Воистину метро было путеводителем для провинциала в этом копошащемся муравейнике. Я с ненасытной алчностью и неутолимой жаждой нырнул в неведомую вселенную… Я исходил весь Париж, оглядел все станции, замучил самого себя вопросами… Почему «Инвалиды»? «Шатле» — что это такое? Какая по счету Республика? Этьен Марсель — кто это? «Мобер» — что это означает? Все станции метро вели в Историю. Схема метрополитена — скелет Парижа. По ней можно проследить, как развивался город, некогда возникший на маленьком островке Сены. Ведь каждая станция и именем своим, и местоположением свидетельствует об определенном отрезке прошлого, о становлении не только Парижа, но и всей Франции. От Сите до Дефанс метрополитен представляет собой машину времени; проезжая станцию за станцией, видишь вереницу прошедших веков. Этот город был создаваем веками — двадцать один век понадобился, чтобы столица Франции стала такой, какой мы ее видим сегодня. Я изучил, таким образом, историю Франции и историю Парижа. Параллельно я стал заниматься театром, затем кинематографом. Я осознал, что в моем распоряжении инструмент для исследования времени… Можно побывать в шкуре Лафонтена, Фуке, Моцарта, Сартра. История в некотором роде стала моим ремеслом, или, по крайней мере, я могу заниматься Историей благодаря моему ремеслу. Я черпал вдохновение в истории Франции с того времени, когда мои оловянные солдатики переживали свои волнующие сражения. Сейчас ничего не изменилось, История остается мотором моей жизни и моих желаний, она стала для меня полем бесконечно возрождающейся материи, источником загадок, противоречий, недоумений… В сущности, почему «Метроном»? Моя книга претендует на то, чтобы стать неким измерителем ритма времени. И я предлагаю вам продвигаться от века к веку по станциям метро (по станции метро для каждого века), чтобы лучше понять Историю… Я хотел бы вместе с вами идти, придерживаясь линий метрополитена, как нити Ариадны. Мы узнаем о надеждах, о взбрыкиваниях, о гневных порывах столицы. Занимайте места. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Лютеция»… Лоран Дойч I век СИТЕ Колыбель Цезаря — На следующей выходите? — спрашивает робким голоском маленькая дама, чуть подталкивая меня из опасения пропустить свою станцию… Поезд тормозит с сильным металлическим скрежетом. На следующей? Почему бы и нет? Супер! Начало моего путешествия — колыбель Парижа, остров Сите. Ведь не случайно этот остров имеет форму самой настоящей люльки… В ней вся суть столицы. «Это голова, сердце и костный мозг Парижа», — писал в XII веке Ги де Базош. Станция — шахта города: мы находимся на глубине двадцати метров ниже уровня Сены. Подобно Жюлю Верну, автору «Путешествия к центру Земли», я ощущаю, что поднимаюсь ко временам изначальным. И нет нужды в выхлопе вулкана, чтобы проникнуть в подземное чрево, нет нужды в «Наутилусе», чтобы пройти под водой… У меня же есть метро! В сопровождении все той же маленькой дамы я шагаю через четыре ступеньки, преодолевая бесконечную лестницу, ведущую к свету. И вот маленькая дама осталась позади. Оказавшись снаружи, я наталкиваюсь на чахоточный кипарис. Стараясь высвободиться, натыкаюсь носом на оливковое дерево без олив… Смотри-ка! Следы юга, хрупкое эхо итальянского пейзажа! Я нашел новую цель исследования. Цветочный рынок подступает к метро, как если бы природа и прошлое отчаянно стремились отвоевать свои права. В сущности, отвоевать их невозможно: слева автомашины гудят в бесконечном спуске по бульвару Сен-Мишель, а справа тот же плотный ряд, но в противоположном направлении, поднимается по улице Сен-Жак. Я стою на перепутье. Индустриальная улица Лютес[1 - Французское произношение «Лютеции» (здесь и далее примечания переводчика).] агонизирует, зажатая между двумя жизненными артериями, окруженная суровыми фасадами XIX века — административными зданиями, столь дорогими сердцу барона Османа. Я как можно быстрее оставляю позади себя эту улицу Лютес, чтобы вновь найти, за Цветочным рынком, Сену, которая медленно несет свои коричневатые воды… Сделав несколько шагов, я оказываюсь на набережной. Чуть дальше выстраиваются в ряд зеленые лотки букинистов… Я жадно бросаюсь к ним и отхожу со старыми изданиями по истории моего любимого города. Париж — моя жена; в любом случае, Париж — это женщина! Андре Бретон выразил это в «Наде»: треугольная площадь Дофин — словно бы лобок этого желанного существа, изначальная матрица, из которой все родилось… Мне хотелось бы вновь вместе с ней пережить акт рождения. А если бы стих рев автомобилей? Если бы исчезли здания с серыми фасадами, уступив место зеленеющим склонам, топким болотам, кустарнику, покрывавшему островок? Если бы берега Сены вновь стали дикими… * * * В 701 году от основания Рима, в 52 году до Рождества Христова, на острове Сите еще ничего нет… Никаких следов Лютеции, о которой Юлий Цезарь коротко упоминает в «Галльской войне». «Лютеция, городок паризиев, располагается на острове реки Сены». По правде говоря, это несколько туманно. Да и проконсула, проведшего здесь всего один день, больше занимало собрание галльских вождей, чем местонахождение этого городка. И когда Цезарь сел за свои записки, он назвал городок по слуху — Лютецией, опираясь на чьи-то слова и разрозненные военные рапорты. Он повторил то, что слышал от легионеров, которые сами были очень неточны в наименованиях. Это правда, там, где ожидаешь найти великий город паризиев, нет ничего! Впрочем, будущий остров Сите еще разделен на шесть или семь островков, на которых с трудом можно заметить небольшой храм, несколько круглых хижин с камышовыми крышами и горстку рыбаков, небрежно забрасывающих в воду сети… За рекой, на правом берегу, простираются болота и очень густой лес на западе. На левом берегу опять болота и чуть поодаль — скалистый выступ. Однажды его назовут холмом святой Женевьевы. Чтобы оказаться в крупном галльском поселении, нужно следовать по реке… В те времена дорога — это река, придется подождать прихода римлян, чтобы увидеть большие сухопутные дороги. Пока же поднимемся на борт одного из тех суденышек, что так любят галлы: на волнах качается длинный хрупкий челнок, сплетенный из ветвей деревьёв. С незапамятных времен для всех, кто обосновался здесь, лодка — основное транспортное средство. Естественно, первым, что дали раскопки устойчивых неолитических поселений (пять тысяч лет до Р.Х.), оказались пироги, найденные в местности под названием Берси (Берси, фото-колыбель Парижа!). Их сегодня можно увидеть в музее Карнавале, убежище парижской памяти. Чтобы найти галльскую Лютецию — настоящую — нужно проплыть по Сене пять-шесть льё. Там русло реки образует почти полный изгиб, и берег ее какой-нибудь рассеянный римлянин вполне мог принять за остров… И в этой обширной излучине шумит и потягивается целый город. Настоящий город с улицами, кварталами ремесленников и портом. Добро пожаловать в Лютецию! Или, точнее на галльском языке, добро пожаловать в Люкотецию, название столь же расплывчатое и ненадежное, как и место поселения… С неопределенностью покончит Цезарь. Он назовет город Лютецией, сблизив латинское lutum, грязь, с галльским luto — болото. Город, возникший на болоте… Если взглянуть на вещи с данной точки зрения, термин великолепно соответствует ситуации. Одно из племен распространилось по реке, которая и обеспечила ему процветание. Для поселенцев с севера река — богиня, Секвана, способная исцелять все болезни, и она дарит свое имя водам, текущим вдоль Лютеции. Река приносит людям самое настоящее богатство. Она не только дает рыбу, но ведь воды ее также питают растущую пшеницу, утоляют жажду, весной заливают пастбища — но она также служит средством передвижения. Кстати, здешние золотые монеты считаются одними из самых красивых в Галлии: на лицевой стороне изображение Аполлона, на оборотной — гарцующая лошадь. За пределами города земли были столь плодородны, что обеспечили зажиточность паризийцев, занимавшихся земледелием, скотоводством, кузнечным ремеслом и рубкой леса. НО ГДЕ ЖЕ НАХОДИЛАСЬ ИЗНАЧАЛЬНАЯ ЛЮТЕЦИЯ? В течение веков историки твердили, что Лютеция находилась на острове Сите… Однако эрудитов смущала одна маленькая деталь: несмотря на тщательные раскопки, никак не удавалось найти следов галльского города. «Ба, — говорят упрямцы, — галлы строили только соломенные хижины… Все их постройки сгорели во время военных нашествий и великого переселения народов». Верно это или нет, но действительно, остров так часто разрушали, перестраивали, преобразовывали, что не осталось ничего от первых его поселенцев. А когда в XIX веке произошла последняя по времени реконструкция барона Османа, Сите был почти полностью изменен и перестроен, так что трудно найти здесь следы прошлого. Только одно можно утверждать: приходите в сквер Вер-Галан, вы спуститесь на семь метров, чтобы оказаться на уровне Эпохи Паризиев… Семь метров наросло за две тысячи лет! Ничего не обнаружено? Не будем торопиться! Чтобы дать проезд парижским машинам, пришлось построить трассу А86, супер окружную дорогу, которая описывает широкий круг вокруг столицы… И здесь нас ждет удача! Раскопки, проведенные по этому методу в 2003 году, позволили увидеть остатки крупного и процветающего галльского поселения под городом… Нантером![2 - Один из крупнейших пригородов Парижа, находящийся в 11 километрах от центра французской столицы.] Все тут есть: жилища, улицы, колодцы, порт и даже кладбища. Посреди домов археологи обнаружили обширное пространство, окруженное рвами и палисадом: наличие в этом месте вертела для жарения и рогатки для котла позволяет полагать, что некогда здесь находилась площадь, предназначенная для совместных пиров. Расположение Лютеции в Нантере, в речной излучине Жаневилье отвечало двойной потребности: географическая безопасность, обеспеченная рекой и мостом Валерьяна, но, главное, доступ к воде, источнику жизни и средству торговых обменов. Итак, следует заключить, как ни страдают от этого наши патриотические чувства: первоначальная Лютеция погребена под землей города Нантера! Кваризии, кельтское племя горных карьеров, стали здесь галльскими паризиями около III века до Р.Х., именно тогда кельтская буква «к» превратилась в галльское «п». Переселенцы столь долго блуждали вдоль реки, прежде чем обосноваться в этих местах, что легенды о их происхождении смешались с преданиями других племен. В поисках сенсаций потомки каменотесов и скромных рыбаков начали примерять на свое генеалогическое древо самые разнообразные костюмы… Паризии становились то потомками Изиды, египетской богини, то детьми Париса, троянского царевича и младшего сына царя Приама… Царевич похитил Елену, супругу Менелая, что привело к войне между греками и троянцами. Парис избежал мести ревнивого мужа благодаря богине Афродите, которой удалось спрятать своего любимца в небесном тумане. Но Троя была уничтожена. Елена вернулась к Менелаю, у которого была похищена, а Парис бежал на берега Сены… где и стал родоначальником нового племени. Согласно этой легенде, у паризиев божественное происхождение. Она передавалась из уст в уста на протяжении всей эпохи Капетингов, и крепости ее немало способствовал в XIII веке Людовик Святой. «Наша цивилизация была создана не бандой кельтских странников, у нас столь же благородные предки, как у римлян», — вторили ему все франкские короли. Но пока именно римляне являются самыми могущественными, а потому навязывают свою культуру и свой язык, усваивают все мифы и легенды, чтобы оправдать свои претензии на мировое господство. Нет, римляне — это не осколок некоего индоевропейского племени, появившегося в будущей Италии в VIII веке до Р.Х. «Мы потомки, — утверждают они, — богов и героев!» Это довод, который некогда провозглашал в «Илиаде» и в «Одиссее» Гомер, оправдывая тем самым превосходство греков над всеми народами Средиземноморья. Затем Вергилий, написав «Энеиду» в I веке до нашей эры, продолжил это движение. Его рассказ — всего лишь калька творения знаменитого предшественника, но герои уже не греки, а троянцы, точнее, один из троянцев — Эней, сын богини Афродиты. После падения Трои он бежал, взяв с собой своего сына Юла, предка Цезаря (Юлий — родовое имя Цезарей). Так был основан Рим. И Цезарь, потомок богов, может претендовать на владычество над миром. И в 52 году до нашей эры римляне собираются напасть на скромных паризиев, захватив их территорию на берегах Сены… Это галльское племя совершило ошибку, став в числе первых союзником некоего Верцингеторикса, вождя арвернов, который решился объединить галльские племена, чтобы дать отпор захватчикам. Юлий Цезарь, стремящийся дисциплинировать наступающие войска империи, посылает на берега реки своего лучшего генерала, Тита Лабиена. Римский офицер движется во главе четырех легионов и отряда кавалерии. В Лютеции панический страх! Как защищаться от мощи армии, порожденной волчицей? Из Медиолана Олеркорум — ныне город Эврё — поспешно призывают старого вождя, которого все почтительно называют Камулогеном, что означает «сын Камуля» — сын галльского бога войны. С таким воинственным прозвищем этот милый человек просто обязан уберечь город от римлян. И местные жители единодушно вручают ему свою судьбу: пусть он организует сопротивление, пусть отгонит врага. Но что может сделать добрый старик? У него под началом маленькая необученная армия, солдаты которой — более храбрые, чем умелые — готовятся сражаться голыми по пояс. Все их вооружение — топоры и тяжелые мечи, выкованные из некачественного железа… Лабиен и его легионеры неумолимо приближаются. Однако Камулоген верит в свою счастливую звезду и готовится к защите. Он поджидает римлян не в городе, а на подступах к нему, разбив свой бивуак посреди болот, окружающих Лютецию. Вскоре Лабиен разбивает лагерь на виду у галлов. Сражение неизбежно. Великолепно вышколенные римляне в медных шлемах и стальных панцирях наступают сплоченными рядами. Но легионеры, привыкшие воевать на твердой земле, обученные тактике наступления на обширных равнинах, быстро теряются на пространствах, залитых водой. Здесь вязнут лодки и тонут люди! И кавалерия выходит из игры: копыта коней вязнут в грязи. Галлам же эта ненадежная почва привычна… Они бросаются на вражеские войска, и гордые римские солдаты с трудом сдерживают их непредсказуемые нападения. До захода солнца участники сражения истребляют друг друга, и красной становится стоячая вода болот. Но Лабиен понимает, что пробить вражеские ряды не удастся. В конце концов, по его приказу горн издает долгую жалобную ноту, — так был дан сигнал к отступлению. В Лютеции бурная радость! «Город спасен», — думают многие. «Захватчиков удалось прогнать», — надеются люди. Но обезумевший от ярости Лабиен хочет отомстить непокорным галлам и, следуя дальше берегом Сены, готовится напасть на Метлоседум — нынешний Мелён, еще один городок, расположенный в излучине реки. У города нет защитников: большая часть здоровых мужчин присоединилась к войску Камулогена в Лютеции… Жалкая победа легионеров! Перед ними только женщины и несколько стариков, небольшая толпа, которая с пустыми руками пытается противостоять великолепно вооруженным легионерам. Это даже не сражение, здесь не было никаких яростных атак или бесстрашных вылазок, это были реки крови, пролитой в постыдной резне, где перерезали друг другу горло и вспарывали грудь. Римляне идут вперед, втыкая копья в тех, кто пытается сопротивляться, грабят закрома с зерном, опрокидывают статуи божеств, потрошат богатые дома. А потом они уходят, оставив за собой опустошенный город. Но Лабиен готовит реванш. Он не может предстать перед цезарем с клеймом позора за поражение. В разгар ночи он собирает офицеров в своей палатке и держит перед ними мужественную речь римского генерала: — На подкрепление надеяться нечего. Наши четыре легиона сами должны раздавить галлов и захватить Лютецию. Мы разгромим варваров во славу империи, и Рим увенчает нас победными лаврами… Тут же римский лагерь снимается с места. Войска идут вдоль правого берега Сены, огибая болотистую зону: они направляются к северу, обходят излучину Сены, где простирается Лютеция, и резко поворачивают к югу, чтобы оказаться прямо перед городом. В это же время небольшая римская флотилия из пятидесяти лодок в свою очередь достигает пределов столицы паризиев. Те, что уцелели после резни в Метлоседуме, всклокоченные и перепуганные, явились, чтобы предупредить Камулогена: — Римляне повернули назад, они возвращаются в Лютецию… Чтобы избежать окружения, Камулоген решает сжечь город и мосты, затем подняться по левому берегу Сены. — Сжигайте наши два моста через Сену, сжигайте ваши дома, река богини Секваны сохранит нас! — приказывает он. К рассвету Лютеция представляет собой пепелище — и ни одного жителя. Там, где еще вчера были прекрасные дома и скромные лачуги, склады зерна и вин, там сегодня — только руины и груды пепла. Встает зловещая заря. Готовится окончательная битва за город, которого больше не существует. Галльский вождь и его когорты поднимаются вдоль Сены, взывая к Камулю. Камуль — бог с пикой и щитом в руках, сила, творящая насилие, вызывающая войны. Для галлов смерть за отчизну — самая прекрасная судьба, и они идут в бой, полные решимости принести себя в жертву кровавому и ужасному Камулю… А римские войска идут по следу галлов. Легионеры взывают к Марсу, своему богу войны, и они вовсе не собираются погибать сегодня. Они намерены биться изо всех сил, чтобы одержать победу и получить жалованье. Римляне настигают галлов на равнине Гаранелла, на берегу Сены… Гаранелла означает садок для кроликов[3 - По-французски: garenne.], потому что в более счастливые времена здесь, конечно, охотились на кроликов, кабанов и коз. Но в этот день небеса будут лицезреть охоту совсем иного рода. Тысячи людей сойдутся в ужасной схватке. Зловещий свист стрел и копий разрывает воздух. Римские пехотинцы метают свои острые копья, а всадники с высоты коней выпускают из луков тучи молниеносных стрел. Стрелы вонзаются в галлов и выкашивают их целыми рядами. Ни один выстрел не пропадает зря, бойцы падают на землю, усеянные смертельными стрелами. Стрельба не прекращается, плотная облачность на мгновение замедляет натиск паризиев, но они вновь бросаются бесстрашно вперед. И вновь сотни людей гибнут, как если бы сама смерть парила над ними. Старый Камулоген с саблей в руке ободряет своих, крича им, что они должны умереть за Камуля… Галлам удается в какой-то момент прорвать римские ряды: защищаясь своими широкими щитами, они разрывают вражеское каре. И теперь римляне подались назад, отступая. Но внезапно римский легион, развернув знамена, атакует из глубины равнины… Четыре тысячи наемников, стоявших в резерве, нападают на галлов с тыла. Отступление невозможно. Удар чрезвычайной силы, резня возобновляется. Тяжелые галльские сабли ломаются о римские мечи, более легкие и выкованные из хорошего металла. Кровь льется потоком и обагряет землю, громкие стоны раненых несутся с равнины Гаранелла… И с той, и с другой стороны бьются с равным ожесточением — чтобы умереть или отработать жалованье. Паризии не бегут. Они не ищут позорного спасения в отступлении. И когда солнце садится, долина усеяна тысячами галльских трупов. Сам Камулоген нашел смерть в этом последнем бою. За Лютецию, которая уже погибла… ГДЕ ПОКОЯТСЯ ОСТАНКИ ГАЛЛЬСКИХ ВОИНОВ? Долина Гаранелла стала коммуной Гренель, присоединенной к Парижу во времена Второй империи, Но римляне, впечатленные бесстрашной защитой галлов, назвали «Марсовым полем» именно то место, где произошла битва между легионерами Лабиена и солдатами Камулогена. Марсово поле… поле войны. Много позже на том самом месте, где покоятся останки галльского вождя и его людей, была воздвигнута Эйфелева башня… словно памятник, построенный в честь этих воинов. Безразличные парижане приходят сюда на воскресные прогулки, не зная, что топчут землю, которая больше двадцати веков назад поглотила кости паризиев, принесших своему народу высшую жертву. Несколько месяцев спустя после пожара Лютеции происходит решающая битва между войсками Юлия Цезаря и Верцингеторикса. В самый разгар лета проконсул поднимается к северу с шестью легионами, чтобы соединиться с победоносным Лабиеном. Галльский вождь и его кавалерия атакуют римлян, но германские наемники, пришедшие оказать помощь войскам империи, отбрасывают галлов назад. Верцингеторикс тогда отступает к холмам Алезии, несомненно, в Бургундии, с внушительной армией, в которую вошли восемь тысяч бойцов из числа паризиев. Дюжина римских легионов осаждает город, но нападающих меньше, чем осажденных. Итак, римляне должны на какое-то время отказаться от активных действий, но они не оставляют попыток окружить галлов, и сооружают вокруг города Алезия двойную линию укреплений. Когда лето уже близится к концу, к галльской армии прибывает подкрепление. Темной ночью вновь прибывшие идут на штурм. Они сражаются до рассвета, но им не удается прорвать вражеские ряды. Тогда еще одна галльская армия атакует главный лагерь римлян, а Верцингеторикс выходит из города со своими людьми. Под натиском галлов римляне начинают уступать. Цезарь посылает в битву свежие войска и, в конечном счете, отбрасывает галлов. Это разгром. Галлы, которым «не повезло» умереть на поле боя, бросаются в бегство. Римские всадники отрезают им дорогу к отступлению — это прелюдия к ужасающей резне. Все кончено. Верцингеторикс выезжает из города на лошади и слагает свое оружие к ногам Цезаря… Три года спустя вождь арвернов будет задушен в римской тюрьме. * * * В этой Галлии, которая стала галло-римской, римляне быстро задумываются о восстановлении Лютеции. Но почему не выбрать то же самое место в излучине Сены? Почему не предпочесть позицию, более благоприятную для обороны? К примеру, настоящий остров на реке. Всего лишь в сотне метров от Марсова поля, где Лабиен одержал победу, есть несколько островков. На центральном из них возвышается скромный храм в честь галльских божеств: Цернуноса, бога плодородия; Смертриуса, защитника стад; Эзуса, творца лесов… Тучи белых чаек реют над бедным строением, эти молочные и галдящие облака порой пикируют вниз, чтобы поклевать крошки из даров, принесенных верующими. Галлы Лютеции, побуждаемые победоносными римлянами, группируются вокруг этого храма, места веры и поклонения. Островки, вскоре объединенные мостами, образуют собой некий набросок нового города… И таким образом Лютеция, галло-римский город, возникает на этом клочке заброшенной земли среди вод. В один прекрасный день он станет островом Сите. Как и прежде, паризии живут на реке и рекой. Ибо река продолжает приносить им изобилие. Жители новой Лютеции берут сбор с путешественников, которые хотят пройти по мосту или переплыть реку на лодке. Поэтому Лютеция представляет собой город-порт, пункт уплаты дорожной пошлины (пеаж). Приходите в крипту Нотр-Дам, расположенную под порталом, вы увидите там то, что осталось от первой галло-римской набережной, которая датируется первым веком. Позднее в девизе Парижа «Fluctuat nec vergitur», что переводится как «Плывет, но не качается», отразится эта изначальная и необходимая связь с рекой. В I веке нашей эры маленький остров являет собой уже некий символ власти земной и власти небесной: на западе укрепленный дворец — резиденция римских наместников; на востоке — место культа богов паризиев. Но храм Лютеции расширился, похорошел, открылся также для богов римского пантеона, знаменуя слияние двух культур… И именно на Сене появляется первый значительный памятник города. Моряки, цех корабельщиков, плавающих на речных водах, свидетельствуют о своей признательности, принеся в дар подпору для судна, колонну высотой почти в пять метров, составленную из четырех кубических блоков с вырезанными галльскими божествами Цернуносом, Смертриусом, Эзусом, но также римскими богами Вулканом и Юпитером… Именно римским божествам и императору Тиберию, который правил с 14 по 37 года нашей эры, и посвящена колонна. «Тиберию Цезарю Августу и Юпитеру, всемилостивейшим и величайшим, корабелы с территории паризиев, за свой счет, воздвигли этот памятник» — гласит надпись. Галло-римская цивилизация отныне оставляет свои следы на камне. Лютеция навсегда обрела свое место, история нашего Парижа находит исток, все может начаться в тот самый момент, когда человек по имени Иисус готовится перевести стрелки часов, словно желая издалека отпраздновать это рождение… ЧТО СТАЛОСЬ С КОЛОННОЙ КОРАБЕЛОВ? В 1711 году, когда под хорами Нотр-Дам пробили углубление, призванное принять останки архиепископа Парижского, была открыта судовая подпора корабелов, включенная в кладку двух стен. Ее реставрировали между 1999 и 2003 годами, сегодня она хранится в музее Клюни. Священные места остаются священными, независимо от верований… Не случайно, что это творение было найдено в подземной части Нотр-Дам, не случайно, что этот собор остается главным местом католического культа парижан: в этом месте острова Сите появились первые храмы, созданные по обету галлами, которые позднее стали именоваться галло — римлянами, а храмы — христианскими. II ВЕК ПЛОЩАДЬ Д'ИТАЛИ Все дороги ведут в Рим Площадь д’Итали всегда казалась мне нескладной, можно сказать, искореженной. Выходя из метро, не видишь ничего, что выглядело бы гармоничным и упорядоченным. В XIX веке мэрия XIII округа словно бы держится в стороне, как будто испуганная чередой машин, которые огибают круглое возвышение в середине, создавая впечатление странного и сумбурного балета. Напротив, на крыше коммерческого центра, задуманного в стиле экстра-модерн, футуристические нагромождения невольно вызывают в памяти застывшие краны на заброшенной стройке. С другой стороны авеню заведения быстрого питания отрыгивают прогорклый запах жареной картошки на первый этаж сероватой кубистической конструкции. Еще дальше грустно вздымаются безличные башни. Единственная вещь, которую я считаю гармоничной, это эмалированная синяя, с зеленым обрамлением, табличка с названием: «Площадь д’Итали». Действительно, ведь Италия — это здесь! Во II веке, когда Лютеция по воле римских оккупантов расположилась на острове Сите, в этом месте проходила дорога, ведущая в Рим… В Галлии наступила эпоха римского мира. Новый город паризиев растет к югу от Сены. Мощные коммуникации создаются по направлению к Риму, чтобы связать между собой отдельные части самой обширной из империй. Площадь д’Итали естественным образом оказывается на этой via romana[4 - Римская дорога (лат).], которая ведет к Лиону и к Риму… Конечно, они многое разрушили в изначальном Париже. Цена процветания — сожженная Лютеция и падение Алезии. Смерть самобытной культуры, особого языка. Целого мира со своими легендами, своей историей, своими божествами, своими верованиями, своей мистикой. Особый образ жизни погрузился в пучину забвения. Была закрыта незаконченная книга… Сохранившиеся следы культуры были нам все же переданы римлянами. Римляне симпатичны нам тем, что в своих писаниях они оставили память о покоренных ими варварах. Но могущество Рима уничтожило галльскую идентичность. Уничтожило до такой степени, что долгое время историки смотрели на этот древний народ с презрением или, по меньшей мере, с презрительным снисхождением. Что о них узнавали в трудах Истории? Длинноусые дикари в пестрых штанах, питавшиеся кабаньим мясом. Юлий Цезарь — герой, он принес цивилизацию этим невеждам. Так думали долгие годы. Правда, в наши дни историки пересмотрели свои суждения. Верно, галлы не оставили нам литературных шедевров, не построили великих памятников, которые составили бы счастье туристов третьего тысячелетия, но деревенскими пентюхами они все-таки не были! Они принадлежали к развитой цивилизации, которая имела свои обряды, свои божества, свои легенды, своих героев. Сегодня можно также спросить себя, чем стали бы паризии — и их город — если бы не римляне. Сохранило ли бы племя с берегов Сены свою независимость и оригинальность? Наверное, нет. Германия была на подъеме. На севере другое завоевание уже начиналось. И без Юлия Цезаря мы бы все стали германцами! Такая дилемма стояла перед паризиями: латинизироваться или германизироваться. История и военная мощь Цезаря решили этот вопрос. На смену галлам пришли галло-римляне. Город, который строился тогда, уже не селение паризиев, а агломерация, создаваемая по планам римского гения. Вот почему, наверное, эта площадь д’Итали занимает в моем воображении столь важное место, которое показалось бы неуместным для рационального ума… Это правда, мы здесь очень далеко от берегов Сены, где укрывались первые хижины жителей Лютеции, но я с волнением ступаю по следам римских легионеров, римских торговцев, римских строителей. Здесь звучит далекое эхо города. Здесь на больших неровных плитах покачивались подводы с зерном. Здесь топали ноги солдат. Здесь проходили галлы, направлявшиеся в Рим, столицу мира. Для меня дорога, конечно, начинается именно в этом месте. И какая дорога! Дорога, которая связывала Галлию с ее новым истоком. Можно сожалеть и здесь о катастрофе, каковой была в галльской памяти победа римлян. Но я, не желая оплакивать прошлое, хочу видеть в латинизации галлов «шанс, схваченный за волосы». Из этого полного поражения, из этого пережитого унижения родилась созданная заново культура и появилась на свет новая нация. ВСЕГДА ЛИ ГАЛЛЫ СЧИТАЛИСЬ НАШИМИ ПРЕДКАМИ? Нет, нет и нет! История Старого режима Франции началась в 481 году с коронования Хлодвига, христианского короля франков. Версия о происхождении, чистом в религиозном смысле и неоспоримо монархическом, вполне удовлетворяла суверенов. Все изменилось в XIX веке. Наполеон III стремился найти политическую основу для построения своей империи в хронологии, менее отмеченной печатью королевской власти. Ему был необходим разрыв с традицией. И этот разрыв был предоставлен галлами. Наполеон проникся такой любовью к своим гипотетическим предкам, что написал многотомный труд под лаконичным названием «История Юлия Цезаря». Но императора французов[5 - Официальный титул Наполеона III.] привлекала вовсе не личность римского диктатора. В сущности, Наполеон III вернул галлам их истинное место в нашей Истории. В 1861 году он приказал устроить археологические раскопки на предполагаемом месте Алезии в Бургундии, и ученые выстроились в очередь, чтобы удовлетворить его желание и получить жалованье. Император желал знать, не осталось ли материальных следов этой пресловутой битвы, которая неожиданно стала одним из главных событий в истории Франции. Исследователи принялись усиленно искать и, естественно, нашли… Почти пятьсот галльских монет, две бронзовые монеты с изображением Верцингеторикса, сто сорок четыре римских монеты, рвы, ограждения, стелу, на которой угадывается надпись «АЛЕЗИЯ»… Жатва оказалась прекрасной. По мнению некоторых, даже слишком прекрасной. Недовольные умы вообразили, что археологи Наполеона III порой шли на подтасовки, чтобы отработать жалование. Как бы там ни было, именно он, император французов, отныне воцарился в Алезии… В 1865 году на поле битвы, ставшем полем археологических раскопок, была воздвигнута колоссальная статуя Верцингеторикса. И скульптор Эме Мийе придал арвернскому вождю черты лица Наполеона III! В Лютеции изменения фиксируются в камне. Новый век неожиданно оказался эпохой мира, примирения и строительства. Чтобы включить в свой облик берега Сены, Лютеция нуждается в спокойствии. Суматоха предшествующих периодов завершилась, ровно настолько, чтобы позволить родиться новому городу. Похоже, судьба ревниво следит за колыбелью Парижа. Раздоры среди людей, вторжения армий, сражения ради славной смерти прекратились. Паризии и римляне дружно принимаются за общее дело строительства. Эпоха, благословенная богами: никогда больше у города не будет столь длительного периода спокойствия. Итак, я иду след в след за римским гражданином, пришедшим из Рима в Лютецию. Он прошел там, где сейчас стоят ворота д’Итали, затем по будущей авеню д’Итали проследовал к площади д’Итали, чтобы достичь нынешней авеню Гоблен и площади Сен-Медар, где по улице Муфтар можно было дойти до подъема на гору Сент-Женевьев… Римская Лютеция ограждена от капризов реки: римская часть города чувствовала бы себя неуютно на зыбких дрожащих болотах. Она будет, подобно Риму, стоять на скалистом выступе. Поэтому нужно подняться по улице Муфтар. Римское название горы Сент-Женевьев — Mons Cetarius, что переводится как «Гора рыбных садков»… Влияние реки снова ощутимо! Римский мир, господствующий в эту эпоху, делает Лютецию открытым городом без укреплений. Перед путешественником, поднявшимся до конца улицы Муфтар, открывается сногсшибательный вид на процветающий город. Во II веке Лютеция представляет собой место, где предаются всяческим удовольствиям. Здесь забавляются, здесь развлекаются. Взгляд путешественника сразу останавливается на гигантской конструкции — амфитеатре. Раскинувшийся на площадке между холмом и рекой, чуть в стороне от города, он вздымает свои пятнадцать тысяч мест на ступеньках в форме полукруга. Расположение этого памятника было выбрано с учетом топографических особенностей: архитекторы спроектировали здание, освещаемое восходящим солнцем. Кроме того, зрители могут наслаждаться незабываемым видом на излучину Бьевр с двумя лесистыми холмами в глубине, которые станут Менильмонтаном и Бельвилем. Место чудесное. Этот амфитеатр, самый красивый и роскошный во всей Галлии, построен из отшлифованных камней и снабжен колоннами, а также статуями, воздвигнутыми для поклонения божествам. И не забудем о технических деталях: ниши, пробитые в стене в глубине сцены, обеспечивают великолепную акустику. Комфорт также высшего класса: над ступеньками натянута ткань, которая закрывает зрителей от палящих лучей солнца или от неприятного дождя. Галлы и римляне приходят сюда вперемешку. Последуем за ними, спустившись с холма по лестницам улицы Ролен… Когда подходишь к амфитеатру, кажется, будто вся мощь Рима сосредоточена во внушительном фасаде с колоннадами и элегантными арками. Преодолеваешь стену через два широких входа, увенчанных кариатидами, бесстрашно и беззлобно взирающими на людскую суету. Свадьба по римской моде происходит в Лютеции в радостной обстановке вакханалий и в счастливой атмосфере, которая создается при лицезрении театральных постановок. Колонизаторы и колонизуемые в равной степени разделяют страсть к древним авторам. Если зрители желают посмеяться, они идут смотреть комедию Плавта. Его «Фарс о горшке»[6 - Видимо, имеется в виду комедия «Клад».] всегда пользуется успехом. И каждый радостно следит за приключениям старого скупца, который слишком счастлив тем, что нашел горшок золота. Но богатство, добытое случаем, скоро оказывается причиной мучений: старика чрезвычайно тревожит мысль о том, что какой-нибудь воришка похитит его сокровище! Наверное, разыгрывают в Лютеции также и «Вакханок», одно из самых знаменитых творений греческого поэта Еврипида. Зрители толпятся вокруг сцены, в то время как хор из глубины затягивает заунывную жалобную песнь, которая разносится по ступенькам. Порой на аренах Лютеции льется кровь. Римские игры не всегда столь мирные и невинные, как комедии Плавта или трагедии Еврипида. В клетках дожидаются хищные звери, которые вечером будут сражаться с гладиаторами на песке… Вот сюда врывались разъяренные тигры и львы. Порой гладиаторам для победы не достаточно шлемов, мечей и сетей, и толпа издает вопль, когда в бойца вонзаются мощные когти, когда клыки раздирают его на части. Но больше всего здесь любят, когда гладиаторы отважно бьются друг с другом. И все стремятся увидеть людей, воплощающих мужскую силу и красоту. В честном бою, который каждому дает урок мужества, гладиаторы устраивают кровавое зрелище, столь ценимое во всей империи. Гладиаторы сражаются на пределе сил, выматываются, ранят друг друга… Вскоре побежденный, пронзенный трезубцем противника, падает. Кровь течет на песок арены, тело выносят в ворота Либитины, богини Смерти. И толпа неистовствует, толпа вскакивает. Завтра на том же месте всех будет смешить скупец Плавта. Вот такая она, арена Лютеции… С КАКИХ ПОР ИГРАЮТ В ШАРЫ НА АРЕНЕ ЛЮТЕЦИИ? Арена Лютеции была разрушена в 280 году во время нашествия варваров. Амфитеатр сначала стал кладбищем, затем был засыпан после возведения крепостной стены Филиппом-Огюстом в начале XIII века. Затем наступило забвение… Вновь пришлось ждать увлечения археологией, а это произошло в XIX веке. Во время реконструкции улицы Монж в 1860 году рабочие, раскапывая землю у дома № 49, наткнулись на очень странные руины… Были найдены остатки кирпичных стен. Потом исследования распространились на более обширную территорию, приобретенную Главной компанией омнибусов для строительства депо… Арена Лютеции вновь увидела свет! Но муниципалитет совершенно не заинтересовался этим необыкновенным открытием. Главным было создать прямую широкую линию! В этой безумной круговерти строек и перестроек античности места не было. Правили лопаты разрушителей. В сущности, арена целиком могла достаться им… Именно тогда вмешался Виктор Гюго. В 1883 году автор «Собора Парижской Богоматери» направил следующее письмо муниципальному совету столицы: «Невозможно, чтобы Париж, город будущего, отказался от живого свидетельства того, чем он был в прошлом. Прошлым обусловлено будущее. Арена — античный символ великого города. Она представляет собой уникальное сооружение. Муниципальный совет, который ее разрушит, в каком-то смысле разрушает самого себя. Сохраните арену Лютеции! Сохраните ее любой ценой! Вы сделаете полезное дело и, что еще важнее, подадите великий пример!» Мэтр высказал свое слово. Муниципальный совет проголосовал за выделение необходимых кредитов для устройства сквера на месте арены. Сквер был открыт для публики в 1896 году. Подобная арена, такая обширная и такая красивая, в полной мере свидетельствует о значении Лютеции в римской Галлии. Всего за один век существования город стал очень популярным и очень населенным. В течение этого золотого столетия только на острове Сите поселились почти десять тысяч человек. Сам же город распространился на левый берег. Зато на правом берегу нет ничего особенного. На далеком холме, отведенном для верований — будущем Монмартре — возвышается небольшой храм. Там, под покровительством богов расположилось несколько скромных жилищ. Но этот берег остается, главным образом, участком для строительства и заказником для производства питания. В карьерах добывают супесь, которая служит для производства черепицы; в полях растят хлеб. Население занимается животноводством… Мы видим оборотную сторону декораций, изнанку города, сферу поставок, которая обеспечивает элегантную и рафинированную жизнь другому берегу реки. В этом новом городе многие галлы, по примеру римлян, отказались от хрупких жилищ с соломенной крышей, что служили им убежищем в старой Лютеции. Здесь строят очень солидно и зачастую богато. Верхний и нижний город начинают походить друг на друга. Ибо есть Верхняя Лютеция на пологом берегу, где селятся в основном римляне, и Нижняя Лютеция, на острове, где концентрируются галлы. Очень медленно начнет укрепляться традиция называть эту Нижнюю Лютецию Городом паризиев — Civitas Parisiorum. И мы уже совсем недалеко от «Парижа»… Чем же занимаются жители Нижней Лютеции? Они живут, главным образом, рекой, я об этом уже говорил. И все ремесла здесь большей частью так или иначе связаны с водой. Есть люди, которые загружают и разгружают суда, перевозят кипы товаров, доставленных водным путем, есть, разумеется, рыбаки, рыбники, кузнецы и торговцы. На острове расширение города, естественно, ограничено водой. Поэтому только на левом берегу можно развернуться. И римские архитекторы строят там город. Эта Лютеция никогда не была галльским городом. Кстати, она — по римским технологиям — обильно снабжается водопроводной водой. Это новшество. Прошли те времена, когда люди пили воду прямо из Сены! Бассейн, построенный за двадцать километров к югу, позволяет доставлять воду благодаря слегка наклонно спускающемуся акведуку. Отдельные, редкие куски этого акведука можно еще увидеть — их тщательно включили в хранилище Карнавале (улица Франсуа-Трюффо, дом № 1). В городе вода течет по трубам, сделанным из обожженной глины или из свинца, чтобы питать фонтаны и, главное, термы. Ах, термы! Для римлян, а вслед за ними и для паризиев, это квинтэссенция роскоши и комфорта. Ни одно значительное дело не совершается без общественных бань! В Лютеции имеется три заведения. Два относительно небольших: одно на юге, другое на востоке, на месте нынешнего Коллеж де Франс[7 - Учебно-исследовательское учреждение на площади Марселен-Бертело в Латинском квартале.] и дальше — под нашей улицей Ланно… ГДЕ МОЖНО УВИДЕТЬ АНТИЧНЫЕ ТЕРМЫ? Сводчатый подвал ресторана «Ле Суп-Шу» — волнующий реликт этих терм второго века нашей эры. Самый старый подвал Парижа! Во время реставрационных работ здесь обнаружили ценные свидетельства прошлого: в частности, трубы для горячей воды и галло-римский бассейн. Но самое значительное банное заведение, также датируемое II веком, это термы Клюни, о которых помнят и поныне. Следовало бы оставить за ними изначальное название — северные термы. Открытые для всех и бесплатные термы — это место отдыха и досуга, место встреч и гигиены. Все здесь сделано для блага гражданина: мозаика, мрамор и фрески украшают стены, это расписные сцены, напоминающие о море… После физических упражнений переходят в теплый зал — тепидарий, затем в горячий зал — калдариум, затем в зал холодный — фригидарий и, наконец, в зал отдыха, где друзья встречаются для пиров и бесед. КТО ПОСТРОИЛ ТЕРМЫ КЛЮНИ? Термы, естественно, возникли под римским влиянием. Однако было бы ошибкой считать, что они — всего лишь забава, навязанная оккупантами примитивному народу. Паризии тоже участвовали в сооружении бань и считали их вызовом времени. Убранство фригидария показывают нам суда, нагруженные оружием и товарами… Манера подписывать произведение искусства свидетельствует, что могучая корпорация корабелов была одним из заказчиков работ. Эти люди, заправлявшие речной торговлей и во многом осуществлявшие функции Муниципального совета, не пожелали одним только римлянам оставить честь сооружения этого престижного здания. Паризии сознавали, что им необходимо взять свою судьбу в собственные руки и самим организовать строительство и управление городом. Наверное, именно благодаря этой воле к жизни Лютеция, в конечном счете, стала Парижем. Несмотря на вовлеченность галлов, городская архитектура остается типично римской. Прямые ровные улицы оканчиваются поворотом и образуют пространства, где патрицианские виллы сменяются площадями. Главная артерия римской Лютеции — это кардо максимус[8 - Римская улица, ориентированная с севера на юг.]. Она пересекает верхний город и ведет через маленький мост к нижнему городу.[9 - Деревянные основы этого первого римского моста чудесным образом были обнаружены в русле Сены, и сейчас их можно увидеть в хранилище Карнавале, на улице Трюффо (Примечание автора).] Это нерв поселения, артерия, питающая его и дающая ему жизнь. По кардо в Лютецию все приходит, и уходит из Лютеции также по кардо. Этот путь учит паризиев, как нужно строить город. И урок не будет потерян, когда позднее придется строить город большего размера. Вдоль этой дороги расположены две горшечные мастерские. Прекрасно устроившиеся между городом и деревней на близлежащей дороге, эти ремесленники поставляют свою продукцию богатым лавочникам города, крестьянам из окрестных деревень и даже, при случае, забредшему сюда путешественнику. Пойдя по кардо максимус, забираешься на нынешний холм святой Женевьевы. Здесь некогда находился эпицентр города — форум. Речь идет о широкой эспланаде, окруженной портиком с колоннами. Здесь живут, разговаривают, сходятся в бесконечных словесных поединках. Крепостная стена с двух сторон продолжена крытой галереей, где чередуются разнообразные лавки. И жители Лютеции, которые совсем не изменились, отправляются на «шопинг», чтобы разжиться элегантными благовониями, оливковым маслом или застежками, более изящными и блестящими, чем у соседки. Чтобы образовалось это драгоценное сердце Лютеции, строители срезали верхушку холма, и спуски стали более пологими, формы более грациозными. Великие строители римляне никогда не колеблются, если нужно преобразить природу согласно нуждам неминуемой урбанизации. Без труда представляешь себе, как были ошеломлены паризии видом этих работ. Стройка должна была казаться им действом титаническим и загадочным. Коренные жители так привыкли находиться в гармонии с природой в поселениях ветхих и скромных, подверженных разрушениям, что теперь очарованно смотрят, как римляне воздвигают здания на века. Паризии еще не знают, что и город их тоже строится на века. ГДЕ НАХОДИЛИСЬ КАРДО МАКСИМУС И ФОРУМ? Кардо — это нынешняя улица Сен-Жак (улица Святого Иакова). На правом берегу ее продолжает улица Сен-Мартен. Говорят, что этот путь был проложен по дороге, по которой мамонты спускались с холмов, чтобы напиться воды из Сены. Красивая легенда, скорее всего, но дорога в этом месте действительно была проложена задолго до римлян, задолго до Лютеции — это был путь из Испании к Северному морю. Римские плиты улицы Сен-Жак исчезли, но перед церковью Сен-Жюльен-лё-Повр, на перекрестке между римской дорогой д’Итали и осевым кардо Сен-Жак античная плита была положена сразу за старым колодцем, который предшествует порталу. Теперь здесь можно найти остатки самой старой дороги в Париже. Совсем рядом, в сквере Вивиани, вы найдете самое старое дерево столицы — робинию родом из Северной Америки, посаженную в 1602 году ботаником Жаном Робеном, который дал ей свое имя. Это дерево выглядит еще зеленым, но не слишком этому доверяйтесь: первый уровень листвы — это плющ, который вьется по странной структуре из бетона, призванной поддержать почтенное дерево. Дальше, на месте древнего кардо, в доме № 254 улицы в пригороде Сен-Жак, имеется гончарная печь, это чудесным образом сохранившееся воспоминание о ремесленнике, который устроился в зеленой зоне при большой дороге, античная версия наших индустриальных зон. С другой стороны, на площади Сорбонны, симметрию бассейна нарушает круговая ниша: это остатки колодца, принадлежащего двум инсулам (римским домам в несколько этажей). Что до форума, он испытает, увы, воздействие других эпох и других людей. Память о нем сохраняется сегодня в доме № 61 на бульваре Сен-Мишель, на подступах к паркингу Венси: от форума остался кусок крепостной стены… Жалкое утешение. Зато недалеко отсюда, в доме № 36 улицы Вожирар, во дворе, вы с приятным удивлением обнаружите великолепную римскую печь, выкопанную у Люксембургского сада и перенесенную сюда. III ВЕК НОТР-ДАМ-ДЕ-ШАН Мученичество святого Дениса Нотр-Дам-де-Шан: с эскалатора у выхода из метро пассажиру выходят прямо на бульвар Распай, и пешеходам ничего не остается, как прерывать уличное движение, чтобы достичь спокойного тротуара. Я прихожу сюда, чтобы найти следы античной Лютеции, но ничто вокруг меня о ней, кажется, не напоминает. Напротив, в чахлом скверике возвышается статуя капитана Дрейфуса, того самого офицера-еврея, которого напрасно обвинили в шпионаже в конце XIX века. Чуть дальше, на Монпарнасе, церковь Нотр-Дам-де-Шан выставляет свой фасад в стиле рококо конца века, свидетельство веры, вдохновлявшей буржуазию Второй империи. В этих местах, слегка удаленных от изначального города, мы вступаем в туманную сферу легенд и мистики. Все скрыто от глаз того, кто идет по следу в поисках доказательств; нужно проникнуть в легкий дымок верований. В середине III века Лютеция стала значительным городом, в любом случае, достаточно значительным, чтобы христианские миссионеры задумались о приобщении его жителей к евангельской истине. А пока здесь поклоняются Тутатису и Юпитеру. Галльские и римские божества имеют одинаковые алтари. Между тем энергичный епископ по имени Дионисий — мы зовем его коротко — Денис — пылает горячей верой во Христа. Он призван распространять истинную веру, проповедовать веру в распятого Бога и спасать заблудшие души, погрязшие в язычестве. Смиренно он припадает к ногам епископа Рима, преемника святого Петра, дабы умолять о миссии наставления в вере… Но у прелата множество других забот: ему нужно, прежде всего, обеспечить выживание местной христианской общины, которая подвергается преследованиям. Распространение истины должно подождать до лучших времен. Епископу кажется, что он избавится от докучливого неофита, если поручит тому обратить в христианскую веру Галлию… и пусть тот справляется с этим, как может! Ибо эти люди, как всем известно, противятся любым переменам и упорно цепляются за своих старых идолов. Подобная ужасная миссия не пугает Дениса, который жаждет преодолеть все трудности, дабы восторжествовала вера в царствие Христово. С двумя спутниками — священником Рустиком и диаконом Елевферием — Денис появляется в Лютеции около 250 года. Все трое входят в город по кардо максимус и отправляются на форум. Они растеряны тем, что видят: народ предан удовольствиям и поклоняется ложным богам! Все здесь возмущает суровых христиан: лавочки, открытые ради тщеславия женщин, и жертвоприношения каменным истуканам. А они мечтают о любящем и справедливом Боге, который сострадательно взирает на отчаяние человеческой души! Они не понимают, как можно предаваться всем этим вульгарным предрассудкам. Поэтому они удаляются из города и скрываются в виноградниках, уходящих вдаль, чтобы отправлять и проповедовать культ, о котором еще никто не знает. Набожность Дениса привлекает к нему множество людей, которые добровольно принимают новую веру. Но опасность близка, христиане здесь подвергаются преследованиям так же, как и в Риме. Желая оградить себя, верующие уходят в подполье. Евангелизация продолжается, но под прикрытием заброшенного карьера, в подземном проходе, где некогда добывали камень, пошедший на строительство Лютеции. Христиане прячутся, чтобы предаваться молитве. Первая и очень краткая месса была совершена в подземном святилище. По традиции ему дали название Нотр-Дам-де-Шан, хотя следовало бы назвать его Нотр-Дам-де-Профондёр…[10 - Французские названия означают: Богоматерь Полей и Богоматерь Подземелий.] В этом невероятном месте укрепляется вера первых христиан, во мраке этого подземелья, ставшего собором, выстраивается часть будущего христианства. Вокруг Дениса с благоговением собираются галльские и римские семьи. Они решились принять крещение, невзирая на опасность. Во тьме, которую прорезают лишь зыбкие огоньки маленьких масляных ламп, Денис говорит… В белоснежной мантии, с горящим взором он напоминает собравшимся о волнующих событиях, что произошли в Иерусалиме, на Голгофе. И в этом драматическом, полном жизни рассказе сквозит тень большого деревянного креста. ЧТО СТАЛОСЬ С ПЕРВЫМ СОБОРОМ ПАРИЖА? Поскольку святой Денис был первым епископом Парижа, подпольная церковь, в которой он проповедовал, и была первым собором Парижа. Чтобы найти это место, нужно, выйдя из метро, пройти по улице Нотр-Дам-де-Шан: ключ к разгадке находится в конце этой улицы… Перейдя бульвар Сен-Мишель, попадаешь на улицу Пьер-Николь, маленькую и прямую, словно погруженную в провинциальную дрему. Прижавшись к кирпичной стене какого-то коллежа, возвышается деревянное здание с плитами, от которого веет доброй модернистской архитектурой шестидесятых годов. Неподкупный охранник отказывает в доступе растерянному историку. Частная собственность, вход запрещен! Как же проникнуть внутрь и отдать память святому Денису? Дожидаться удачного случая? Благодаря любезности понимающего владельца здания, я смог-таки посетить подвальный этаж… Лифт, паркинг с машинами в нарисованных белой краской прямоугольных парковочных местах, и наконец, вот она, потайная дверь… Преодолев все препятствия, мы попадаем в прошлое. Черная лестница неуклонно скользит в глубины античного карьера. Спускаясь по ступенькам, ты словно углубляешься в века! Своды были выровнены и реставрированы в XIX веке, но в других местах выступают более древние свидетельства. Под надгробным камнем спит святой Режиналъ, умерший в 1220 году. О нем рассказывают, что видение Богоматери определило его призвание стать священником. Длинный неф продолжается до алтаря, где виднеется статуя святого Дениса. Здесь он проповедовал. Эта крипта уже столетие упоминается в путеводителях. Она была помещена в подвальное помещение строящегося здания. Все, что осталось от первого собора в Париже, скрыто под паркингом, неотъемлемой частью совместной собственности, которая обеспечивает сохранность этого места, но допускает к сокровищу лишь немногих счастливцев. Абсурдная ситуация: уникальное воспоминание о первых христианах Парижа отдано на произвол частных лиц! А ведь история этого места так богата… На смену подпольному собору пришла молельня VII века, столетие спустя церковь, затем аббатство в XII веке. Наконец, в начале XVII века здесь обосновались кармелитки[11 - Католический женский монашеский орден, основанный на гор Кармель.] Нотр-Дам-де-Шан. Революционная ярость снесла монастырь до основания, но крипта святого Дениса, укрытая в подземелье, избежала разрушения. В 1802 году сестры выкупили клочок земли, покрывавший крипту, открыли ее для посещения и построили новый монастырский ансамбль. Эти строения были снесены во время окончательного закрытия монастыря в 1908 году. От этой долгой истории сегодня остается лишь несколько разрозненных и не слишком внятных элементов: Каменный портал одного из входов в монастырь сохранился, но он — часть магазина, который находится на первом этаже современного здания, в доме № 284 на улице Сен-Жак. Небольшая молельня стоит в частном саду при доме № 37, на улице Пьер-Николь. И, конечно, крипта, расположенная под паркингом в здании № 14 бис, на улице Пьер-Николь, с несколькими фрагментами стен монастыря, включенных в состав современной конструкции. Чтобы проникнуться духом первых христиан Парижа, стоит отправиться в катакомбы, вход в которые находится на площади Данфер-Рошро. Вы попадете в подземную часть самого большого парижского некрополя, как некогда святой Денис. Во времена святого некрополь под кардо максимус занимал место, оставшееся от старинных карьеров… Мир усопших — идеальное место для святого Дениса и других христиан, для которых смерть была всего лишь переходом в царство Божье, чтобы воскреснуть. Ибо тела пребывают в царстве теней: ведь и само слово катакомбы происходит от латинского cumbere, что означает «покоиться». Это место, называемое «Вотчина могил», оставило по себе долгую память — о нем нам напоминает табличка с надписью «FDT»[12 - «FDT» — (Fief des tombes) — Вотчина могил (франц).] на доме № 163 бис по улице Сен-Жак. Некрополь, доступный для посещения, был создан только в 1785 году. По соображениям гигиены, он находился тогда на окраине и принимал останки из всех церквей города. Были перевезены останки шести миллионов человек. Прогулка по некрополю производит незабываемое впечатление. Фуке, Робеспьер, Мансар, Марат, Рабле, Люлли, Перро, Дантон, Паскаль, Монтескье и многие другие взирают на нас из своих могил… Но вернемся назад. Дорога, которая привела нас к входу на кладбище, представляет собой не что иное, как подземную часть древнего римского акведука, забирающего воду в Аркёе. Эта дорога приглашает нас вернуться в те времена, когда святой Денис молился во мраке подземелья… В один прекрасный день 257 года в маленький подземный собор врываются легионеры. Они хотят арестовать тех, кто возвещает воскрешение Христа: Дениса, Рустика и Елевферия. Эти агитаторы должны прекратить свою пропаганду! Из-за их утверждений, будто каменные идолы не управляют вселенной, впадают в смятение самые сильные умы. Если этих провокаторов не остановить, весь социальный уклад общества будет разрушен… Троих мужчин немедленно хватают и ведут к префекту Сизинне Фесцению, представителю императора Валериана в Лютеции. Префект, как и его хозяин в Риме, не терпит беспорядков, вызванных христианами. В языческие времена император был объектом поклонения, и христиане, которые отказываются от императорского культа, подвергаются преследованиям. Цезарю цезарево, а Богу — богово. Христиане не интересуются делами мирскими, их волнует только небесное. Тем самым для императора они превращаются в подданных, в верности которых можно усомниться. И, что еще хуже, становятся людьми, опасными для социального порядка, ибо отвергают официальную религию и признают только Иисуса, сына Божьего. Префект Фесцений готов к самым жестким мерам, но желает все же выказать милосердие по отношению к тем, кто раскаялся. Поэтому он предлагает пленникам выбор: смерть или подчинение императору. — Никто не может подчиняться императору, ибо подлинный царь только Иисус, — отвечает Денис. Аллегории Фесцению совершенно непонятны. Нужно пресечь бред этого сумасброда. И, чтобы научить его мыслить разумно, префект приказывает отрубить ему голову. В тюрьме, ожидая исполнения приговора, Денис и оба его соратника продолжают свое служение. Они проповедуют великую тайну искупления рода человеческого и служат последнюю мессу за тюремной решеткой. Виновных немедля извлекают из камеры и ведут на самый высокий холм в Лютеции. Все должны видеть казнь злодеев! Воздвигают крест, привязывают к нему Дениса и отрубают ему голову. Но бездыханное тело по воле Спасителя оживает, освобождается от пут, берет свою голову, омывает ее в фонтане и спускается с холма, где принял мученическую казнь. Он проходит два с половиной льё и, наконец, вручает свою голову некой доброй римлянке по имени Катулла. После чего падает замертво. Катулла хоронит епископа-мученика там, где он упал. И на этой могиле вскоре вырастает белый колос — еще одно чудо. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ ВО ВРЕМЯ ДОЛГОГО ПУТИ СВЯТОГО ДЕНИСА? Холм, где был обезглавлен святой Денис, естественно, стал называться Мон-де-Мартир[13 - Mont-des-Martyrs — Холм мучеников (франц.).], из которого позже образовалось название Монмартр. Но холм этот уже давно считался священным. Там стоял храм, посвященный Меркурию и возведенный, несомненно, римлянами. В 1133 году Людовик VI приобрел поместье Монмартр и основал там бенедиктинское аббатство. Нынешняя церковь Сен-Пьер-де-Монмартр была построена в тот же период — следовательно, это самая старая церковь в Париже. Внутри вы, возможно, заметите, что четыре мраморные колонны находятся в очень плохом состоянии. Это все, что осталось от храма Меркурия, который и был свидетелем казни святого Дениса тысячу восемьсот лет назад. Аббатство было разграблено во время революции, и последняя настоятельница, пожилая, глухая и незрячая, была обвинена в том, что она «плетет заговор против Республики»! В наши дни белая, словно торт, базилика Секре-Кёр напоминает о религиозном предназначении Монмартра. Первый камень этого строения был заложен в 1875 году, и тогда говорили, что базилику воздвигли «во искупление преступлений Коммуны». Это заблуждение. Решение вернуть Монмартру его религиозное предназначение было принято еще в правление Наполеона III. Святой Денис был обезглавлен у дома № 11 по улице Ивон-Лё-Так (часовня Мучеников указывает точное место), после чего спустился с холма Монмартр по улице Мон-Сени. Затем он будто бы сделал крюк по улице Абревёуар, чтобы омыть голову в фонтане на сквере Жирардон, где об этом событии напоминает статуя. Потом он будто бы вернулся на улицу Мон-Сени, и там, у дома № 63, на углу улицы Маркаде, можно увидеть дом с башней XV века — это самое старое сооружение Монмартра, по сравнению с которым жалкая площадь дю Тертр — просто аттракцион в Диснейленде. Таким образом, с головой в руках святой Денис прошел около шести километров. Место, где он похоронен — базилика Сен-Дени. Над его могилой, местоположение которой выбрано просто идеально, был возведен мавзолей. В VII веке король Дагобер решил основать в этом месте монастырь и сделать мавзолей мученика местом упокоения членов его семьи. Собор Сен-Дени также является некрополем королей Франции. Какой отклик имело мученичество Дениса в Лютеции? Вообще-то, это событие прошло совершенно незамеченным. В то время головы постоянно летели с плеч, и никто не стал переживать по столь банальному поводу. У жителей Лютеции было множество других хлопот. Их город, который почти столетие наслаждался мирной жизнью, переживал ужасные потрясения. В императорском Риме дела тоже неважные. И уже давно. Императоры сменяют друг друга, их сторонники ведут открытую войну, власть переходит из рук в руки в зависимости от побед, компромиссов, заговоров и предательств. Валериан вступил в сражение в Месопотамии, но был разбит и попал в плен к персам. Его печальная судьба никого не огорчила. Никто в Риме не заинтересован в возвращении побежденного императора, поэтому от переговоров отказываются, предоставив пленнику гнить в своем персидском каземате, где он, в конечном счете, к всеобщему облегчению, и умер. Большая удача для его сына Галлиена, который остается единственным законным императором… Короче говоря, Рим перестал быть Римом! А император перестал быть человеком, который стоит над всеми, которого обожают и боятся. Он становится объектом заговоров, он в центре коррупции и мелких интриг. Такая деградация политических нравов и управления страной — катастрофа для огромной империи, которой жизненно необходима стабильность. Империя начинает распадаться, ей отовсюду угрожают варвары. И те знают об этом, они чувствуют, что римляне слабеют. Значит, пора раздавить их. Германцы переходят Рейн, и Галлия превращается в поле для грабежей. Они опустошают деревни и возвращаются домой с богатой добычей. Около 260 года Марк Кассиан Постум Латинский — блестящий римский генерал галльского происхождения. Когда германские племена атакуют романизированную Галлию, Галлиен и Постум совместными усилиями сдерживают их. Каждый выбирает своего противника. Император стремится отогнать алеманнов на востоке, генерал обрушивается на франков на севере. Постум храбро сражается, чтобы изгнать захватчиков — настолько храбро, что в войсках его престиж достигает зенита: легионеры единодушно выступают за то, чтобы провозгласить своего генерала императором! Но императором чего? Рима? Галлии? Галлиен, который чует опасность для своей династии, тут же присваивает сыну Салонину завидный титул Августа: именно он и никто другой будет императором. Тем самым Галлиен стремится умерить амбиции своего галльского генерала. Но для императорских сыновей наступили тяжелые времена… Постум, для которого невыносима мысль, что власть в Риме достанется этому тусклому Салонину, атакует Кельн, берет в плен нового Августа и приказывает его казнить. Теперь он может украситься знаками императорской власти: солдаты провозглашают его императором Галлии! Его облик становится известным всем: это доброе простодушное лицо с седоватой бородой и золотой короной красуется на монетах, отчеканенных для поддержки экономики края. В Риме Постум — не более чем узурпатор, конечно, но узурпатор с ограниченными, к счастью, возможностями. Он не стремится свергнуть римского императора, не переходит Рубикон, не пытается заставить Сенат узаконить его власть и не пересматривает серьезно свою принадлежность к «романскому» миру. Но все же он хочет царствовать, хотя и избегает открытого присвоения высшего титула, предпочитая называть себя «реставратором Галлий». Тем не менее, объединив Галлию под своей властью, он роет пропасть между галлами и римлянами. Впервые за много лет они разъединены политически и не подчиняются одной власти. Что касается Галлиена, его раздражает неповиновение, но он слишком занят алеманнами, которые предпринимают новые набеги — их нужно постоянно удерживать на границах. Тогда между римским императором и реставратором Галлий заключается молчаливое соглашение, из которого каждый извлекает свою выгоду: Постум берет на себя оборону Рейна и, сверх того, добивается власти над Бретанью, Испанией и большей частью Галлии. В конце концов, судьба первого из галлов, преодолевшего столько испытаний, оказывается печальной: он стал жертвой своих собственных солдат! В 268 году против власти Постума восстал Майнц, он атаковал мятежников, захватил вожаков и приказал их казнить. Этого показательного правосудия его галльским войскам недостаточно: они желают извлечь все преимущества из своей победы и разграбить город! К чему воевать, если нельзя слегка поживиться за счет побежденных? Постум отказал наотрез. Он не хочет опустошать город своей империи, не хочет равнять с землей такую крепость, как Майнц, столь необходимую для защиты берегов Рейна. Вояки глухи к подобным доводам: они жаждут добычи, все остальное не имеет значения. И раз реставратор Галлий этому препятствует, следует устранить реставратора Галлий! Сказано — сделано: Постум, его сын и личная охрана убиты. Так погиб человек, который правил Галлией десять лет, сумел устрашить захватчиков и обеспечил региону значительное экономическое процветание. Слухи об этих событиях дошли до островной Британии и Испании и глубоко потрясли Лютецию. На берегах Сены драма отражается самым непосредственным образом. Орды германских варваров в шлемах и с боевыми топорами хлынули в деревни, расхитили урожай и разграбили имущество жителей. Из осторожности они не тронули сам город. Но часть Лютеции, расположенная на левом берегу Сены, представляет собой изолированные кварталы, богатые и уязвимые… Вот эту Лютецию, красивую, зажиточную, беззащитную можно и нужно брать! Толпы налетчиков атакуют ее, а затем быстро исчезают. Когда же германцы уходят, нужно опасаться багаудов (от кельтского слова bagad — отряд). Эти пестрые банды, состоящие из разбойников, солдат-дезертиров, беглых рабов и безземельных крестьян, не нападают на легионы, обходят стороной крупные поселения, но сеют ужас на фермах и в полях. Холмы укрывают не только диких зверей и химер, на их склонах прячется целое племя оборванцев. Живя на окраинах империи, эти бандиты врываются в деревни и отдельно стоящие дома, убивают и насилуют, уносят все, что представляет хоть какую-то ценность. И на удаленных дорогах можно порой увидеть странные когорты из безжалостных людей с золотыми кубками в руках, тяжелыми баклагами лучших вин, толкающих перед собой угнанных баранов. Теперь это решающий элемент оборонительной системы северной Галлии. Из-за своей незначительности город оказывается и изолированным, и защищенным. Лютеция становится крепостью, но, лишившись своего левого берега, она отныне не может соперничать с другими крупными городами империи. Население ее сократилось, самые красивые здания разрушены. К примеру, в сравнении с Пуатье город паризиев выглядит довольно жалко. Лютеция, некогда галло-римский город, становится городом галльским, который теперь можно называть Парижем, по названию Civitas Parisiorum, который один сумел выжить под защитой своих крепостных стен. Но у Парижа, увы, нет изящества Лютеции. Это небольшое поселение, которое жмется на острове посреди реки, в вечном страхе перед набегами германцев, приходящих с севера и с востока. IV ВЕК СЕН-МАРТЕН Париж, императорская резиденция Сен-Мартен — станция метро? Не совсем так. В любом случае мой парижский маршрут ее не включает. И не случайно: она закрыта с 1939 года! С тех пор здесь правит Армия Спасения, и ее перроны предназначены для обездоленных. В случае суровой зимы местные бомжи могут проводить там ночь, обрести укрытие и немного тепла. Благодаря этой упраздненной станции бездомные помещаются, таким образом, под покровительство святого Мартина, апостола Галлии, великодушного человека, посвятившего свою жизнь служению бедным… Зимой 338–339 годов Мартин, тогда еще молодой солдат римской армии, встретил недалеко от Амьена несчастного оборванца, который молил о милостыне… Увы, добрый всадник уже раздал все свое жалованье. Тогда он вынул меч, разрезал свой плащ и протянул половину несчастному. Следующей ночью Мартину явился Христос. Склонившись над святым, Господь вернул ему половину плаща, подаренную нищему, и произнес несколько слов… — Новообращенный Мартин дал мне эту одежду. Я хорошо знаю, что по чистой случайности именно эта станция обеспечила защиту святого беднейшим парижанам, но меня волнует эта встреча через века Мартина Милостивого с деклассированными элементами нашего общества. Мне также кажется поразительным контраст между Дени, подпольно исповедующим христианство, и святым Мартином, епископом торжествующей церкви, у которого было множество последователей. За некий промежуток времени все изменилось. Первый высек искру, второй запалил костер! Отныне церкви не надо прятаться, ушли в прошлое мессы, празднуемые в зловещей темноте подвалов, теперь строительство храмов ведется открыто, теперь строят на века. Император Константин все перекроил. Христиане перестали быть гонимым меньшинством… * * * К концу III века варварские нашествия вынудили императора Константина держать оборону на всех границах. И он вынужден делегировать часть своих полномочий цезарям, маленьким региональным императорам. Империя медленно разваливается, деление Запад-Восток становится более явственным… Константин, озабоченный прежде всего единством империи, должен сразиться с раскольниками-римлянами, прежде чем отогнать угрожающих варваров. И вот некий Максенций претендует на то, чтобы стать настоящим хозяином империи. Константину необходимо избавиться от соперника, и он собирается дать бой мятежнику и его армии на мосту Мильвиус, недалеко от Рима. В 312 году, стоя перед войсками Максенция, император видит появившийся в небе крест над схваткой, в которой люди убивают друг друга. И видение вдруг оживает, произнеся следующие слова: «In hoc signo vinces!» — «Сим знаком победишь!» Действительно, Константин одерживает сокрушительную победу, и Максенций погибает, утонув в водах Тибра. Став неоспоримым императором, Константин учреждает новую столицу в городе Византии, который, конечно, был переименован в Константинополь. Новый императорский город становится сердцем восточной части Римской империи. Константин, поверивший в то, что ему покровительствует и его защищает Христос, может теперь только отказаться от политики преследования христиан, которую вели его предшественники — более того, он даже опирается на новую религию, чтобы обеспечить единство империи. Через год после триумфа на мосту Мильвиус он публикует в Милане «эдикт о терпимости», который привлек к нему христиан: «Мы сочли своим долгом осуществить в первую очередь, среди прочих обязательных мер, полезных, по нашему мнению, для благополучия большинства, те законы, на которых покоится уважение к божественному, иными словами, предоставить христианам, как и всем прочим, свободу и возможность исповедовать избранную ими религию, с тем чтобы божественные небесные силы были благосклонны и благоприятны нам самим и всем, кто подчиняется нашей власти…» Эта осторожная стратегия увенчалась полным успехом: христиане стали преобладать в империи. После правления в тридцать один год Константин умирает в воскресенье 22 мая 337 года. В этот день он обращается с мольбой к епископу Никомеду. — Есть ли искупление, способное оправдать все мои преступления? — Такого нет, — отвечает прелат, — кроме христианского крещения. Тиран повинуется этому наставлению и принимает крещение в надежде отпущения грехов: только так он может попасть в рай, обещанный Сыном Божиим. Он становится христианином на смертном одре, но это обращение в последнюю минуту не встречает полного единодушия и не означает окончательной победы новой веры. Еще долго язычество и христианство будут соперничать между собой. Двадцать лет спустя племянник Константина, будущий император Юлиан проходит путь в обратном направлении… Рожденный и воспитанный в христианстве, но страстно увлеченный философией, он внушил себе, что мудрость Платона намного превосходит библейское учение о монотеизме. Он возвращается к культу богов, составляющих греческий пантеон, и пишет сочинение «Против галилеян», в котором резко ополчается против христианской «секты»: «Показалось мне уместным изложить для всеобщего разумения те доводы, на основании которых я пришел к выводу, что секта галилеян — злокозненная, чисто человеческая выдумка, не имеющая ничего божественного, но сумевшая соблазнить слабые умы, используя любовь человека к басням, придавая оттенок истинности и убедительности самым нелепым вымыслам». Его аргументация мудро покоится на символике античных мифов: «Рассмотрим, может ли сказанное Платоном трактоваться как сновидение или видение. Этот философ называет богов, которых мы можем видеть, Солнце, Луну, Звезды и Небеса, но все эти явления есть лишь подобия бессмертных Существ, которые мы постигнуть не в состоянии. Когда мы видим Солнце, мы смотрим на образ постижимого явления, которое мы не можем обнаружить: то же самое происходит, когда мы бросаем взор на Луну или любое другое светило. Все эти материальные тела — лишь подобия Существ, которые мы можем постичь только разумом. Итак, Платон прекрасно знал все эти невидимые божества, которые созданы по воле Бога и в Боге, который их породил. Творец Неба, Земли и Моря есть также творец Звезд, которые представляют нам невидимые божества, подобиями которых они являются». Фактически, догмат о едином Боге, в которого верят те, кого Юлиан именует галилеянами, неизбежно ведет к «отвержению других божеств»… Но именно от этого молодой философ отказывается! Возможно, он согласился бы признать Бога-Отца, Бога-Сына и Святого Духа божественными формами, но при условии, что они займут свое скромное место рядом с бесчисленными языческими божествами. Для него монотеизм — и христиан, и евреев — это производное от нетерпимости, которую он не принимает и не соглашается с ней. Чтобы доказать это, он порывает с религией, в которой был воспитан, возвращается к старой вере и удаляется в Афины. На этой древней земле философии он надеется обрести мудрость и возвыситься до уровня тех, кто его вдохновляет. Увы, мыслителю вскоре приходится оставить дорогую его сердцу науку: император Констанций, который предпочитает управлять восточной частью своей империи, назначает Юлиана вице-императором и приказывает ему отправиться в Галлию, чтобы осуществлять административную власть и бороться с опасными варварами. Для Юлиана это чудесное возвышение сродни катастрофе! Как? Ему придется заняться настоящей жизнью, отречься от размышлений о положении богов в небе, прекратить чтение перипатетиков прошлого? Надо будет надеть панцирь, сесть верхом на лошадь, командовать легионами? Юлиан поднимается в Парфенон, умоляет Афину избавить его от этого испытания, требует, чтобы она вмешалась и изменила ход земных событий… Но богиня упорно отмалчивается, и молодой человек с грустью занимает второй по значению титул империи. Странная судьба бережет этого философа, ставшего воином: в шкуре ненавистного ему человека он выказывает себя энергичным, блестящим, эффективным. Против всякого ожидания, эфирный теоретик оказывается молнией войны! Он осмеливается проникнуть со своими легионами в густые германские чащобы, куда ни одна из римских армий не заглядывала уже триста лет, и где никого не будет после него. Он громит алеманнов в битве при Аргенторатуме (Страсбург), отбрасывает врагов за Рейн и кладет конец налетам грабителей… В империи царит энтузиазм: этот юноша, которого все считали принцем-созерцателем, спас римские территории! Солдаты провозглашают его триумфатором и готовы умереть по одному его слову. Между битвами и маршами Юлиан приезжает отдохнуть в Лютецию, внутреннюю столицу, которую он избрал себе с января месяца 358 года. Он пока один: его супруга Елена осталась в Риме, чтобы там разрешиться от бремени. Конечно, Юлиан часто уезжает — нужно воевать то там, то здесь, но как только может, он возвращается на берега Сены… На оконечности острова Сите возвышается римская вилла, представляющая собой укрепление. Она словно кусок Италии в центре Галлии. Охряные стены и черные колонны образуют квадратный двор, засаженный фиговыми деревьями возле бассейна, где течет ясная вода. Внутри этой роскошной резиденции банкетный зал украшен позолоченными орлами и фресками с изображением Вакха: здесь задаются пиры, которыми не пренебрег бы любой богатый римлянин. Здесь собирается цвет патрициев, разодетых в тоги с тщательно уложенными складками. А в резиденции Лютеции гостей принимать умеют: три перемены блюд за каждой трапезой. Сначала подают яйца и оливки с хлебом и медвяным вином, затем разнообразное мясо, наконец, фрукты… Власть осуществляется на среднем уровне, где располагается администрация. В самом деле, Юлиан окружил себя группой советников и исполнителей, составляющих строгую иерархию, на которую опирается власть военного вождя. Префект претория, квестор, главный камергер, военные трибуны, секретари завалены работой. Они управляют Галлией — от Бретани на севере до Испании на юге. Юлиан здесь абсолютный и признанный вождь. Но чтобы сохранить свою власть, вице-император должен, прежде всего, оставаться воином. Он регулярно участвует в тренировке легионов. Однажды, когда он вел учебный бой, противник рассек ему щит ударом кинжала, от которого осталась только рукоять… Мелкий инцидент, если не помнить о суеверности римлян! Солдаты удручены, они видят в этом зловещее предзнаменование. И тогда… Одним словом Юлиан разрешает ситуацию. Обратившись к своим людям, он твердо произносит: — Успокойтесь, я не выронил щита! Эта фраза усмиряет все страхи и сомнения. Юлиан-воин умеет обращаться с солдатами, а Юлиан-философ начинает ценить власть. Но больше всего он любит гулять по этому городу, который упорно именует Лютецией, хотя сами жители называют его уже городом паризиев или просто Парижем… С КАКИХ ПОР ПАРИЖ СТАЛ ПАРИЖЕМ? Париж всегда будет Парижем, в этом нет сомнения. Но с какого времени Париж стал Парижем? С конца III века город почти лишается своего римского населения и становится исключительно галльским. С этого момента, очевидно, название Лютеция постепенно уходит в прошлое. Первое имеющееся у нас свидетельство материализовалось в межевом римском столбике 307 года, найденном в 1877 году. На нем указана не Лютеция, a Civitas Parisiorum, Город паризиев… С этого времени из Лютеции возникает Париж. Сам межевой столбик, использованный еще раз для саркофага меровингской эпохи, выставлен в музее Карнавале. Этот город паризиев, сконцентрированный с конца III века на острове Сите, окружен укреплениями. В археологической крипте под порталом Нотр-Дам мы можем видеть фрагмент этого укрепления, сохранившийся чудесным образом. С другой стороны, глубину его нам показывает один набросок в доме № 6 на улице де ла Коломб. В крипте представлены также остатки римских домов и еще плиты, которыми мостили улицы в IV веке. Итак, Юлиан — любующийся Парижем горожанин, первый из императоров, кто любит город независимо от требований военной тактики или демонстрации императорской власти. Он любит Париж как остров, близкий и далекий одновременно, доступный и уединенный. Он любит Париж, когда река течет спокойно, он любит Париж, когда воды ее внезапно становятся бурными, надуваются и подходят лизать фасады домов, выстроившихся на берегу. Он любит Париж, когда бродит, как простой легионер, по грязным переулкам, когда в витринах открытых лавок выставляются гроздья окороков, связки кровяной колбасы, свиные головы, когда на лотках появляется свежевыловленная рыба и круги сыра, когда чудесные запахи забродившего ячменя и мяты вырываются из мастерской, где готовят цервезию, кельтское пиво, страстно любимое паризиями. Он любит Париж, когда весело окликает торговца: — Патрон, у тебя есть вино с перцем? — Есть. — Тогда наливай мне флягу! Кроме того, солдат, каким стал Юлиан, не может остаться равнодушным к военной флотилии, которая крейсирует перед островом Сите, и войсками, расквартированными на правом берегу Сены. Эта постоянно видимая военная сила успокаивает его: он чувствует себя защищенным, далеким от треволнений мира, чудесным образом укрытым на этой маленькой родине, которую сам себе создал. Маленькая родина, стоящая в центре дорог империи, на земном и речном перекрестке, в мистической нервной точке. Юлиан не только первый влюбленный в Париж, он также первый его певец. Ночи он проводит за писанием, и слова его вибрируют страстью к Лютеции: «Это остров малой протяженности посреди реки, и окружения расположены кругом; с каждой стороны деревянные мосты дают доступ к нему». Что до Сены, он видит в ней источник жизни и чистоты: «Река дает воду очень приятную и очень чистую. Ею можно любоваться, ее можно пить. Ведь если живешь на острове, то именно из реки приходится брать воду». Юлиану нравится в Лютеции все, кроме «грубости галлов и зимнего холода». Верно, у галлов нет утонченной культуры этого молодого человека, а главное, они говорят на языке, соблюдают обычаи и поклоняются богам, которые благородным римлянам неизвестны… В них есть что-то варварское, что может быть искоренено только под воздействием великой латинской цивилизации. Юлиан вполне обоснованно опасается холодного сезона. Вторая зима, проведенная им в Лютеции, отличается исключительной суровостью, и он рисует апокалипсическую картину: «Река катит словно мраморные плиты… замерзшие блоки белой массы, огромные блоки, которые наваливаются друг на друга и создают твердую дорогу, зимний путь над течением». Разумеется, резиденцию на острове необходимо отапливать. Зажигают жаровни, Юлиан просит их больше, потому что он дрожит мелкой дрожью в этом отвратительном климате. Наконец он засыпает… Но внезапно просыпается от приступа кашля, задыхается, спальня полна дыма, у него щиплет в глазах и в горле, дыхание прерывается, вдыхаемый воздух раздирает ему внутренности. Он кричит, вопит, потом глаза застилает туманом, и он погружается в слишком тяжелый сон… Но крики его услышаны. Рабы устремляются в спальню и выносят угоревшего во двор. Свежий воздух спасает Юлиана. Дымные жаровни едва не совершили непоправимое. Если бы вице-император задохнулся в эту ночь, кто знает, что сталось бы с Парижем? Он превратился бы в городок, внушающий ужас суеверным римлянам, в скромное галльское поселение с отвратительной репутацией… Но нет, Юлиан пережил это злополучное происшествие. Когда принц видит, наконец, тающие льды, он вновь отправляется на Рейн, восстанавливает крепости, ведет переговоры с мелкими варварскими царьками, устанавливает границу между алеманнами и бургундами, в Лютецию же возвращается в конце осени. Похоже, что на этот раз непоседливый генерал не хочет покидать свою резиденцию. К нему приезжает жена Елена. Наверное, он удовлетворился бы безмятежной жизнью на берегах Сены, но в дело вмешивается политика… Ибо Юлиан так хорошо утвердил стабильность в Галлии, что его солдатам вскоре предстоит отправиться на Восток, чтобы вести войну с персами. Покинуть мирную Лютецию? Воевать в пустынях Месопотамии? Никогда! С февраля 360 года легионеры начинают бунтовать. Они проходят через весь город с криками и клятвами никогда не расставаться с Юлианом. Манифестации на парижских улицах… такого еще никогда не видывали! Тут вице-император показывает свою власть. Он обращается к своим галльским воинам: он понял их и будет действовать так, чтобы они не поехали на Восток. — Пусть ваш гнев утихнет, и вам будет легко, без мятежа и революционных происков, добиться того, что вы желаете. Раз вам так дорога родная земля, и вы боитесь чужих стран, к которым вы не привыкли, возвращайтесь к себе. Вы не ступите за пределы Альп, коль скоро того не желаете! Я лично поручусь за вас императору Констанцию, это мудрый правитель, который поймет вашу правоту. Эти добрые, преисполненные сочувствия слова немного успокоили солдат, но весной напряжение вновь нарастает, и легионеры, римские и галльские одновременно, полны решимости повернуть судьбу. — Юлиан Август! Этим единодушным криком они провозглашают Юлиана императором. Им тогда нечего бояться интриг, затеваемых где-то императором, которого никто не видит, но который всем угрожает. Солдаты заполняют резиденцию и требуют, чтобы их генерал надел диадему. Диадему? Какую? Любая сгодится, лишь бы на голову молодого человека надели что-то, похожее на корону — тогда он станет императором вместо другого императора. Ему предлагают колье жены, Елены. Юлиан отказывается. Нельзя трогать драгоценности мадам. А если взять круглую золоченую бляшку с лошадиной упряжи? Юлиан хмурится: конское украшение, даже из золота, кажется ему недостойным императорского величия. Ситуация кажется неразрешимой… И вот один из центурионов, по имени Мавр, сняв с шеи витой шнурок, силой надевает его на голову Юлиана. Дело сделано. Благодаря этому простому жесту, поддержанному всей армией, Юлиан становится императором. — Обещаю всем пять золотых монет и брусок серебра! — кричит новый суверен. Тут же крепкие руки подхватывают его и поднимают на большой щит, который несут четыре человека. Таким Юлиан предстает перед толпой парижан, которые на всякий случай приветствуют его радостными кликами. А как же император Констанций? Он попросту свергнут. Сделает ли Юлиан Лютецию столицей своей империи? У него есть более важное, не терпящее отлагательств дело: ему надо отпустить бороду, необходимый атрибут высокого положения! Осуществив задуманное, он покидает Лютецию в начале лета, чтобы вести очередную — пятую по счету — кампанию за Рейном. Он не знает, но никогда больше ему не удастся увидеть берега Сены… ЧТО ОСТАЛОСЬ ОТ ИМПЕРАТОРСКОЙ РЕЗИДЕНЦИИ ЮЛИАНА? От резиденции Юлиана нынче не осталось и следа, но место считается дворцовым. Сегодня здесь парижский Дворец правосудия. Как большая часть острова, здание в основном относится к реконструкции барона Османа во второй половине XIX века. Южный, неоготический фасад датируется лишь началом следующего столетия, и, однако, он отмечен Историей, ибо хранит многочисленные следы пуль от выстрелов, сделанных во время Освобождения в августе 1944 года. До этого, в эпоху франков, дворец стал королевской резиденцией, где, согласно средневековой традиции, король вершил свой суд… Трон появился здесь во времена Людовика Святого, который приказал возвести Сент-Шапель[14 - Святая капелла (часовня) (франц.).], самое древнее строение в этом месте. Четыре башни вдоль Сены имеют название. Первая, квадратная — это Часовая башня (tour de l'Horloge), поскольку ее боковая стена украшена первыми общественными часами, подарок Карла V парижанам в 1371 году, но нынешний облик ее датируется 1585 годом. На вершине этой башни есть сводчатая комната, откуда Карл V любил смотреть на свой город, и колокольня, которая звонила три дня и три ночи, возвещая о рождении или смерти королей. Далее мы видим башню Цезаря (современное название, напоминающее о том, что дворец был также римским), Серебряная башня (напоминание о богатствах короля) и самая старая — башня Бонбек, возведенная при Людовике Святом… Здесь находилась пыточная, развязывавшая языки![15 - Все четыре башни находятся в замке Консьержери (северное крыло Дворца правосудия). В названии последней — игра слов. Bonbec — зубастый человек, букв. — добрый человек.] Лютеция, императорский город, в том же 360 году станет городом церковным. Галльские епископы решают организовать в Париже важный собор, главная цель которого — объединить паству, осудив христианские ереси, особенно арианство, не признающее божественности Христа и власти Папы. Париж тем самым на какое-то время становится самым догматичным городом в римском католицизме. В это время Юлиан ведет свои войска в бой. Его нарекли императором, это правда, но что изменилось? Он продолжает сражаться с франками, аттуариями и алеманнами. Со своей стороны Констанций не слишком радуется этим постоянным походам и продолжает злиться на узурпатора. Этот тщедушный философ, которого он поставил на самые высокие должности, предал его, чтобы угодить каким-то легионерам! Император вовсе не желает мирно уступать власть и настроен проучить честолюбца. Его императорская армия идет на императорскую армию Юлиана… Император против императора! Но столкновения не будет: по дороге Констанций очень своевременно отдает Душу и скипетр вечному Отцу. Став полновластным императором, императором неоспоримым и почитаемым, Юлиан издает эдикт о терпимости, который нравится далеко не всем… Прежний философ дает о себе знать: он разрешает все религии и аннулирует законы, принятые против язычников, евреев и христиан-диссидентов. Вместе с тем он активно проявляет свою приверженность язычеству. Поскольку к христианам он не питает никакого доверия, чтобы унизить их, он запрещает им преподавать классическую поэзию — ведь в ней воспеваются боги, которых они отвергают. Впрочем, он отказывается преследовать адептов Христа. — Я хочу, чтобы христиане сами признали свои ошибки, я не хочу их принуждать. Наконец, он перебирается в Антиохию, чтобы подготовиться к экспедиции против персов. Весной 363 года он возглавляет крупную военную кампанию, которую победно ведет вплоть до Ктесифона, персидской столицы. Но вскоре ему приходится отступать. В ходе отступления он был смертельно ранен 26 июня. Он погиб в возрасте тридцати одного года, так далеко от своей любимой Лютеции. В Галлии меняются императоры, но остается тревога. Вновь угрожают алеманны. Валентиниан, который правит совместно с братом Валентом, попытается соперничать с Юлианом. Пока Валент играет императора в Константинополе, Валентиниан в 365 году устраивается в городе паризиев. Он занимает резиденцию в Лютеции. Места ему хорошо знакомы: он служил при Юлиане и был завсегдатаем дворца. Тем самым он показывает всем, что наследует покойному императору. Лютеция возводится в ранг временной столицы Западной империи. В течение двух лет она служит Валентиниану штаб-квартирой, хотя в городе он бывает эпизодически, ибо его постоянно требуют в другие места… Парижанин по призванию, Валентиниан не теряет типа. В резиденции на острове Сите он издает императорские указы, которые распространяются по всей империи — из Лютеции. И на улицах города он пышно принимает генерала Иовина, который победил германцев. Одетый в красную тогу, на белой лошади Валентиниан выезжает навстречу победоносному офицеру, который въезжает в Париж. Оба спешиваются и целуются. Кто в эту минуту мог бы усомниться, что город паризиев стал центром мира? Валентиниан настолько верит в это, что в открытую подражает Юлиану. Но, с точки зрения паризиев, император-соправитель — всего лишь бледная копия покойного императора. Он подражает повадкам и привычкам своей модели, но не проявляет при этом ни тонкости чувств, ни возвышенности духа, ни искренней привязанности к городу… Разумеется, он старается уехать прочь как можно чаще. Какое-то время он пребывает в Реймсе, чтобы подавить мятеж. Возвращается в Лютецию лишь для того, чтобы через несколько месяцев вновь уехать в Реймс. Опять заезжает в Лютецию и тут же отправляется в Амьен, где были замечены саксонские пираты. Конечно, в Лютецию он возвращается, но заболевает и, едва оправившись, окончательно перебирается в Треву на берегу реки Мозель, большой город, который, наверно, кажется ему более подходящим для столицы. * * * Именно по дороге в Треву Мартин делает остановку в Париже, в самом начале зимы 385 года… Это уже не юный солдат, только что разрезавший свой плащ у ворот Амьена. Он в возрасте и титулован: теперь он епископ города Тур и живет в монастыре, который сам основал в Мармутье, дав обет бедности, умерщвления плоти и молитвы. В принявшей христианство Галлии друг бедных стал значительной фигурой. Он входит в Париж в сопровождении большой толпы, которая воодушевленно несет его, веря, что с ним словно входит в город вера Христова. Епископ идет по римской северной дороге, и верующие толкаются, чтобы облобызать край его мантии. Но прелат не видит толпу, взор его прикован к несчастному прокаженному, который прислонился к крепостной стене недалеко от северных ворот города. У него изуродованное лицо, руки в язвах, распухшие ноги… Мартин подходит к несчастному, и каждый затаил дыхание. Мартин склоняется к больному и братски целует щеку в шрамах, затем кладет руки на голову бедняги и благословляет его… На следующее утро прокаженный входит в церковь, и все могут видеть чудо, совершенное епископом: лицо, еще вчера изъязвленное, сегодня стало гладким и умиротворенным. Отныне известно, что Мартин исцеляет страждущих. Теперь к нему бросаются отовсюду, вырывают клочки его мантии, чтобы сделать повязки и компрессы. Повязками с тела святейшего они изгоняют демонов и нимало в этом не сомневаются. Мартин не вернется больше в Париж, но в знак признания чудесного исцеления на месте этого события была построена молельня. Построенное по обету здание пощадил пожар, разразившийся в 585 году… Парижане единодушно считают спасение молельни очередным чудом. Правда, здание было каменное, но разве это важно! И почитание Мартина тянется много веков. Современный город в своей географии сохранил память о святом… Северная римская дорога, на которой он некогда исцелил прокаженного, называется сегодня улицей Сен-Мартен. V ВЕК ЛУВР-РИВОЛИ Париж, столица франков Станция Лувр-Риволи внешним обликом оправдывает свое название: она украшается нарядами дворца. Не бывшей крепости и даже не роскошной королевской резиденции, а музея, который выставляет, в частности, красоты в камне и на полотне, сотворенные человеком на протяжении веков. В 1968 году Андре Мальро, министр культуры правительства генерала де Голля, увлекся экстравагантной идеей спустить произведения искусства и исторические свидетельства в переходы метрополитена. В то время как на свежем воздухе можно было кидаться булыжниками, взятыми из мостовой, стены подземелий линии № 1 покрылись бургундским камнем, и в них появились ниши, предназначенные для экспозиции репродукций шедевров искусства. Ассирийские барельефы, египетские фараоны, нимфы Ренессанса встречают восхищенного и ошеломленного пассажира. Ошеломление тем более оправданно, что сейчас эта станция не является самой удобной для высадки посетителей музея! За сорок лет все изменилось. Стеклянная пирамида, возникшая по желанию Франсуа Миттерана, переместила вход в Лувр. В наше время, чтобы встать в очередь за билетом, лучше выходить на станции Пале-Рояль… Следуя моим маршрутом, я мог бы выйти и на той, и на другой станции, какая мне разница! Ибо я пришел искать здесь вовсе не процветающий музей наших дней. Вообще-то я хочу побродить по здешним местам, чтобы помечтать о том, чего больше нет — и не сохранилось ни следов, ни воспоминаний… Мы оказываемся, наконец, на правом берегу. На станции Лувр мы покидаем римский мир и вступаем в эру франков. Пришедшие с юга римляне колонизовали юг Парижа, иными словами, левый берег. Пришедшие с севера франки естественным образом будут развивать северную ось города, правый берег. В конце V века на этом месте находился укрепленный лагерь франков, осаждавших Париж. Из этой крепости, которая на языке франков звучит как «лёвер», мы создали наш Лувр. Нынешний Лувр, самое большое из парижских зданий, естественно, не имеет ничего общего с военным сооружением франкских захватчиков… Замок пришел на смену крепости, дворец — на смену замку, музей — на смену дворцу. Но изначальная функция строения еще просматривается в его внутренностях. Некоторые следы дошли до нас. Конечно, они восходят не к Хлодвигу, а к Филиппу-Огюсту, французскому королю конца XII века. Спустившись в крипту Лувра, вы можете пройти вдоль крепостной стены, а также увидеть основание донжона[16 - Главная башня замка.] и башни древней крепости. При Филиппе-Огюсте эта крепость была еще военным сооружением и чуть ли не тюрьмой. Нужно будет дождаться Карла V, около 1370 года, чтобы говорить о королевской резиденции с многочисленными украшениями (макет выставлен в крипте). * * * Агрессия франков и их лёвер, воздвигнутый возле Парижа, является следствием медленного упадка Римской империи — ее агония начинает ощущаться с начала этого V века. Империя эта умирает и рассыпается на клочки. Ее окончательно поделили. Слева Западная империя, которая не может защититься от вестготов, безнаказанно разграбивших Рим в 410 году. Справа Восточная империя — могучая, но такая далекая. Франки стали вспомогательным войском в римской армии. Меровей, их король, основатель меровингской династии, был командиром императорской милиции, подчинявшейся Риму. В этой путанице Галлия несколько отходит на второй план, а Лютеция полностью забыта. Валентиниан III, глава Западной империи, почти совсем не интересуется северными землями. В 425 году он поручает командиру кавалерии Аэцию — а этот человек пользуется большим его уважением — управление Галлией. На самом деле речь идет о том, чтобы по-прежнему удерживать орды варваров за Рейном, и Аэций более или менее справляется с набегами захватчиков, отодвигая тем самым полную катастрофу: переход Сены, который откроет им дорогу для захвата Галлии. Аэций посылает франков на германские земли, разбивает опасных бургундов, уничтожает банды, пришедшие из Арморики[17 - Кельты называли так Западную Галлию на берегу Атлантического океана, преимущественно побережье между устьями Сены и Луары.]… В Париже активнейшим образом идет христианизация, и в роли катализатора выступает епископ Марсель. Чтобы выйти на след почтенного прелата, следует войти в переулок де Гоблен, что на углу бульвара Сен-Марсель. Это территория за стенами города, здесь в то время — сплошные болота, в которых кишмя кишит более или менее симпатичная нечисть. Кто знает, устояли ли античные рептилии перед эволюцией? В тине на берегу Бьевры жителей пугает некий ящер, который в их воображении превращается в злокозненное животное. Этот толстый змей будто бы пожрал тело благородной женщины дурного поведения, чье общеизвестное падение сделало ее великолепным примером наказанной грешницы. Епископ Марсель, возможно, наделенный чрезвычайной силой или же необыкновенным мужеством, не колеблется… Во имя христианизации Галлии, чтобы показать всем мощь истинного Бога, он поражает двумя ударами палицы по голове чудовище, которое в благочестивых легендах становится настоящим драконом. Обращенные — или успокоенные — этим чудом язычники щедро приписали Марселю и другие подвиги. Канонизированный за победу над Чудищем болот, освободивший местных жителей от угрожавшего им змея, святой Марсель становится их покровителем. А уж у того, с кем живешь в одном квартале, можно просить все! После смерти в 436 году епископ похоронен рядом с местом своего подвига. Очень быстро оно становится и местом поклонения. Со всех концов города люди устремляются сюда, чтобы прикоснуться к могиле, попросить богатства и здоровья… В честь святого воздвигают молельню с небольшим алтарем. Некоторые верующие настаивают на том, чтобы их похоронили рядом с почтенным покровителем, и понемногу здесь возникает настоящее раннехристианское кладбище: первое христианское кладбище в Галлии, в Париже… ЧТО СТАЛО С КЛАДБИЩЕМ СЕН-МАРСЕЛЬ? На кладбище хоронили до конца XVI века. Затем оно было закрыто, чтобы не мешать развитию квартала. Сейчас почти ничего не осталось ни от кладбища, ни от молельни, лишь немногие надгробия были открыты в 1873 году Теодором Вакье, великим парижским археологом. Они представлены теперь в музее Карнавале. Приходится довольствоваться памятью. А память остается живой благодаря кованым информационным табличкам, например, кафе «Канон-де-Гоблен», — воспоминание о месте старой могилы. Молельня и благоговение перед ней дали рождение целому поселению — местечку Сен-Марсель. Пусть от него ничего не осталось, можно попытаться представить его себе. Спустившись к бульвару по улице де ла Колежьяль, названной по имени церкви, возникшей над молельней (она просуществовала вплоть до Революции), вы оказываетесь на бывшей площади де ла Колежьяль Сен-Марсель, религиозном центре знаменитого поселения! Если вы подниметесь по улице де ла Колежьяль, вы увидите слева от себя улицу дю Пти-Муан… Она напоминает о том, что именно здесь некогда встречались священнослужители коллегиальной церкви. Через пятнадцать лет после смерти епископа Марселя появляется чудище, более опасное, чем гидра болот: пришедший от границ Азии Аттила желает вытоптать зеленую траву Парижа! Владыка гуннов уже попытался поглотить Восточную империю, но опасный вояка обломал себе зубы. Однако он использовал все — и дипломатию, и военное мастерство — чтобы войти триумфатором в Константинополь. Это блестящий военачальник, но, вероятно, неудачливый дипломат: мечта его не осуществилась — Восточная римская империя остается для него недосягаемой. Баланс набегов и переговоров удручающий — он не достиг ничего или почти ничего… Ведь он имел даже разменную монету в своей великой стратегической игре: кольцо и обещание обручиться, присланные ему Гонорией, сестрой западного императора Валентиниана. Дама с бархатными глазами очень несчастна, ибо ее брат, персонаж столь же суровый, сколь несговорчивый, с подозрением и мелочностью надзирает за сестринской невинностью. Увы, развратница завела любовника! Император, вне себя, приказывает казнить молодца, но этого недостаточно, ибо негодная сестрица ждет ребенка. Будущую мамашу быстро обручают со старым сенатором, а в ожидании свадьбы помещают даму в монастырь. Лишняя предосторожность не помешает. Гонория, которую религиозное призвание не манит, посылает Аттиле свое кольцо… Она обещает ужасному гунну все, лишь бы он освободил ее. Что ж, Аттила принимает эту забавную историю очень серьезно! Он считает, что они с прекрасной Гонорией обручились по-настоящему, но любовь все же не заставила его потерять голову: первое, что он требует — это приданое. А что может ожидать владыка гуннов от римского императора в качестве свадебного подарка? Галлию, не больше и не меньше! Валентиниан несколько расстроен этой примитивной наивностью варварского вождя. Галлию? За брак, которого никогда не будет? Да это бред! Поскольку Аттиле не желают отдавать требуемые земли, он решает обслужить себя сам. В 451 году он пускает в галоп свои войска, состоящие из гуннов и германцев. Перед ним падают крепостные стены Меца, он грабит город и, исполненный решимости пересечь Сену в Париже, спокойно продолжает свой захватнический набег. В городе приближение Аттилы порождает панику. Парижу грозит сожжение и разрушение! Ужас нарастает при вестях о приближении этих банд из Азии, о которых рассказывают, что эти жестокие воины одеваются в звериные шкуры, что они едят сырое мясо, размягченное под седлом лошадей, что их чудовищные лица покрыты шрамами, что ни убивают, грабят и насилуют… Перед лицом столь неизбежного катаклизма у парижан есть только один выход — бегство. И вот они готовят в путь узелки, собирают ценные вещи, уводят женщин, детей, рабов, скот и готовы к любому исходу событий. * * * — Пусть мужчины бегут, если хотят, и если они больше не способны сражаться. Мы, женщины, будем молить Бога, пока Он не услышит наши мольбы! Молодую женщину двадцати восьми лет, которая бросает эти слова парижской толпе, зовут Женевьева. Она не военный стратег и не исступленный поджигатель войны, она христианка, обладающая совершенной верой овечки церкви. Родившись в Нантере, она уже двенадцать лет живет в Париже, куда пришла после смерти родителей: ее существование переполнено религиозным экстазом и здравым управлением своей собственности, унаследованной от римского отца и франкской матери. Женевьева входит в число самых богатых парижан, но для нее материальные блага — ничто. Имеет значение только Небо. Она хотела бы целиком посвятить себя Христу, но в те времена еще нет женских монастырей. Молодая женщина довольствуется тем, что покрывает голову «платком девственниц», платком избранных, что отличает ее от обычных людей и внушает уважение. Став дьяконицей, мадемуазель, конечно, остается в миру, но выбирает жизнь безмолвия, молитвы и поста. Ест она только два раза в неделю, по воскресеньям и четвергам, с сожалением уступая потребности питать это слишком человеческое тело, которое требует своего. Известие о подходе Аттилы меняет судьбу Женевьевы. В сущности, Париж не нуждается в святых: Дени, Мартина, Марселя и некоторых других вполне достаточно. Зато катастрофически не хватает смельчаков, способных совершить эпический поступок. И мадемуазель в платке девственницы станет первой парижской героиней. В атмосфере всеобщего ужаса одна Женевьева, кажется, сохраняет голову на плечах. Со спокойной уверенностью, а так бывает с теми, кого укрепляет вера и кто осознает, что Господь следит за ней и всем населением, она приглашает всех парижанок молиться вместе с ней. Она рассказывает им об Эсфири, библейской героине, которая некогда в Персии спасла от истребления еврейский народ своими молитвами и постом… Женевьева хочет быть парижской Эсфирью, прибежищем всей нации, глашатаем маленького народа. И женщины идут за ней. Они собираются для совместных молитв, постятся и умоляют провидение избавить их от грозящего бедствия. А мужчины зубоскалят и настаивают: надо бежать, искать спасения за стенами укрепленного города… — Что вы рассказываете о спасении в других городах? — восклицает Женевьева. — Разве они больше, чем Париж, защищены от набега варваров? Благодаря заступничеству Христа, Париж избегнет резни. — Молчи, предвестница несчастья! — вопят ей люди с черной душой. А самые отчаянные из парижан говорят уже о том, чтобы бросить Женевьеву в колодец — самый радикальный способ заставить ее замолчать. Но вот в город входит архидьякон Осера в своем золотом плаще и бросает на всех добрый взгляд того, кто прощает безумие народов и злобу людей. Он принес послание: Жермен, его епископ, упокоился с миром, возвестив своей пастве христианское избрание Женевьевы. Это в некотором роде священническая гарантия. — Не совершайте этого преступления, граждане! Та, которую вы собираетесь умертвить, избрана Богом с рождения своего, по свидетельству нашего святого епископа Жермена. КАКАЯ ПАМЯТЬ ОСТАЕТСЯ НАМ О СВЯТОМ ИЗ ОСЕРА, КОТОРЫЙ СПАС СВЯТУЮ ЖЕНЕВЬЕВУ? На месте встречи архидьякона и разгневанных парижан появится молельня, а затем церковь, одна из самых старых на правом берегу: Сен-Жермен-л’Осеруа, посвященная покровителю будущей покровительницы Парижа (el округе, напротив Лувра). Площадь де Л’Эколь напоминает о том, что здесь учили будущих христиан. Нынешняя церковь появилась гораздо позже, но на улице де Прэтр-Сен-Жермен-л’Осеруа[18 - Название улицы переводится как улица «священников Сен-Жермен-л’Осеруа».] археологи обнаружили множество саркофагов меровингской эпохи. Выслушав послание архидьякона, парижане вняли его гласу: как не верить последним словам самого знаменитого из святых епископов Галлии? В общем порыве каждый стремится теперь присоединиться к отважной дьяконице. Сопротивление организуется быстро, мосты, которые позволили бы ордам Аттилы пересечь Сену, разрушены или блокированы. Все вооружаются, готовятся и ждут без дрожи ужасного Варвара. Битвы не будет. Возможно, достаточно верить в чудо, чтобы неожиданное случилось… Знает ли Аттила, что Париж приготовился к защите? Или кто-то по какому-то наитию намекнул ему, что в городе эпидемия холеры? Как бы там ни было, вождь гуннов отвел взгляд, и его войска повернули от Сены, пощадив город. Он направляется к Орлеану: захват этого города обеспечивает господство над мостами на Луаре, с перспективой победы над Аквитанией. Аэций, со своей стороны, в начале 451 года встает во главе крупной армии, состоявшей из галло-римлян, франков, вестготов, бургундов, саксонцев, армориканцев, бретонцев. Все народы Галлии объединились под римским знаменем, чтобы отразить натиск захватчиков из Азии. Эта невероятная, неожиданная мощь объединяет единым воинским пылом тех, кто некогда сражался друг с другом. Армия движется и наносит удар гуннам на западе от Труа. Ужасное сражение началось после полудня и продолжалось до середины ночи… Утром Аттила и его войско отступили в лагерь, и страх теперь овладевает ими. Зажигается большой костер, вождь гуннов обещает броситься в него, если римляне захотят взять его в плен. Аттиле удается избежать такой крайности: Аэций мудро не форсирует событий, он довольствуется тем, что следит за отступлением врага и преследует его по равнинам, пока гунны не достигают долины Дуная. В Париже победу приписывают Женевьеве, это она спасла город и всю Галлию! Как же отказать ей в том, чего она требует? Она просит, чтобы построили базилику на том месте, где упал святой Денис с отрубленной головой в руках. Она вводит специальный налог, чтобы реализовать этот проект, велит установить известковые печи, необходимые для строительства, и внимательно следит за сооружением здания. Ведь это гораздо больше, чем просто базилика! Культ святого Дени, жрицей которого является Женевьева, имеет своей главной целью привить гражданам Парижа благоговение к католической вере. Со своими подругами-дьяконицами Женевьева обходит стройку. Она инспектирует работы по ночам, при свете свечи, которую держит в руках одна из благочестивых девушек. Если коварный ветер задувает пламя, Женевьева берет свечу в свои руки. И тут же фитиль вспыхивает, и пока святая женщина держит свечу, та не затухает, невзирая на дьявольские порывы ветра. Нынешняя крипта Сен-Дени в общем соответствует той изначальной базилике, которая была воздвигнута во времена святой. Париж живет собственной историей, все еще скромной, совпадающей по масштабу со святой, которую здесь почитают. Действительно, святой, ибо ей уже приписывают чудеса: она будто бы вернула зрение собственной матери, плеснув в глаза водой, которую сама благословила; вернула здоровье двенадцати несчастным, обуянных демоном; оживила мальчика, разбившегося при падении в колодец… А пока Париж вздрагивает, вновь и вновь рассказывая о чудесах, совершенных святой, события большой Истории разворачиваются в другом месте. В Равенне, которую Валентиниан, император Запада, сделал столицей, он впадает в бешенство: в Галлии Аэций крадет у него часть славы; этот генерал, которому все удается, мог бы потребовать трон для себя или своего сына. Нужно удалить его, вырвать этот корень, который растет и обретает значительность. 21 сентября 454 года Валентиниан, принимающий во дворце триумфатора Галлии, бросается на гостя и закалывает его. Безумный жест, политическая и военная ошибка, продиктованная самым сильным из всех чувств — завистью. Народы Галлии оплакивают Аэция, которого отныне называют «последним римлянином». И это правда, преступление в Равенне ускорило неизбежный конец империи. Всего чуть больше двадцати лет понадобится, чтобы все обвалилось, и на развалинах возник другой мир… 4 сентября 476 года последний император Запада Флавий Августул был вынужден отречься после победы Одоакра, германского вождя. Римская слава выживает в другом месте, благодаря Зенону, императору Востока. Одоакр берет себе титул «короля Италии», тогда как римский сенат последним своим решением выражает Константинополю свое подчинение и посылает туда знаки императорского отличия. Западная римская империя перестала существовать. * * * Париж теперь — не императорский город, Париж теперь — не цитадель римского могущества, Париж вступает в новую эпоху, которую назовут Средними веками. Париж может рассчитывать только на себя при защите, Париж будет взят. Но кем? Ситуация в Галлии становится крайне запутанной. Хильдерик, франкский король, царствующий в Турне, на севере, подчиняется Одоакру, королю Италии. Со своей стороны, Сиагрий, последний римский генерал, отвечающий за Галлию, намеревается увековечить законы почившей империи. В Аквитании доминируют вестготы, тогда как бургунды мечтают расширить свое королевство до Марселя. И не будем забывать хрупкие эфемерные союзы, возникающие между одними и другими… Хильдерик, сын короля Меровея, видит в этом сплетении интересов и интриг возможность обеспечить будущее своей династии — Меровингов — если овладеет Галлией и в частности Парижем. Со своими наемниками он движется к Сене, и имя его внушает страх: ведь на франкском языке Хильде-Рик означает «Могучий в битве»! Но Женевьева, у которой была франкская мать и которая знает этот язык, бросается к полководцу, намеренному осадить город. Она разубеждает Хильдерика: эта смелость приведет к открытому столкновению с Сиагрием, чья власть распространяется на земли между Соммой и Луарой. Хильдерик не спешит, колеблется, продвигается на шаг вперед, отступает, возвращается. Будет ли осада Парижа? Никто не знает наверняка, но он встает с войсками перед городом, разрушает ведущие к нему дороги, организует блокаду, население голодает… Конечно, он не входит в Париж, но мешает врагам захватить его. Эта война не одна, это молчаливое столкновение, эта умеренная вражда, эта бесполезная блокада продлятся десять лет! С 476 года Хильдерик играет с Парижем, словно толстый Риманагробис[19 - Хитрый кот, персонаж басни Лафонтена «Кот, ласка и кролик».], пресыщенный и стареющий, забавлялся бы с испуганным мышонком, которого он на самом деле не хочет. Король ставит свой лагерь на правом берегу Сены, напротив острова Сите, и строит высокую сторожевую башню, тот самый франкский лёвер, который смотрит за городом, выслеживая все его движения. Парижане привыкают видеть эту угрозу на берегу реки — постоянное напоминание об уязвимом положении осажденного населения. Могущественные враги находятся у ворот, но не вступают в город. Эта экстраординарная ситуация позволяет Женевьеве вновь поразить Париж своей харизмой, своей верой, своим властным характером и своими богатствами. Она заправляет как в курии, так и в муниципалитете, и она внимательно следит за благосостоянием населения… Когда в Париже наступил голод, Женевьева проникается жалостью к людям. Но город спасет уже не чудо, а отважная вылазка. Париж агонизирует, тогда Женевьева пробует найти выход. Перегороженные дороги не годятся, значит, надо плыть по реке… Женевьева набирает отряд, снаряжает одиннадцать лодок и направляется к Арси-сюр-Об в Шампани. Но воды реки загромождены, тогда Женевьева начинает рубить завалы — но, как свидетельствует Житие, не топором. Силою своих молитв она с корнем вырвала деревья из тех мест, где они были, так что с этих пор уже ни одно судно не встречало более той опасности. Из центра же этой бухты вылезли два змея в переливающейся чешуе, с отвратительным запахом и огромных размеров. И тут же они исчезли. Моряки, изумленные и успокоенные, наивно верят, что святая сражается с чудовищами со зловонным запахом. На самом деле речь идет о прогнивших стволах деревьев, затопленных врагами с целью затруднить речное сообщение. Прибыв в Шампань, Женевьева начинает с того, что исцеляет крестным знамением жену местного трибуна, которая была парализована уже четыре года. И продолжает исцелять людей. Затем на собственные деньги она покупает зерно и возвращается на лодках, загруженных пшеницей. Но навигация на слишком тяжелых суденышках оказывается опасной, а гребцы при всей своей доверчивости — люди неопытные и, в общем-то, неловкие. На помощь этим случайным морякам приходит молитва: все толкают лодки и налегают на весла с пением гимна, приведенного в книге «Исход» Ветхого Завета: «Пою Господу, ибо Он высоко превознесся; коня и всадника его ввергнул в море». «Господь крепость моя и слава моя, Он был мне спасением».[20 - Исх., 15,1–2.] В Париже Женевьева раздает пшеницу каждому по нужде его. Самым бедным, у кого нет ни кола ни двора, она предлагает хлеб, испеченный дьяконицами. Хильдерик закрывает глаза на это нарушение блокады. Возможно, его утомило это вялое столкновение, которое продолжается уже бесконечно. Он не достиг ничего: не взял Париж, не победил Сиагрия. Стало быть, Галлия — это обман, ловушка, в которую он угодил. Вот так, с разочарованием и горечью в сердце возносится он в 481 году в Вальхаллу, рай германских воинов, оставив сыну Хлодвигу задачу завершить начатое им. * * * Хлодвиг, шестнадцатилетний юноша, внезапно ставший королем франков, полон решимости продолжать с подлинно сыновьим благоговением отцовскую политику. Он по-прежнему воюет с Сиагрием и по-прежнему осаждает Париж. Он сохраняет давление на город, но иллюзий не строит: он знает, что должен победить римского генерала, и тем самым обеспечить доминирование в Галлии. С высоты своего лёвер он осматривает город, лежащий на острове посреди реки, утверждается в мысли, что ему нужно покончить с галло-римским влиянием, чтобы создать здесь франкский город. На данный момент Сиагрий укрылся за мощными укреплениями Суассона, на берегу Эны, откуда он наблюдает за регионом и препятствует передвижениям франков. В распоряжении генерала — последние силы покойной Римской империи. Перед этими легионами выстраиваются войска Хлодвига. Их меньше, но они лучше вооружены. Кроме того — и в этом шанс Хлодвига — Сиагрий похож на бурдюк, надутый ветром. Верно, он красуется как прекрасный солдат, демонстрирует самоуверенность, но реально обладает жалкими воинскими талантами. И легионеры его удручены: эти несчастные знают, что сражаются за уже проигранное дело. В 486 году Хлодвиг считает, что пришло время покончить с Римлянином. Он посылает ему вызов и движется к Суассону со своей армией, опустошая по дороге несколько церквей, ибо войны без наживы не бывает. Сиагрий, боясь осады своего города, покидает стены Суассона и галопом скачет навстречу королю франков. Начинается жестокая сеча. Копья с крючком и топоры с обоюдоострым лезвием, которыми вооружены франки, сеют ужас. На этой равнине под Суассоном погибают последние римские легионеры. Сиагрий обращается в бегство, а Хлодвиг победителем вступает в Суассон, который тут же делает своей столицей. Он поселяется во дворце и захватывает сокровища, накопленные прежде его противником. Потребуется еще несколько сражений, но отныне королевство франков распространяется на весь север Галлии. Осаду с Парижа можно снять. Женевьева, благочестивая христианка, покорно принимает власть язычника Хлодвига. По правде говоря, у нее нет выбора. Тем не менее, черед десять лет Женевьева получит удовлетворение: Хлодвиг уступит настояниям своей жены Клотильды, верной католички, и откажется от пантеона германских богов. Разве не обещал он принять веру в Христа в случае победы над алеманнами, в битве при Тольбиаке[21 - Современный Цюльпих (в Германии).] в 496 году? Отныне король франков признает Бога-Отца, Бога-Сына и Духа Святого, потом принимает крещение в Реймсе в ходе грандиозной церемонии, которая в будущих веках создаст образцы прекрасных иллюстраций, вошедших в школьные учебники. С тех пор Хлодвиг вписывается в новую династию, но завоевания его продолжаются: на сей раз это бургунды, побежденные в 500 году в битве при реке Уш. В 502 году, чтобы отметить наступление новых времен, он покидает Суассон и избирает резиденцией Париж. Город все еще похож на римский эпохи Юлиана, поэтому король с наслаждением подражает прежнему римскому императору. Он роскошно устраивается во дворце Сите, отныне украшенном тенистыми садами, которые спускаются по склону до самой Сены. Вместе с ним дворец занимает целая администрация со своими собственными подчиненными. Вокруг короля группируется кучка верующих, которые являются главными его советниками, епископы и аббаты хозяйничают в королевской часовне. Есть и несколько министров, пока не многочисленных, но имеющих особые функции: граф дворца[22 - Немецкое название: пфальцграф.] руководит работой суда, референдарий[23 - Хранитель печати.] занимается налогами, майордом являет собой интенданта-управляющего… Это уже небольшой двор, полностью покорный королю и борющийся за его милости. Париж, галло-римское поселение, город-цитадель, становится столицей франков в 508 году, словно бы в честь новой великой победы против последних соперников, вестготов, в 507 году при Вуйе! Из своей новой столицы Хлодвиг может обозревать свои достижения: он завоевал всю Галлию, за исключением Прованса и Руссильона… Теперь можно спокойно умереть… Действительно, в ноябре месяце 511 года Хлодвиг внезапно заболевает и отдает Богу душу, несмотря на молитвы и кровопускания. Он умирает в возрасте сорока пяти лет, после двадцатидевятилетнего царствования. Но что делать с останками короля франков, скончавшегося в Париже? Надо ли предать его земле в Турне, рядом с отцом Хильдериком? Нет, его предпочитают сохранить в Париже и похоронить в крипте новой церкви Сен-Пьер-э-Сен-Поль. Могила первого христианского короля призвана повысить престиж и величие столицы. Вместе с тем, наши далекие предки не проявили слишком большого почтения к королевской могиле: она попросту исчезла, никто не знает когда, никто не знает как. Некоторые археологи-оптимисты надеются когда-нибудь ее найти, по случаю раскопок вокруг лицея Анри-IV. КАКОВА СУДЬБА ЖЕНЕВЬЕВЫ? Святая Женевьева умерла в 502 году, за девять лет до своего христианского короля, который был похоронен рядом с ней в той же самой церкви Сен-Пьер-э-Сен-Поль на горе Люкотициус (гора святой Женевьевы). При жизни святая имела привычку подниматься на этот холм молиться: для этого она следовала по улице де ла Монтань-Сент-Женевьев. Колокольню церкви можно и сейчас увидеть за оградой лицея Анри-IV: ее называют «Башней Хлодвига». Это самый старый реликт (XI век как начальный) церкви, воздвигнутой первым христианским королем франков. Могила святой Женевьевы, могила Хлодвига и могила его жены находились приблизительно у входа в нынешний лицей. Церковь, ставшая аббатством в XII веке, была по желанию Людовика XV заменена в 1744 году церковью Сент-Женевьев. Сегодня это Пантеон, мавзолей самых великих людей Истории Франции. Раку с мощами святой патронессы Парижа регулярно проносили в процессии по улицам. Говорят, что на пути ее следования неоднократно происходили чудеса. Увы, реликварий был уничтожен в 1793 году, а останки Женевьевы были сожжены на Гревской площади. Каменный саркофаг с телом святой, к счастью, избег революционной ярости. Вновь найденный в 1802 году, он был перенесен в церковь Сен-Этьен-дю-Мон, напротив Пантеона. Это захоронение сегодня прикрыто золотым полотнищем, которое его частично скрывает. VI ВЕК CEH-МИШЕЛЬ — НОТР-ДАМ Меровинги, старшие сыновья церкви Нотр-Дам. Собор, роман Виктора Гюго… но также, с 1988 года, станция RER[24 - Reseau Express Regional d’Ile-de-France — Сеть экспрессов региона Иль-де-Франс, система скоростного общественного транспорта.], лишенная какого бы то ни было шарма, и ее нужно скорее покинуть, чтобы выйти на свежий воздух… и увидеть во всей красе паперть парижского собора. Паперть, которую мы имеем сегодня, в шесть раз шире, чем в прошлом. Чтобы убедиться в этом, достаточно рассмотреть следы на земле: они показывают нам запутанный лабиринт старых улиц, окружавших собор до того, как барон Осман в 1865 году придал всему ансамблю привычный нам вид. Здесь можно найти нулевой пункт французских дорог, сменивший прежний столб, стоявший на паперти: Лестницу Правосудия епископа Парижского. У подножья этой лестницы осужденные приносили публичное покаяние, прежде чем выслушать приговор. Они шли в рубахах, с босыми ногами, веревкой на шее, свечой в руках, неся на груди и спине двойной плакат с описанием своего преступления, у лестницы публично признавались в своем проступке и умоляли об отпущении грехов. НА ЧТО ВДОХНОВИЛА ПАПЕРТЬ НОТР-ДАМ? В начале XX века, представляя себе Национальный центр искусства и культуры, президент Жорж Помпиду пожелал, чтобы центр открывался на эспланаду, которая могла бы, на правом берегу, напоминать паперть собора Парижской Богоматери (Нотр-Дам). Таким образом, он хотел подчеркнуть священный характер Искусства, междисциплинарный Центр которого становился тем самым собором, открытым для всех его почитателей. Прогуливаясь по кварталу Нотр-Дам, открываешь множество волнующих следов. Лучший способ представить прежний Сите — это встать на улице де ла Коломб, на углу улицы дез Юрсен. Кстати, в доме № 19 на этой улице дез Юрсен часовня Сент-Эньян остается последним воспоминанием о двадцати трех церквах, окружавших Нотр-Дам… Следующее направление — улица Шануанес. В домах № 18 и 20 некогда находились другие жилища, одно занимал цирюльник, другое — пирожник. Цирюльник убивал школяров, которых селили у себя каноники Нотр-Дам, и продавал тела пирожнику, а тот делал из них пироги, доставлявшие радость каноникам! Сообщники были сожжены заживо в 1387 году… В гараже полицейских на мотоциклах, стоящем на этом месте сегодня, вы найдете еще один фрагмент галло-римского укрепления IV века: этот странный протуберанец из камня пережил века под именем «камня мясника», ибо именно на нем пирожник занимался своей зловещей стряпней… В домах № 22 и 24 еще можно разглядеть очень красивые жилища каноников, правда, XVI века. Попробуйте войти в дом № 26, вы увидите надгробья, за многие века превратившиеся в плиты, предназначенные беречь ноги от грязи! Но старый Париж прячется все лучше и лучше, а система дверного кода делает его все менее доступным… Чтобы обрести живой источник этого пылкого сердца Парижа, нужно отмотать назад века вплоть до смерти Хлодвига в 511 году. После погребения короля страну разделили его четыре сына: Теодорих получает восточную часть, Хлодомир — регион Луары, Хлотарь — север, а Хильдеберт — Пикардию, Нормандию, Бретань и, главное, Иль-де-Франс с центром в Париже, городе уже многонаселенном со своими двадцатью тысячами жителей. Следует исторический период, несколько запутанный и очень часто туманный. Сыновья Хлодвига с увлечением истребляют племянников, которые могли бы потребовать часть наследства, затевают войны с целью немного увеличить свою долю и мирятся под давлением доброй Клотильды, безутешной вдовы короля франков. Потом, поскольку необходимо вести себя по-королевски, убьют нескольких мелких суверенов с явно выраженным намерением округлить королевства, доставшиеся по наследству. Так, Хильдеберт и его брат Хлодомир объявляют войну Сигизмонду, королю бургундцев — точнее, бургундов, как говорили тогда. Они осаждают Отён, но на поле битвы Хлодомира узнают по длинным волосам. Бургундцы отрубают ему голову и насаживают ее на копье. Это ужасное зрелище удваивает ярость франков, пробуждает их справедливый гнев и приносит им победу. Триумф отпразднован массовой резней поверженных. А Сигизмонду, его жене и детям уготована другая участь: их сбрасывают в колодец. Смерть Хлодомира тревожит остальных братьев: уж не потребуют ли сыновья погибшего часть наследства? Королева Клотильда, жена покойного Хлодвига, не хочет семейной мести и думает избежать худшего, взяв под свое покровительство трех внуков. Хильдеберт приглашает в Париж брата Хлотаря, и во дворце Сите плетутся мрачные заговоры… Всем, кто волнуется, Хильдеберт и Хлотарь адресуют успокоительные речи: встреча двух королей будто бы имеет одну цель — возвести на трон наследников Хлодомира. Дражайшая Клотильда выглядит успокоенной, она склоняется к мальчикам с той добротой, которая так свойственна бабушкам: — Я утешусь в смерти сына моего Хлодомира, если вы унаследуете свое королевство… Обманчивая надежда, ведь убийцы не дремлют. Дворец Сите становится сценой неслыханного злодейства. Хлотарь хватает старшего из детей за руку и бестрепетно вонзает в него кинжал. Младший в панике бросается в ноги Хильдеберту, плачет, кричит, стонет: — Помогите, добрый дядюшка, не дайте мне погибнуть, как брату! Хильдеберт колеблется. Так ли уж необходимо истреблять потомство покойного Хлодомира? Он поворачивается к Хлотарю и пробует смягчить его… — Прошу тебя, милый брат, будь великодушен, подари мне эту жизнь… Что? Пощадить этого ребенка, который однажды нападет на семью? Никогда! Нужно убивать и убивать, чтобы истребить род Хлодомира. — Оставь меня, — рычит Хлотарь, — оставь меня, иначе вместо него умрешь ты! Хильдеберт, испуганный яростью брата, отпускает ребенка. Тут же Хлотарь бросается на мальчика, закалывает его и душит для верности. ОТКУДА ВЗЯЛОСЬ НАЗВАНИЕ СЕН-КЛУ? Третий сын Хлодомира, маленький Клодоальд, сумел бежать, благодаря помощи нескольких сжалившихся над ним офицеров. Ребенок, столкнувшийся так близко с ужасом власти, решил остричь длинные волосы, знак королевского достоинства, и отречься от мира, чтобы посвятить жизнь служению Богу. И он поселился в рыбачьей деревне на берегу Сены, где приказал построить монастырь… Клодоальд теперь лучше известен под именем святого Клу, а приютившая его деревня увековечила это прозвище. После смерти двух сыновей Хлодомира Теодеберт, сын Теодориха, убежденный, что дядья готовят и его убийство, становится союзником Хильдеберта, чтобы победить Хлотаря. Прежние союзы распадаются. Две семейные армии сходятся, но старая Клотильда по-прежнему вмешивается, чтобы примирить свое потомство и устранить новые человекоубийственные планы… Она молится, так усердно молится, что на поле битвы гремит ужасная гроза. Бойцов или поражает ярость Неба, которое явно хочет разделить их, или же, более прозаично, у них нет желания драться в грязи? Как бы там ни было, братья и племянник прекращают военные действия и падают в объятия друг друга. Но верно и другое: войска готовы, построены, полны решимости драться. Жаль было бы все испортить… И вот им говорят: мы идем в Испанию, где окопались вестготы, там найдутся города для осады! Захватив Памплону, Хильдеберт и Хлодвиг, примирившиеся братья, нападают на Сарагосу, но город сопротивляется, защищается, и франкская армия несет большие потери. Для Хильдеберта пришел момент сняться с лагеря и вернуться в Париж. В этом 542 году король не возвращается в свою столицу побежденным. Действительно, из этого почти бесполезного похода он привозит две ценные реликвии: золотой крест и тунику, принадлежавшие святому Винсенту, испанскому мученику III века, умершему под пытками во время антихристианских преследований императора Диоклетиана. Хильдеберт, варварский и скорее жестокий король, испытывает, тем не менее, великое почтение к религии и безгранично дорожит дружбой доброго аббата Жермена, своего советника и покровителя бедных. Хильдеберт не забывает, какую активную роль сыграли церковь и Рим в подъеме франкского королевства. С падением империи церковь и ее епископы стали последними административными и социальными оплотами Галлии. Франки имели все основания опираться на них. Они стали христианами, для этих атеистов — дело нетрудное… Уже и в те времена Париж стоил мессы. Кроме того, порядок и организация церкви сразу же пленили эти франкские племена, чрезвычайно дисциплинированные и не такие экзальтированные, как другие захватчики, которые склонились к арианству, ненавистному Риму, иными словами, к христианству очень восточного и греческого толка, близкого к платоновской философии. Короче говоря, по общему согласию Рим покорился воле франков, франкская Галлия стала старшей дочерью церкви, сохранявшей свое влияние на народ. Новая Галлия строится на основе религиозного рвения… — Хильдеберт, ты должен построить аббатство для святых реликвий, привезенных из Сарагосы, — возглашает аббат Жермен. Аббатство, которым, конечно, будет управлять сам Жермен. Это первая ступень подъема для этого скромного священнослужителя, который сначала станет могущественным епископом, а затем почитаемым святым. И тогда за пределами крепостных стен начинает медленно подниматься это аббатство-реликварий. Параллельно король хлопочет перед Папой, чтобы тот возвел Жермена в сан епископа Парижского. Добрый аббат, сокрушенный этим намерением, старается разубедить и Папу, и короля: созерцательная жизнь, любовь к бедным и редкие советы, адресованные земным властителям, — это все, что ему нужно для земного счастья. Но во сне к нему является Дух Святой и сообщает, что божественная власть требует от него этой жертвы! И он соглашается, и его провозглашают главой парижской церкви. Меровингский король, который считает себя светской рукой церкви, желает, чтобы его прелат получил собор, достойный столицы. Чтобы показать свое рвение и свое подчинение, Хильдеберт замышляет построить великолепное здание, по образцу собора святого Петра в Риме. На восточной оконечности острова Сите в римскую эпоху находился монумент Юпитеру, остатки которого сохраняются в музее Клюни. С торжеством христианства было справедливо и правильно, чтобы старый разрушенный храм был заменен прекраснейшим из святилищ. Поскольку христианский мир пришел на смену миру римскому, новое строение должно опираться на древние римские укрепления. Это преображение старых стен станет осязаемым, зримым, прочным знаком того, что упраздненная римская военная власть уступает власти духовной и еще более могущественной. Так появляется базилика Сен-Этьен, внушительное сооружение: пять нефов, семьдесят метров в длину, тридцать шесть в ширину, самая большая церковь королевства. Любопытные обнаружат ее чертеж на паперти Нотр-Дам. Что до основания южной стены, опирающейся на римские стены, их можно найти в археологической крипте под папертью Нотр-Дам. В ту эпоху собор никак не воспринимается как изолированное здание — напротив, он образует ансамбль из нескольких культовых строений. Поэтому к Сен-Этьену присоединяют баптистерий, весьма логично посвященный Иоанну Крестителю, и церковь Богоматери, уже тогда! Этот епископальный ансамбль представляет собой внушительную резиденцию епископа Жермена. Если верить пастве, прелат постоянно прибегает к королевской казне, чтобы творить дела милосердия; порой он даже лишает хлеба своих монахов, чтобы наделить им каких-нибудь несчастных. Братья негодуют, но не смеют ничего сказать святому, который совершает чудеса. Ибо, по слухам, Жермен исцеляет больных и увечных, изгоняет бесов и воскрешает мертвых… КАК СОБОР НОТР-ДАМ СМЕНИЛ БАЗИЛИКУ СЕН-ЭТЬЕН? В 1160 году Морис де Сюлли, епископ Парижский, решил выстроить уникальный собор, больших размеров и более красивый, чем базилика Сен-Этьен и старая церковь Богоматери, вместе взятые. Сен-Этьен был в длину семьдесят метров, новое сооружение будет насчитывать более ста двадцати. Эти гигантские работы продлятся сто семь лет. Говорят, что некий парижский ремесленник по имени Бискорне был нанят, чтобы украсить двери коваными украшениями и замками. Испуганный масштабами задачи, он воззвал за помощью к Дьяволу, и дух Зла помог ему так хорошо, что пришлось прибегнуть к освященной воде, чтобы повернуть ключи! Но работа по металлу оказалась такой причудливой, что даже в наше время, кажется, специалисты не могут объяснить, как были сделаны пресловутые украшения, которые все еще можно увидеть на дверях главного фасада. Увы, Бискорне умер вскоре после работы и унес тайну в могилу. С течением веков собор был перестроен, и счастье еще, что он сохранился: пертурбации Истории часто ему угрожали. Осужденный революционерами собор едва избежал разрушения. Немного позднее в Нотр-Дам произошло коронование Наполеона, но пришлось завесить стены коврами, чтобы скрыть плачевное состояние здания. В 1831 году своим романом «Собор Парижской Богоматери» Виктор Гюго пробудил у правительства совесть и переполошил общественное мнение. Отныне все были согласны: собор необходимо спасти! Архитектор Эжен Виолле-ле-Дюк, специалист по реконструкции и археологическим описаниям, приступил к реставрации. Перестройка продлилась более двадцати лет и стала более или менее успешной попыткой по возврату средневекового облика собора. Нужно было, в частности, восстановить галерею королей на всем фасаде над тремя порталами. Двадцать восемь статуй царей Иудеи и Израиля представляли традиционных предков Христа, но при Революции их сочли королями Франции, и все они были сброшены вниз, разбитые железными палками. Чтобы придать ансамблю изначальный облик, статуи, по желанию Виолле-ле-Дюка, заняли свое место в пустых нишах. Хорошая новость: часть прежних фигур была найдена в 1977 году во время раскопок на улице де ла Шоссе-д’Антен. Фрагменты их экспонируются в музее Клюни. 13 декабря 558 года — великое мгновение для Парижа, его населения и духовенства. В этот день была торжественно освящена базилика Сен-Венсан-Сент-Круа на левом берегу, наконец-то завершенная после десятилетнего строительства. Все готово для этого важного события, которое должно соединить цвет католической иерархии и сливки королевской аристократии. Ожидают Хильдеберта, это час его славы, когда будут праздновать одновременно военные экспедиции, верность религии и великолепное управление короля. Жермен уже здесь, в окружении шести других епископов, подвернувшихся под руку. И все ждут короля… Ждут короля, но король не придет. Король умер. Внезапно и бесповоротно он предпочел испустить дух в само мгновение своего триумфа в своем городе. Печальная судьба, но бессмертная слава. Что делать? Жермен держится уклончиво, другие прелаты качают головой. Следует ли отложить церемонию? Объявить траур? Тогда Жермен демонстрирует острое понимание коммуникации и символики: он решает отпраздновать событие, но действовать так, чтобы в тот же день состоялись королевские похороны. Присутствует весь двор, королева Ультрогота, супруга покойного, и две его дочери в переднем ряду, далее следуют министры, интенданты, офицеры. Затем идут монахи, в глубине толпится простонародье. В красном плаще идет Жермен, окруженный священниками и дьяконами, он наносит священное масло на двенадцать колонн базилики — намек на двенадцать апостолов, последовавших за Христом, затем накладывает помазание на алтарь, священное место здания, место встречи Неба и Земли. И громким голосом епископ провозглашает пророчество святого Иоанна: — Я увидел священный город, новый Иерусалим, спускавшийся с небес, украшенный, как супруга, нарядившаяся для супруга; и услышал я громкий голос, исходивший от трона и говоривший: здесь скиния Господня. Пусть всегда звучит в этом доме Глас Божий, пусть открывает он вам Тайну Христа и чинит ваше спасение в церкви. «Gloria in excelsis Deo!» — «Слава Господу в небесах!», поет публика, и Жермен благословляет воду, которой будут окроплены все присутствующие, приобщая тем самым верующих к мистическому крещению освященного места. Когда церемония закончилась, останки Хильдеберта опускают в ожидающую его крипту, которую он сам некогда предназначил для себя. Едва Хильдеберта похоронили, возникла деликатная проблема престолонаследия: вдова королева Ультрогота рожала только дочерей. В принципе, ни один закон не препятствует коронованию женщины, но вопрос даже не поднимается. Никто и не помышляет о том, что франкское королевство может управляться девицей! Нужен, наоборот, очень крепкий мужчина, способный управляться с мечом, преследовать врага, словом, парень-рубака, который не побоится в битве уложить нескольких вестготов. Из четырех сыновей Хлодвига, которые поделили королевство после смерти отца, остается только Хлотарь. Он и завладевает призом. Ему удается объединить под своей властью государства покойных братьев, то есть всю Галлию, к которой добавлена Тюрингия за Рейном, Бургундия и некоторые южные провинции. И каково же первое деяние этого всемогущего короля, которому принадлежит теперь добрая часть Европы? Он покидает свою резиденцию в Суассоне — где тоже пребывал в прежние времена — и перебирается в Париж. Владыка такой империи должен царить только на берегах Сены! На это решение влияют не стратегические соображения, не какой-либо закон или традиция: просто Париж представляется столицей любого формирующегося государства. Но Хлотарь уже немолод. Ему за шестьдесят, он утомлен своими многочисленными военными походами и шестью женами, на которых женился поочередно или одновременно — церковь еще не рассматривает брак как таинство, поэтому его можно легко расторгнуть, и полигамия — традиция, прочно укоренившаяся в королевских семьях. Хлотарь правит только три года и умирает в 561 году, изумленный тем, что Господь не пожелал даровать бессмертие такому великому королю, как он. — Увы! Что же это за Царь Небесный, если Он позволяет умирать самым могущественным королям Земли? — спрашивает он, перед тем как закрыть глаза. Пока тело монарха перевозится в Суассон, Хильперик, младший из четырех сыновей усопшего, предпринимает уловку с целью добыть франкское королевство себе самому. Он завладевает отцовской казной и является во дворец Сите, где раздает пригоршни золота министрам и чиновникам. Двор, ослепленный щедростью молодого человека, без колебаний провозглашает его единственным законным королем. Те, кто знаком с коварством и исступленной свирепостью Меровингов, легко поймет, что ущемленные в своих правах братья не собираются сидеть сложа руки, чтобы обеспечить торжество узурпатора! Собрав войско, они идут на Париж и быстро свергают самопровозглашенного суверена. После споров и криков четыре брата тянут жребий, чтобы определить судьбу каждого… Гонтрану достается Бургундия и Орлеан; Сигеберту — Австразия до Рейна; Хильперику — Нейстрия со столицей в Суассоне. А Хариберт наследует Париж со всем западной Галлией. * * * В лице Хариберта Париж получает короля мирного и умеренного, покровителя искусств, защитника справедливости. Несколько вольных нравов, конечно, но всеми уважаемого. В этом 561 году столица королевства не слишком изменилась в сравнении с двумя предшествующими веками. На левом берегу сеть запутанных переулков ведет к форуму, термам и арене. Последняя, став бесполезной, медленно деградирует, прежде чем впасть в окончательное забвение. В сущности, меняются в Париже лишь многочисленные церкви, соборы, монастыри, молельни, святилища, которые появляются как на острове Сите, так и на обоих берегах реки. Они возникают везде. Некоторые культовые сооружения воздвигаются поспешно, со вставками из дерева, но большей частью они горделиво вздымают в столичное небо свои каменные колокольни. И все на том же острове Сите рядом с собором Сен-Этьен возникает епископский дворец, резиденция церковной власти. Париж упорно желает быть христианским городом. Нужно сказать, что благочестивые строители могут спокойно заниматься церквами и дворцом: в правление Хариберта нет победоносных скачек и хитроумных заговоров. Сейчас ценится спокойствие. Впрочем, у короля нет времени на войны! Он занят тем, что ухлестывает за любой юбкой в пределах досягаемости! Но вообще-то лучше жить под властью короля распутного, чем воинственного… Но это влечение к парижским бабенкам не слишком нравится духовенству. Прелаты единодушно и яростно упрекают короля в случайных связях, особенно они негодуют против его брака с сестрой одной из жен, что считается кровосмешением по каноническому праву. Когда эпидемия, поразившая парижское население, явственно показывает всем, что на город обрушился гнев небес, Жермен, по-прежнему епископ Парижский, грозит ужасному королю отлучением от церкви. Хариберт успокаивает своих добродетельных критиков, отвергнув свою супругу. И женится на святой женщине, ко всеобщему удовлетворению. Кстати говоря, это брачное помешательство — следствие не только распутства: у Хариберта рождаются только дочери, а он надеется стать отцом мальчика, будущего короля, и передать ему трон в Париже. К несчастью, его усилия не вознаграждаются. Он, так и не заимев наследника, отдает Богу свою измученную душу в 567 году в окрестностях Бордо, во время посещения своих южных владений. И все начинается вновь! Трое братьев — Хильперик, Сигеберт и Гонтран — яростно оспаривают наследство и в конечном счете договариваются о сравнительно равном разделе. Но остается ключевой вопрос о Париже, который каждый считает своей заслуженной долей. Ах, Париж, истинная столица франкского королевства! Тот, кто завладеет им, будет чуть больше королем, чем другие. Ни один из братьев не желает уступать, тогда они договариваются о совместном управлении городом: налоги будут делиться натрое, и никто из братьев не должен входить в город без согласия двух других. Тройная торжественная присяга, произнесенная над мощами святого Мартина, святого Илария и святого Полиевкта, венчает это соглашение. Значит, в Париже теперь три короля? В течение семнадцати лет никто не знает точно, кто правит в городе, но жители чувствуют себя хорошо. Ибо претенденты на трон молодецки рубятся в братоубийственных сражениях, но в других местах. Пока Сигеберт отражает натиск варваров на востоке, Хильперик пользуется этим, чтобы украсть Реймс у отсутствующего брата. Вернувшись в свое государство, Сигеберт отвоевывает город и, в порядке возмещения, в свою очередь прибирает к рукам Суассон. Новое вторжение варваров призывает Сигеберта за Рейн, где этот король в ходе стычки попадает в плен. Наконец, заплатив крупный выкуп, он получает свободу. Эта интермедия дает некоторые надежды коварному Хильперику, который вновь начинает войну против брата. Окруженному в Турне Хильперику грозит поражение. Его надежда только в отступлении вражеских войск… Чтобы добиться такого чуда, надо убить Сигеберта! Смерть вождя вызовет панику среди его солдат. Побежденный ищет в обмане и преступлении победу, которую не смог добыть оружием. И в декабре 575 года два сбира неожиданно нападают на Сигеберта в городе Витри-ан-Артуа и вонзают ему в грудь свои скрамасаксы, длинные ножи с одним лезвием, заточенным справа и смазанным ядом, — любимое оружие Меровингов и их подручных. — Вот что сказал Господь устами Соломона: кто роет яму брату своему, сам в нее упадет, — ворчливо замечает Жермен. Действительно — правда, лишь десять лет спустя — Хильперик умирает, заколотый кинжалом в свою очередь на охоте. Убийцей стал неизвестный, которому удалось бежать. Гонтран, выживший брат, становится единственным королем франков в 584 году. Это персонаж, достойный своей эпохи: слащавый и жестокий, с елейной речью и грубый. Он привержен религии, крайне благочестив, народ приписывает ему чудесные исцеления, а епископы именуют его святым Гонтраном, и это верх подхалимажа! Впрочем, правит он разумно и, желая избежать насильственной смерти от руки племянников, желая избежать самоистребления семьи, он собирает в Париже ассамблею высшей знати. Агрессивность родичей он умело направляет на знакомого врага — вестготов. Война против этого племени, завладевшего Лангедоком, оказывается неудачной и бесполезной, но это неважно — на какое-то время она спасает меровингскую династию от убийственных заговоров. Гонтран умирает в 593 году, в возрасте шестидесяти восьми лет. Он мирно отходит в своей постели, что для этой семьи непривычно. После него остается только дочь, которая быстро принимает постриг, а королевство делят между собой сын Сигеберта Хильдеберт II, король восточной Австразии, и сын Хильперика юный Хлотарь II, которому всего девять лет, он король западной Нейстрии. В 613 году убийства и эпидемии опустошили ряды семьи, поэтому Хлотарю II удается объединить под своей властью королевство франков, но это королевство, разрываемое между Нейстрией, Австразией и Бургундией. Не из-за этого ли он не живет в Париже, предпочитая ему свой дворец в Клиши, на северо-западе от острова Сите? Но важнее другое: именно в Париже собирается духовный собор, призванный реорганизовать духовенство и королевство. В октябре 614 года семьдесят епископов, а также все офицеры и нобили страны соединяются вокруг могилы Хлодвига в церкви Сен-Пьер-э-Сен-Поль. Хлотарь II пытается сохранить свою королевскую власть и единство страны. После недельных дебатов выпускается эдикт. Собор признает первенство решений духовенства, которые отныне с согласия короля считаются законами. С другой стороны, собор обещает знати возмещение всех несправедливостей, совершенных за годы войн и внутренних распрей. Так намечается будущий порядок в королевстве. Проявив дипломатическую ловкость, Хлотарь II создает необходимые условия для появления централизованной и прочной королевской власти. VII ВЕК СЕН-ЖЕРМЕН-ДЕ-ПРЕ От аббатства к аббатству Выйдя на станции «Сен-Жермен-де-Пре», гуляющий думает об экзистенциализме, о подвальчиках, где играют джаз, о писателях, сидящих за столиком у камина «Двух Маго», о любовниках Флоры, чьи тени никогда не покидали этих мест… Это иллюзия, ибо Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар, точно так же, как Борис Виан, Жак Превер и многие другие, давно ушли из жизни. Занявшись поисками, праздношатающийся найдет только смехотворную табличку, прикрепленную к кромке тротуара: «Площадь Сартра — Бовуар»… Трогательное внимание со стороны парижского муниципалитета. Наши эдилы сочли за должное подмигнуть ностальгирующему туристу, присвоив эти двойное наименование шумному, заполненному машинами перекрестку, с которого видно, как улица де Рен втекает в бульвар Сен-Жермен. Камням римской колокольни церкви больше тысячи лет, видимая основа часовни Сен-Сенфорьен восходит даже ко временам Меровингов, иными словами, это было создано почти полтора тысячелетия назад! Колокольня эта, бесспорно, старейшая в Париже: она возвышается посреди квартала, чтобы с некоторой досадой констатировать, как бутики модных тряпок сменили книжные магазины, куда студенты некогда заходили за интеллектуальной нищей. Обойдите церковь справа и следуйте за мной по бульвару… Как не поразиться резко обрубленной верхушке угловой стены? Кощунственная рука словно надрезала более обширный ансамбль, образованный прилегающими зданиями древнего аббатства. Действительно, при Второй империи топор барона Османа (снова он!) поработал здесь, чтобы создать бульвар Сен-Жермен. Работы позволили археологу Теодору Вакье начать раскопки на новых стройках и обнаружить на этом месте самую значительную и богатую коллекцию предметов меровингской эпохи, которая вся хранится сейчас в музее Карнавале. Продвинувшись дальше, вы увидите прекрасную ренессансную деталь: южные ворота, открытые в конце XVI века. Имеется также вид на то, что соответствует трем старинным колокольням, из которых только одна пережила революционные перипетии. Две других, слишком пострадавшие, пришлось снести. Действительно, во время Революции церковь стала складом селитры; между тем, это вещество, нужное для производства пороха, разрушает старые влажные стены… Поместив в место культа продукт, разъедающий старые камни, санкюлоты сознательно стремились повредить интерьер религиозных зданий. Чудо, что церковь Сен-Жермен-де-Пре все еще стоит! Все здесь и на прилегающих улицах напоминает об истории аббатства Сен-Жермен-де-Пре, названного в честь Сен-Жермена-л’Осеруа и еще потому, что оно было окружено громадными полями, которые входили в его владения: ему принадлежали целиком нынешние VI и VII округа! Бенедиктинцы были владельцами процветающих земель: разнообразные сельскохозяйственные культуры, преимущественно виноградники, приносили вполне приемлемый доход, что не мешало им взимать плату за право ловить рыбу в слепом рукаве Сены, который они отвернули в свою пользу, чтобы иметь в изобилии воду. Нынешние улицы Гозлен и Бонапарт были затоплены до середины XVII века! Городок развивался постепенно вокруг аббатства и стал таким большим, что жители потребовали собственный приход: это была церковь Сен-Пьер, расположенная на нынешней улице де Сен-Пер (искаженное название от Сен-Пьер[25 - Сен-Пьер — святой Петр; Сен-Пер — святые отцы (франц.).]). Можно легко определить границы тогдашней деревни: она простиралась от бульвара Сен-Мишель до улицы де Сен-Пер и от улицы Сен-Сюльпис до Сены. Тревожило ли монахов Сен-Жермен-де-Пре, занятых благочестивыми размышлениями, шумное присутствие школяров, которые приходили из Латинского квартала и бродили по их землям? Их было много, особенно во время Сен-Жерменской ярмарки, происходившей на Пасху вокруг аббатства. На самом деле, бенедиктинцы относились скорее по-доброму к этим развлечениям, поскольку получали неплохую прибыль, взимая налоги с торговцев и покупателей. Место коммерции и прогулок, ярмарка эта привлекала богатых и бедных, людей знатных и простых, которые здесь могли полюбоваться комедиантами, скоморохами, зверями… Играли здесь и в азартные игры: Генрих IV потерял однажды почти три тысячи экю! Драки, стычки, мошенничества были повседневной реальностью этого большого празднества — до того дня, когда школяры в конце XIII века устроили такую потасовку, что для обеспечения гражданского мира король Филипп Красивый взял ярмарку под свою руку. И аббаты потеряли кусок земли, не говоря уж о том, что лишились возможности заработать! Ярмарку с ее прибылями бенедиктинцы вернули себе только два столетия спустя, удержав ее до 1762 года… В этом году, одной мартовской ночью, все домишки были уничтожены пожаром. Их построили заново, но эта новая ярмарка обаяние свое утратила. Прежнего наплыва уже не было, и во время революции ее упразднили. Землю тогда выкупил город Париж, который сделал на ней нынешний рынок Сен-Жермен. На первый взгляд, здесь стоят только довольно заурядные дома конца XIX века, но когда хорошо поищешь, можно еще найти остатки прошлого. В переулочках, спускающихся к реке, видишь галереи на улице Мабийон и, ниже, булыжную мостовую бывшей ярмарки. Можно даже спуститься по каменной лестнице, чтобы очутиться на прежнем уровне улицы и пройтись по шишковатым булыжникам, которые еще помнят крики ярмарочных зазывал и буйных школяров… Можно также обойти аббатство Сен-Жермен. Оно занимало четыре улицы, и план его все еще существует: улица де л’Эшоде на востоке, улица Гозлен на юге, улица Сен-Бенуа на западе и улица Жакоб на севере. Очень любопытна первая из этих улиц. Булыжная мостовая — реликт Средневековья — в центре прерывается желобом, предназначенном для стока нечистот, которые люди той эпохи сливали в окна. С точки зрения уборки мусора сейчас стало лучше, но внешний вид переулка очень красив! Самое удивительное — это устойчивое впечатление, что каждое здание не принадлежит одной и той же улице, как если бы исчезла воображаемая стена, разделявшая стили и эпохи на противоположных тротуарах… Что ж, здесь и в самом деле существовало разделение — стена аббатства! В момент Столетней войны некое пространство образует треугольник, зажатый между стеной Филиппа-Огюста, в нескольких метрах от улиц Одеон и Дофин, и стенами аббатства. Эта площадь представляла зону не для строительства, поскольку любое здание на таком месте могло бы помочь возможному штурмующему перебраться через стену… Когда опасность отдалилась, эта защита из камня потеряла свое значение, и здания робко вытянули свой нос, приспосабливаясь к ставшему свободным углу. Если вам кажется, что улица де л’Эшоде имеет заостренную мордочку, вы теперь знаете причину! НО ЧТО ТАКОЕ ЭШОДЕ? Слово в названии улицы де л’Эшоде[26 - Echaud — по-французски это слово означает «ошпаренный» (отсюда и поговорка о кошке), а также пышку. Автор использует игру слов.] не имеет ничего общего с кошкой, «которая дует на воду»… Это кондитерское изделие, которые жители Авейрона знают и в наше время: пирожное конической формы, чье тесто было ошпарено. Вот причина треугольной формы домов на улице, в прежние времена «ведущей ко рвам аббатства», получившей имя по лакомству, рецепт которого восходит к Средневековью. В конце улицы де л’Эшоде, на углу с улицей де л’Абэ, уже шесть веков вас поджидает очень старый дом, характерный для строений XV века, менее широкий на первом этаже по сравнению со вторым, чтобы могли свободно проходить упряжки. Этот дом принадлежал бальи[27 - Бальи (франц. bailli) — в дореволюционной Франции представитель короля или сеньора, управлявший областью или бальяжем, в которой представлял административную, судебную и военную власть.], офицеру, который распоряжался судьбой заключенных, сидевших в аббатстве. Не требовалось никаких отчетов ни королю, ни городским властям: до эпохи Людовика XIV Сен-Жермен-де-Пре — настоящее государство в стенах города — имело своего прево для отправления правосудия, свой суд и свою тюрьму. Сегодня, справа от церкви на бульваре Сен-Жермен, бронзовая статуя Дени Дидро, некогда гостившего в крепости Венсенн, наблюдает за расположением бывших казематов. Аббатство имело своим аббатом кардинала, чей дворец конца XVI века, занимающий номера 3 и 5 по улице де л’Абэ, долго считался одной из самых красивых резиденций Парижа. Она остается также памятником архитектуры Ренессанса и свидетельством богатства церковников. Другие памятники, занимающие номера 6, 8 и 10, все так же в ограде бывшего Сен-Жермен-де-Пре: руины часовни Богородицы и службы, строения, в которых проходила повседневная жизнь монахов. Пусть даже фрагментарные, разрозненные, поврежденные, эти остатки свидетельствуют о великолепии эпохи — XIII века — когда страсть воодушевляла людей, пришедших из отдаленных регионов, чтобы найти в Париже интеллектуальное соперничество, вкус к обучению и стремление подняться над собой — это все понятия, свойственные бенедиктинцам. Сам архитектор Сен-Шапель Пьер де Монтрёй — нарисовал каменные кружева часовни Богородицы. Некоторые детали выставлены в маленьком сквере к северу от церкви: овальные оконные проемы, изящные розетки, которые словно бы пришли из Нотр-Дам, могильные надгробья, ободья колодцев… Великий зодчий покоится здесь с 1264 года, погребенный под останками своего творения, чьи камни можно увидеть в перегородках лавочек на улице де л’Абэ. Слившись с современной жизнью, эти реликты наблюдают за нами из глубины веков. И пусть эти камни молчат, они говорят об ощущениях, цветах, лучах света, атмосфере… тому, кто умеет хорошо видеть и слышать. Хотите прислушаться, раскрыть глаза и довериться сердцу? Войдите в дом № 14–16 по улице де л’Абэ, и вы не пожалеете… Этот жилой, вполне современный дом позволяет увидеть кусок прошлого аббатства. Как только закрывается парадная дверь, в обстановке тишины и сосредоточенности, подобающих такому месту, вы открываете справа то, что осталось от дортуара монахов. На средней стене, отделяющей столовую аббатства от его гостей, каменные слепки напоминают витражи. Если вы поднимете голову, чтобы полюбоваться ими, ваш взгляд вернет жизнь останкам здания, наполовину включенного в стену. Вообразите, как монахи входят и выходят под этими сводчатыми потолками, настолько величественными, что их не затронула революционная деградация! Здесь видишь перед собой великолепный пример современной ассимиляции средневекового реликта, ибо весь ансамбль, в белоснежной чистоте обновленного камня, мудро освещенный естественными проемами и белыми пятнами, дает впечатление фантастической композиции, играющей эпохами и стилями. От дома № 16 по улице де л’Абэ посмотрите направо. Видите ли вы ангела над строением, стоящим напротив церкви? За ним круглая башня, к которой можно пройти через дом № 15 на улице Сен-Бенуа. Только эта башня осталась от стены аббатства, построенного в XIV веке, до Столетней войны. Но в VII веке весь этот квартал еще только ждал своего зарождения… * * * Для Парижа централизованная власть, задуманная Хлотарем II, выражается нескончаемым приходом и уходом значительных персонажей, появляющихся во всех регионах. Король отныне перемещается меньше, посылает только редких эмиссаров в свои владения, но зато принимает во дворце Сите сыновей аристократов и представителей духовенства, пришедших к нему с просьбами или приносящих ему вести из своих далеких краев. Мало-помалу он оставляет виллу Клиши, чтобы постоянно бывать в Париже, центре решений. С этого времени в Париж «поднимаются», как в Библии избранный народ «поднимался» в Иерусалим. Впрочем, парижское население считает себя гораздо выше других жителей королевства: разве не оно привыкло месить грязь на улицах, где можно встретить короля Хлотаря, королеву Бертруду и их сына принца Дагобера? Подобная близость к королевскому величию отчасти возвышала всех жителей города — во всяком случае, они сами так думают и внушают это другим! Впрочем, прочие регионы завидуют этому и желают иметь короля у себя. Приходится уступать, и Хлотарь посылает своего сына Дагобера в Австразию. Двадцатитрехлетний юноша-знаком с государственными делами, поскольку он несколько лет играет роль эффективного советника при отце. Но теперь все для него меняется: надо покинуть Париж и перебраться в Мец, собственную маленькую столицу, чтобы оттуда управлять восточными землями. В течение семи лет Дагобер исполняет функции второго короля, вплоть до смерти отца, который скончался в возрасте сорока пяти лет, в октябре 629 года. Получив известие о его кончине, Дагобер покидает Мец и приезжает на королевские похороны, состоявшиеся в базилике Сен-Венсан-Сент-Круа, где уже покоятся король Хильдеберт, брат прапрадеда покойного, и король Хильперик, его отец. Под хорами церкви нашли многочисленные готические надгробья королей XII века. Надгробье Хильдеберта, обнаруженное в великолепном состоянии, самое древнее из надгробий, сохранившихся во Франции, было перенесено в Сен-Дени. В Австразию Дагобер не вернется. Он располагается во дворце Сите, и совершенно естественно, что именно его увенчали франкской короной. Короной слегка подъеденной… ибо у Дагобера есть сводный брат по имени Карибер II, юноша слегка придурковатый, но этот недостаток не устраняет того факта, что меровингский дом в очередной раз разделен в вопросе престолонаследования. Бродульф, дядя Карибера со стороны матери, персонаж хитрый и амбициозный, требует для своего дорогого племянника половину наследства. Впрочем, уверяет он, именно этого и желал покойный Хлотарь! Всем немного трудно поверить, что усопший король хотел уступить часть королевства семейному простачку, тогда Бродульф представляет свидетелей. Бывшие советники будто бы слышали от своего господина соответствующие речи. Когда их допрашивают, они запинаются и путаются в показаниях. В сущности, нет, они ничего не знают, никто ничего им не доверял, реальные намерения покойного им неведомы. Как только подлость Бродульфа разоблачают, он бежит в Бургундию, на берега Соны, где его супруга мобилизует нескольких сторонников. Неужели споры о наследии Хлотаря будут продолжаться вечно? Нет, ибо добрый король Дагобер приказывает убить злобного Бродульфа, что сразу кладет конец дерзким претензиям. Но ведь Карибер королевской крови, ему следует дать некоторое утешение. Он получает королевство Аквитанию со столицей в Тулузе. Королевский титул вполне фиктивный, поскольку тщедушный Карибер полностью подчиняется брату. А через три года мудро умирает, исчезнув с прекрасных страниц Истории. Но у него остается сын, дело так и не кончается. Этот младенец в один прекрасный день может потребовать свою часть… «Управлять значит предвидеть», гласит пословица. Во имя единства франкского королевства малютку поспешно душат прямо в пеленках. Итак, все улажено. Дагобер не такой человек, чтобы расстраиваться из-за сосунка! Отныне Дагобер обладает абсолютной властью. Дворец Сите вновь становится центром. Из Меца, Лиможа, Руана, Лиона или Бордо знатные люди посылают своих детей, мальчиков и девочек, чтобы они ощутили воздух парижского двора. Те приезжают в Париж, как сегодня отправляются на стажировку в Нью-Йорк или в Лондон, чтобы учиться или приобрести полезные знакомства. Да и где можно завести связи молодым людям из Нейстрии, Австразии, Бургундии? И где встретить молодых чужаков, которые приехали с целью обрести хорошие манеры франкской столицы? Так, король Эдвин, владыка Нортумберленда (на северо-востоке Англии) посылает двух сыновей учиться в Париж, будучи уверен, что его наследники увидят в Дагобере образец, который сделает из них могучих и уважаемых государей. В Париже благородные провинциалы изучают все необходимые дисциплины. Знатный юноша должен владеть оружием, знать риторику и право. Молодых аристократов готовят к тому, чтобы они стали одновременно хорошими солдатами и превосходными чиновниками. Здесь происходят и романтические приключения. Недолговечные связи или обеты на всю оставшуюся жизнь, молодежь с радостью совершает шаг либо к удовольствию на одну ночь, либо к решительному объяснению. Юноши и девушки познают любовь на острове Сите, и появляются пары, порой совершенно невероятные: соединяются семьи из различных регионов, часто конфликтующие — внезапно осознающие выгоды согласия (ведь так можно увеличить вес при королевском дворе). Здесь желают учиться наукам, учатся владеть мечом, мечтают вступать в брак, если это нужно, но все держится на интригах и взаимных интересах. А семьи бдительно следят за своими отпрысками и очень рассчитывают на то, что верность двору обернется существенной выгодой. Эта расчетливость может проявиться в росте влияния, в обретении новых земель, золота, титулов… Какой-нибудь Сиагрий покидает Париж с титулом графа, какой-нибудь Радульф послан в качестве герцога в пограничные регионы Севера, какой-нибудь Дезидерий завязывает необходимые знакомства, чтобы получить назначение епископом Кагора… Внимательный к символам Дагобер приказывает водрузить трон в большой зале дворца. Кресло создает доверенное лицо — Элигий, его личный золотых дел мастер. Доверие к этому Элигию, кстати, столь велико, что он станет землемером королевства, потом епископом и будет даже канонизирован, окончательно войдя в историю под именем святого Элуа. ПОЧЕМУ ДАГОБЕР НАДЕЛ ШТАНЫ НАИЗНАНКУ? В песенке добрый святой Элуа шутливо говорит доброму королю Дагоберу, что тот надел штаны наизнанку… Анахронизм, поскольку короткие штаны с буфами до колен будут придуманы вдохновенными модельерами почти тысячу лет спустя. Революция, презиравшая историческую правду, создала этот куплет, чтобы высмеять всех королей и всех святых. Восставшие просто высмеивали рассеянность короля или же, в более ядовитой интерпретации, шутили над предполагаемой любовной связью между королем Дагобером и святым Элуа? Любовью извращенной, как надетые наизнанку штаны… Впрочем, его величество поторопился «переодеть их», так что историческая честь была спасена! Пока же будущий святой — всего лишь ремесленник, желающий как можно лучше украсить трон нового короля. Возможно, трон не слишком комфортабельный, поскольку у него были примитивные кожаные полоски на сиденье, но его сверкающая бронзовая основа впечатляла, подлокотники расширялись и превращались в львиные головы с разинутой пастью. Трон короля Дагобера сейчас хранится в Кабинете медалей Национальной библиотеки. Чтобы выразить свою абсолютную власть, Дагоберу нужны соответствующие символы. Но этого ему недостаточно: ему нужно также запечатлеть свою щедрость в камне. Париж уже имеет свое аббатство, и тогда Дагобер обращает взгляд к Сен-Дени. Это будет великим творением его жизни! Будучи человеком глубоко верующим и очень суеверным, Дагобер убежден, что святой Денис с небесной высоты взирает на него. Король это знает, знает потому, что однажды увидел во сне обезглавленного Дениса, после того как посетил его могилу… И видение обещало ему защиту, но при условии, что Дагобер, сделавшись королем, подарит ему самое роскошное надгробье. Церковь Сен-Дени была некогда основана святой Женевьевой, мы это помним, однако за полтора столетия все здесь сильно деградировало. Теперь это маленькая обветшалая часовня на севере Парижа, и сюда уже не приходят многочисленные паломники. Десять лет назад некий бенедиктинский монастырь пристроил к нему молельню, так появилась скромная хижина, где поселились крестьяне и ремесленники, которые зарабатывали, обслуживая сообщество монахов. И все это дышит нищетой, запустением. Дагобер же твердо решил удовлетворить святого, украсив его могилу. Он строит святому Денису мавзолей, столь же большой и столь же красивый, как легенда: на смену ветхой церквушке вскоре приходит базилика. Элуа, ювелир-министр, получает приказ изготовить раку, призванную воздать святому должный почет. Элуа подчиняется: он создает великолепное творение из золота и драгоценных камней, с позолоченными балюстрадами, серебряными дверьми и мраморной крышей. Мощи Дениса покоятся в могиле, достойной святого-чудотворца! Но министр идет дальше и превосходит королевское желание: чтобы принимать подношения верующих, он задумывает ствол из серебра; чтобы подстрекнуть религиозный пыл, он творит громадный крест из золота, усеянный гранатами и изумрудами. Дагобер думает также о духовном спасении дам. На острове Сите появляется женский монастырь, выведенный из юрисдикции епископа Парижского. Ор, первая аббатиса, принимает устав над мощами Элуа… итак, это будет монастырь Сен-Элуа! И вот уже за стенами порхают триста монахинь. Для них строят две церкви: одна посвящена святому Марсьялю, где они будут служить мессу, вторая — святому Павлу, где их отпоют, когда придет срок. Отметим, для маленькой истории — той, что любит подглядывать в замочную скважину: священнослужительницы, привлекательные для военного гарнизона, обеспечивающего безопасность королевского дворца, который находится совсем рядом, позволят себе увлечься красавцами-солдатами настолько сильно, что община будет, в конечном счете, распущена по приказу папы… но только пять столетий спустя. Это позволит нескольким поколениям добрых сестер осуществить братание армии и церкви совершенно особым образом. Кроме того, Дагобер покрыл благодеяниями аббатство Сен-Венсан-Сент-Круа. Разумеется, набожная щедрость доброго короля к аббатствам и монастырям не вполне лишена задних политических мыслей. Монарх отлично знает, какие выгоды он может извлечь из благоговения перед мучениками и святыми. Разве не религия гарантирует единство королевства? Ни язык, ни национальные устремления, ни сплоченность народов недостаточны, чтобы сблизить разрозненные партии в государствах Дагобера. Католицизм с его кортежем святых, нагромождением реликвий, богатыми церквами и могучими аббатствами — вот что способно объединить в общем духовном экстазе различные куски франкского королевства. Однако королю порой необходимо показать свою власть и собрать некоторые средства. В этом случае он без колебаний ущемляет отдельные религиозные ордена. Вызывающие богатства этих учреждений раздражают власть, ибо дворец постоянно жаждет наполнить казну, чтобы обустроить Париж, население которого неустанно растет, а также для того, чтобы вести войну против гасконцев и бретонцев, требующих независимости, или против славян, угрожающих границам. И вот, с целью прибрать как можно больше дивных золотых монет, Дагобер конфискует в пользу государства земли, присвоенные церковью. Станут ли монахи протестовать? Нет, ведь король ведет ловкую игру: принимает прелатов и заставляет выступить перед ними своего верного Дезидерия, епископа Кагорского. — Кто имеет честь работать под непосредственным управлением Вашего великолепия, — заявляет он, — знает, что вы неспособны оскорбить церковь, и только Ваша страсть к справедливости, Ваше понимание необходимости могут вынудить Вас принять подобные решения. После такого епископального напутствия король уточняет, что речь не идет о личном обогащении, но о политике безопасности и единства королевства. Как устоять перед столь несокрушимой волей? Епископы склоняют голову и позволяют ощипать себя, не слишком протестуя. К концу 638 года Дагобер, которому всего тридцать пять лет, выглядит стариком. Пузырящиеся штаны и тога, в которую он драпируется, не могут скрыть истины: король ужасно похудел. Сверх того, его темно-русая борода быстро поседела, а его прекрасная шевелюра превратилась в сивую гриву. Приступы воспаления желудка становятся все более частыми, и он страдает кровотечениями — чаще всего из зада. Врачи считают верным средством делать ему кровопускания, но это не приносит облегчения и только ослабляют больного. В октябре месяце Дагобер объявляет паломничество в Сен-Дени. Перенесет ли он путешествие? Король не должен испытывать тряски, потому он отправляется в свое любимое аббатство на колеснице, которую тянут два быка, идущие почти шагом. Помолившись, Дагобер приказывает перевезти его на виллу Эпине, в то самое место, где он родился. Таким образом, он находится не слишком далеко от Сен-Дени, которое избрал местом погребения. О, не без колебаний: три года назад, в первом завещании, он решил упокоиться в Париже, в церкви Сен-Венсан-Сент-Круа, рядом со своим отцом. В конце концов, он изменил свои распоряжения и хочет теперь лежать рядом с могилой святого мученика. В Эпине Дагобер еще занимается делами королевства. Но когда к нему хотят привести сына Хлодвига (будущего Хлодвига II), которому всего четыре года, отец отказывается наотрез: — Смотреть на умирающего ребенку негоже, я предпочитаю, чтобы он сохранил обо мне лучшее воспоминание. Утром 19 января короля находят мертвым в постели. Аббат Сен-Дени организует пышные похороны. Его за это упрекают, ибо Дагобер вел очень распущенную личную жизнь: три жены — Гоматруда, Нантильда и Вульфегонда, две известные сожительницы — Рагнетруда и Верхильда, не считая бесчисленных интрижек со служанками, рабынями и красивыми придворными дамами… Аббат не обращает внимания на эти упреки, он не может поступить иначе: ему необходимо с почетом похоронить человека, которому аббатство обязано своим существованием и своими богатствами. В Эпине торговцы солью кипятят останки и крепко их присаливают, рудиментарный способ бальзамирования. Затем, осуществляя право своей корпорации, они поднимают тело короля и перевозят его со смертного одра к могиле в Сен-Дени. В церкви аббатства собирается знать, съехавшаяся со всех окраин королевства… Прибывает паланкин, в котором покоится тело. Покойный лежит в красной королевской мантии, со скрещенными руками, в благочестивой позе. ЧТО ИЗОБРАЖЕНО НА НАДГРОБЬЕ ДАГОБЕРА? В XIII веке монахи Сен-Дени пожелали воздать почести королю Дагоберу, сделав ему совершенно необычное надгробье. Но скверная репутация доброго короля пугает их. И они придумывают несколько двусмысленное изображение, которое выглядит в камне, как комикс… Душа короля, изображенная в виде обнаженного коронованного мальчика, уносится в ад в лапах демонов. К счастью, святой Дени, святой Мартин и святой Морис освобождают душу, уносят ее на небо и позволяют ей войти в рай. Послание совершенно ясное: Дагобер заслуживал бы ада, но благодаря вмешательству святых перед ним чудесным образом открылись врата вечного блаженства. Это поразительное надгробье можно увидеть в Сен-Дени, рядом с центральным алтарем. После смерти Дагобера франкское королевство вновь разделено, им владеют два коронованных ребенка: десятилетний Сигиберт III получает Австразию на востоке, а четырехлетний Хлодвиг II наследует Нейстрию на севере и Бургундию. С этого момента и надолго реальная власть переходит к майордомам, которые, как премьер-министры, принимают все решения. Впрочем, Хлодвиг II возненавидит Париж и устроит резиденцию в Клиши. Дворец Сите превращается в пустую скорлупу, которая иногда оживает по особым случаям, когда нужно принять какого-нибудь посла или собрать большую ассамблею. Тогда бедный Хлодвиг занимает место на троне, корона возникает на его длинных, как у настоящего Меровинга, волосах. Этот простачок с одутловатым лицом, который носит слишком тяжелое для себя имя, безмолвно следит за происходящим, наивно таращась своими большими глазами. А когда он въезжает в столицу, парижане очень удивляются: он не едет по городу на коне, как делали все предыдущие монархи — нет, его везут на колеснице, которую тянут четыре быка. В сущности, юный король постоянно прихварывает, у него нет сил, чтобы усидеть на лошади, поэтому и решает передвигаться именно таким образом. Жители насмехаются над ним, и язвительные парижане быстро находят для него подходящее прозвище — ленивый король! Прозвище прилипнет к нему и к его потомкам. Впрочем, однажды Хлодвиг II демонстрирует королевскую волю: когда Париж изнемогал от голода, монарх решает забрать из аббатства Сен-Дени серебряную посуду, которую король, его отец, некогда подарил монахам. Хлодвиг продает это сокровище, чтобы купить зерна, которое он раздает горожанам. Сен-Дени вознегодовало! Монахи сочли, что король совершил грех, покусившись на их богатства… Впрочем, похоже, король немного сердится на Сен-Дени. Однажды, решив, что в его личной молельне должна быть святая реликвия, способная оградить от искушений дьявола, он отправляется в Сен-Дени, холодно приказывает открыть могилу святого и — бац! — одним взмахом меча отсекает руку святому. И весело удаляется, держа руку под мышкой. Через несколько месяцев Хлодвиг II умирает в возрасте двадцати двух лет, от таинственного изнеможения. Монахи Сен-Дени, желая вернуть руку святого, распускают слух, что король скончался таким молодым и безумным, потому что был наказан за свое ужасное кощунство… Рука возвращается в крипту аббатства, и теперь Хлодвига можно похоронить рядом с отцом. Итак, во вторую половину VII века влияние Сен-Дени возросло до такой степени, что оно стало серьезным конкурентом аббатства Сен-Жермен-де-Пре, которое остается привилегированным некрополем меровингских королей… VIII ВЕК БАЗИЛИКА СЕН-ДЕНИ Последняя роскошь королей Иногда метро идет окольными путями. Тогда оно позволяет удалиться из центра Парижа и побуждает нас совершить экскурсию за границы города, в предместье, в новый пригород, в завтрашний Париж. Проект Большого Парижа уже на марше — с метро он получает конкретизацию. Кстати, именно в совсем близком «93-ем»[28 - Так называют департамент Сена-Сен-Дени.] возвышается одна из главных опор в истории Франции и, следовательно, Парижа: Стад де Франс[29 - Футбольный стадион в пригороде Парижа, построенный к чемпионату мира 1998 года.] со своими восьмьюдесятью тысячами болельщиков, — среди них и я — которые словно с цепи сорвались, когда команда Франции выиграла звание чемпиона мира по футболу в 1998 году. Говоря более серьезно, истинная опора нашей истории находится чуть дальше, в городе: это базилика в самом центре аббатства. Когда приближаешься к церкви, готический стиль фасада может показаться слегка массивным, слегка тяжелым, почти романским стилем: это просто потому, что перед вами первая готическая церковь Франции, построенная в 1136 году. Сильно перестроенная в XIX веке, она, тем не менее, сохраняет облик, задуманный ее создателем, аббатом Сугерием. Внутри, напротив, это волшебство, колоннады становятся воздушными и возносятся к сводам с элегантной легкостью. Из витражей исходят пучки ласкающего света, играющие с формами и облекающие их некой завесой. Здесь готика набирает высоту, это ее высокий период XIII века. И в этом Сен-Дени — первый, поскольку название «высокая готика» появилось благодаря розеткам (круглым витражам), украшающим трансепт (поперечный неф). В полумраке, слегка рассеянном из-за этого смутного света, нас ожидает история Франции. Они все — или почти все — здесь, наши древние короли. Конечно, это останки суверенов, умерших очень давно, но перед нашими глазами их мавзолеи, созданные людьми, чтобы восславить в веках величие монархии. Как не ощутить волнения перед этим полем надгробий из лежащих фигур, которые обрели бессмертие за века королевской власти в известняке или мраморе? Вы видите их, говорите с ними, притрагиваетесь к ним, а они лежат в вечности, но сохраняя прежнюю гордость. Вот Дагобер, основавший этот некрополь, вот Пипин Короткий, Роберт Благочестивый, Людовик X, Карл V, Франциск I и другие… Более семидесяти из них пристально смотрят на нас. Могилы были осквернены во время революции, но большая часть скульптурных изображений чудесным образом уцелела. Крипта базилики также являет собой изумительное свидетельство прежних времен. Мавзолей святого Дени, первое захоронение этих мест, был обнаружен: сейчас можно видеть только его опустевшую могилу. Вокруг него следы крипты VIII века Фульрада, аббата Сен-Дени, с маленькими нишами, чтобы благоговейно ставить свечки в его память. Чуть дальше находишь крипту IX века, куда поместили останки Людовика XVI и Марии-Антуанетты, после того как они были извлечены из общей могилы на парижской улице д’Анжу. Посещение Сен-Дени приводит в трепет, для меня это самое символическое место Истории. КУДА ИСЧЕЗЛИ КОРОЛЕВСКИЕ ОСТАНКИ? В 1793 году Конвент постановил «уничтожить пышные надгробья монархии в Сен-Дени». Под руководством комиссара в черном фраке и шляпе с трехцветной кокардой рабочие вскрыли склеп Бурбонов. Три тяжелые плиты закрывали вход, и кирки стали разбивать прочную стену, которая не поддавалась в течение нескольких часов. Наконец, камни обвалились, и рабочие вошли в длинную крипту, где покоились пятьдесят четыре дубовых гроба. Все они были последовательно вскрыты. Общее изумление вызвали усы Людовика XIII, лицо Людовика XIV показалось странно почерневшим, от разлагающегося тела Людовика XV исходил ужасный запах… Вскоре состоялось анахроническое свидание неподкупного Робеспьера и доброго короля Генриха IV, убитого сто восемьдесят три года назад. Время совсем не повредило черты монарха, но квадратная борода стала всклокоченной, седой, тусклой. Тело, обвязанное лентами, стояло, вытянувшись и опираясь на церковную колонну. Робеспьер, затянутый в свой сюртук с длинным воротником с отворотами, напудренными волосами и превосходными белыми буклями, пристально вглядывался в королевское лицо, чьи глаза оставались упорно закрытыми. Что хотел выяснить инициатор революционного террора в этой встрече, бросающей вызов времени? Внезапно, под воздействием неудержимого порыва, Робеспьер протянул руку к бороде высохшего трупа и холодно вырвал из нее два волоска. Он тщательно спрятал эти королевские реликвии в маленький бумажник, который быстро опустил в кармашек сюртука. Присутствующие при этом лица бросились затем к останкам. Какая-то мегера дала трупу пощечину, любитель сувениров вырвал и унес с собой два зуба, солдат отсек саблей большой клок бороды. В конечном счете, тело Вер-Галана[30 - Прозвище Генриха IV означает «пылкий влюбленный» или «неудержимый кавалер». Король получил его за успехи в любовных делах.], как и все прочие, было брошено в общую могилу к северу от церкви, на уровне нынешнего сада Пьер-де-Монтрёй. Эксгумированные при Реставрации, королевские останки, изъеденные известью, были благоговейно перенесены обратно в крипту. Каким бы ни был ты ленивым королем, этот ноябрьский день 751 года принадлежит к тем, которые лучше бы не переживать. После полудня делегация аристократов и епископов почтительно предстает перед франкским королем Хильдериком III и с поклоном держит перед ним поразительные речи… — Франкский народ кладет конец царствованию Вашего великолепия и продолжению вашей династии. Хильдерик удивленно раскрывает глаза, но у него, по правде говоря, нет времени, чтобы протестовать: сильные руки хватают его хрупкую персону, насильно усаживают на низенькую табуретку, а другие крепкие молодцы, вооруженные ножницами, начинают остригать его длинные волосы, символ королевского достоинства. Пряди светлых волос, безмолвно падающие на плиты, означают конец правления Меровингов. Поспешно остриженного Хильдерика водружают на скромную повозку, в которую впрягают пару лошадей. И вперед, кучер, кони мчатся галопом на север, в аббатство Сен-Бертен, построенное на маленьком острове Аа. Для последнего из Меровингов монастырь представляет собой золоченую клетку, ибо это богатое сообщество, способное воздать подобающие свергнутому королю почести. Невзирая на это, прочные стены напоминают, что гость — не более чем узник. Узник, который не выйдет никогда из своей тюрьмы. Силовая развязка, положившая конец прежней династии, вовсе не была импровизацией или неким вдохновением: все было подготовлено заранее. Для этого Фульрад, аббат Сен-Дени, отправился в Рим, к папе Захарии, человеку мягкому, справедливому и доброму, но также тонкому политику, с которым советуются в трудных ситуациях. Речь шла о том, кто должен быть королем франков, тусклый Хильдерик или герцог Пипин, который фактически уже десять лет управлял королевством. Кому должно отдать титул короля? Тому, кто имеет королевское достоинство только по имени или тому, кто обладает им полностью, но не обладает именем? — спросил Фульрад. Его святейшество задумчиво огладил свою холеную седую бороду и, после долгой паузы, серьезно и важно ответил: — Справедливо и разумно, чтобы тот, кто имеет истинную королевскую власть, носил бы титул короля. По сути, папа дал согласие на то, чтобы Пипин стал королем франков. Полная несправедливость по отношению к Меровингам, которые некогда сделали свое королевство христианским! Вот так и низложили бедного Хильдерика, и тот не сопротивлялся. Поднимается новая заря… Пипин, прозванный «Коротким» из-за малого роста, отличается необыкновенной активностью и проглатывает все в ненасытной жажде славы, почестей и власти. Соглашение в Риме благоприятствует его амбициям, но ему необходимо добиться более явной легитимности, чем несколько слов, тайком произнесенных стареющим папой. Епископ Бонифаций, ловкий дипломатический советник нового короля, придумывает и организует коронование, способное поразить воображение людей. Сначала он вдохновляется Библией. Действительно, в книге Самуила говорится о помазании царей Израиля: «И взял Самуил сосуд с елеем и вылил на голову Саула…» (I, X, 1,[31 - Речь идет о I-й Книге Царств.]). Затем он сморит за Ла-Манш, к британцам большого острова: шотландских королей благословляют и признают их титул высшие церковные власти. Бонифаций делает умелый коктейль из традиций, чтобы создать королевскую интронизацию, в которой власть Бога сочеталась бы с людской верой. Церемония состоялась в соборе Суассона. Король, с длинными волосами, окладистой бородой и с пурпурной мантией на плечах, повторяет слова, которые ему подсказывает Бонифаций: — Клянусь охранять спокойствие под моим правлением в Божьей церкви и во всем христианским народе, бороться с несправедливостью, где бы она ни происходила, во всех решениях моих соединять справедливость с милосердием… Тогда Бонифаций торжественным жестом изливает на лоб Пипина святое помазание — смесь оливкового масла с благовониями, — от которого должен на него снизойти Дух Святой, затем возлагает на голову суверена корону и влагает ему в руки скипетр, символы его власти. — Да будет он всегда победоносным и великодушным! Да будут решения его всегда справедливы и мудры! Да будет царствование его мирным! Знать и духовенство, собравшиеся под сводами собора, отвечают, трижды провозглашая латинскую формулу: «Vivat Rex in aetemum!» — «Вечная слава королю!» С этого момента король франков становится монархом по божественному праву, соединяя в своем лице Бога и народ. Три с половиной столетия спустя Хинкмар, архиепископ Реймсский, человек с более развитым воображением, чем наделенный знанием, придумал, будто бы Хлодвиг также получил торжественное помазание. Голубка будто бы принесла в клюве святой елей, предназначенный для помазания крещеного короля… На самом деле Хлодвиг никогда не получал помазания. Во-первых, церемония еще не была учреждена. Во-вторых, монарх не был христианином в момент своего коронования. Однако благочестивая легенда позволила французским королям установить традицию и объявить себя избранниками самого Бога. Коронование Пипина Короткого не стало по-настоящему хорошей новостью для Парижа. Новый король не выказывает намерения обосноваться в столице Меровингов. Впрочем, он не думает по-настоящему выбрать для своего двора и своей власти какой-либо отдельный город — это странствующий король, который переезжает из своего дворца в Кельне во дворец в Тионвиле, из виллы в Вормсе в виллу в Компьене. И франкские аристократы следуют за ним по этому пути, который обусловлен вовсе не необходимостью, а королевскими прихотями. Вскоре после коронования, когда Пипин вновь в дороге, добрый папа Захарий, одобривший свержение Меровингов, улетел в сады блаженных. На трон святого Петра поднимается Стефан III[32 - Автор называет его Этьеном — французским вариантом имени Стефан.]. Именно его нужно теперь умасливать, если хочешь остаться овечкой, покорной воле церкви. Дело теперь обстоит иначе, чем в прошлом. Если Захарий был тонким политиком, то Стефан — пастырь, озабоченный верой и милосердием: жизнь свою он проводит, посещая бедных и строя приюты для больных. Но, хотя понтифик еще ничего не понимает в хитросплетениях дипломатии, события развиваются столь быстро, что он вынужден на них реагировать. Ибо Айстульф, король лангобардов, хочет распространить свою власть на всю Италию. Он требует от папы громадного выкупа и угрожает Риму. Естественный покровитель церкви, Константин V, римский император Востока, царствующий в Константинополе, находит более неотложные дела, чем лететь на помощь Вечному городу. Он старается консолидировать свою империю, захватывает Сирию и намеревается отвоевать Кипр. Опасности, которым подвергается Рим, его папа и его обитатели, оставляют императора вполне равнодушным. Стефан III не знает, к какому святому воззвать. Кто же оградит его от лангобардских притязаний? И внезапно он думает — Пипин! Действительно, ведь тот стал королем благодаря предшествующему папе и окажется очень неблагодарным, если не окажет помощи преемнику своего благодетеля… Его святейшество тут же доверяет послание франкскому аристократу, который прибыл паломником в Рим. В своем письме папа просит короля прислать к нему посольство, которое пригласит его отправиться в Нейстрию. Это приглашение, которому лангобарды противостоять не смогут, позволит папе выбраться из западни — именно таковым стал для него Рим. Пипин сразу же видит выгоду, которую можно извлечь из этой ситуации. Действуя тонким образом, он навсегда сделает святой престол своим союзником. Итак, в Рим отправляют двойное посольство, и папа может тогда покинуть город на семи холмах — к великой тревоге населения, которое чувствует, что его отдают в руки вражеских армий. Уйти из Рима, какое безумие! До сего времени ни один папа не покидал свой Латеранский дворец, чтобы предпринять столь долгое путешествие. В декабре месяце 753 года Стефан III прибывает в долину Аосты, пересекает Альпы и останавливается в монастыре Гран-Сен-Бернар, который представляет собой обширное здание из серых камней, затерянное в белоснежной бесконечности пейзажа. Вскоре к папе присоединяется франкская делегация под руководством аббата Фульрада. Фульрад и все прочие почтительно преклоняют колени перед Стефаном, ослепленным тем, что его власть так охотно признают и так благоговейно прославляют. Папа с эскортом продолжает свой путь, в то время как Пипин и королева Берта движутся ему навстречу… Они встречаются на юге Шампани. Пипин мчится галопом к понтифику и его свите, Пипин соскакивает на землю, Пипин падает ниц, Пипин умоляет об апостолическом благословении. Эта операция по обольщению достигает своей цели: папа исполняется признательности к королю франков. На следующий день начинаются дискуссии в стенах королевской виллы Понтион. Но на сей раз все меняется: теперь Стефан встает на колени перед монархом, ломает руки, плачет, умоляет. — Окажи мне помощь против угнетателей-лангобардов, избавь римлян от дани, которую хочет наложить на них Айстульф! Пипин скорее польщен жалким смятением папы. Стало быть, понтифик предпочел обратиться к нему, а не молить о защите императора Византии! Теперь он, король франков, является хранителем католической римской церкви. Какое возвышение! И да, Пипин готов вести переговоры об отступлении лангобардов, он желает даже, чтобы святой престол отныне владел достаточно обширными землями, чтобы оградить себя от нападения. Хватит ли для этого королевской власти и нескольких ловких сделок? Конечно, нет, поэтому король франков объявляет, что готов собрать армию для необходимой военной экспедиции. Успокоенный Стефан пребывает на седьмом небе от счастья: его трон понтифика и город спасены. Но внимание, Пипин требует кое-что взамен — новое коронование, проведенное лично Его святейшеством! Церемонию, которая окончательно утвердит короля и его сыновей в глазах всего христианского мира, невозможно будет оспорить, ибо династия Пипина отныне утверждается правом, подтвержденным святым престолом. Папа соглашается. В любом случае, выбора у него нет. В ожидании этой второй коронации Стефан III отказывается возвращаться в Рим, не столько по политическим мотивам, сколько для того, чтобы избежать трудного и опасного путешествия посреди зимы. Тогда, с почтением принятый Фульрадом, Стефан III на несколько месяцев останавливается в Сен-Дени. Аббатство, построенное некогда Дагобером, стало богатым и могущественным. Впрочем, аббат Фульрад причастен к этому преображению: он сражался, чтобы добиться налоговых льгот и земель, которые простираются ныне до Пантена и Ла Вийет. Надо сказать, что из уважения к своему дорогому Фульраду Пипин постоянно покровительствует Сен-Дени, прогоняя жалобщиков и ворчунов, которые пытаются ограничить территориальную экспансию аббатства. КУДА ДЕВАЛИСЬ СОКРОВИЩА СЕН-ДЕНИ? Аббатство выпотрошили во время революции, но грабители были очень разочарованы своей добычей: лишь несколько унций золота и серебра. Однако инвентаризация, произведенная в 1634 году, установила наличие около ста пятидесяти пяти объектов высокой ценности. Оружие древних королей, короны, украшенные драгоценными камнями, реликвии святых в пышных раках, евангелия с бесценными миниатюрами составляли, согласно документам эпохи, большую часть этих сокровищ. Люди авантюрного склада или жаждущие богатства вообразили, что сокровища Сен-Дени были где-то закопаны… В 1939 году некий оригинал, пожелавший именовать себя майором Леклерком, купил имение Ла Димрес, рядом с Месси, в тридцати километрах от Сен-Дени. Майор открыл в старых бумагах дома акт о продаже, который свидетельствовал, что здешняя территория некогда принадлежала монахам аббатства. Нашему молодцу не требовалось больше, чтобы убедить себя: мифическое сокровище находится у него под ногами! Сам наэлектризованный, майор призвал соратников. Все занялись изысканиями и объявили, что в подполе начинаются подземные ходы, все обнаружили присутствие в глубине драгоценных металлов… Майор уже не сомневался и предпринял раскопки. В 1954 году экскаваторы отрыли лестницы, уходящие в землю. История попала в газеты, раструбившие, что в скором времени сокровища Сен-Дени будут найдены… Увы, маленький проход угрожал обвалиться, и все было поспешно зарыто. Говорят, что перед смертью в 1961 году майор просил, чтобы отрыли последнюю дыру в его поместье — тщетная надежда увидеть сбывшейся мечту, в которую он вложил все состояние и время. Как и предыдущие, эта попытка оказалась бесплодной. Естественно, новая коронация Пипина должна происходить в аббатстве Сен-Дени. Но прежде папе нужно исполнить благочестивый долг — торжественно перенести сюда останки святого Жермена. Добрый Парижский епископ был канонизирован за чудесное исцеление больных и увечных, изгнание бесов из одержимых, борьбу против рабства и язычества. Всю жизнь он демонстрировал безграничное милосердие. Но останки его вот уже сто семьдесят лет покоятся в скромной часовне у входа в базилику Сен-Венсан-Сент-Круа. Подобное расположение недостойно почитаемого святого. Настало время переместить его в подобающие место — в хорах Сен-Дени, как раз за главным алтарем. Все собрались на церемонию в Париже, объединенные общим рвением: папа Стефан, король Пипин, королева Берта и их сын принц Карл, будущий Карл Великий. Вновь город переживает великое событие, которые так оживляли его в уже очень давние времена. На мгновение город обретает свое первенствующее положение в истории франкского королевства. Перед молящейся толпой открыта крипта, и гроб святого Жермена вносят на хоры церкви. Весь день и следующую ночь он остается здесь, для благоговейного поклонения верующих. На следующее утро, в присутствии Пипина и его сына Карла, саркофаг хотят поставить на место, избранное для захоронения… Невозможно его сдвинуть, он словно прилип к земле! Люди берут в руки багры, привязывают веревки и пропускают их через балки, но ничего не помогает. Быть может, это воля святого, который отказывается покидать хоры, куда его поместили? Епископы, пришедшие на церемонию, пытаются найти объяснение. — Преславный король. — говорят они Пипину, — Вашей светлости известно, что блаженный Жермен был епископом. Поэтому нам кажется уместным, чтобы драгоценную реликвию несли епископы. Возможно, это хочет сказать нам святой. Собравшиеся епископы пробуют поднять гроб баграми. Не выходит. — Благочестивейший король, мы полагаем, что блаженный отводит эту честь монахам основанного им монастыря… Монахи приходят на смену епископам, но, невзирая на все усилия, им не удается сдвинуть гроб с места. Пипин не может сдержать слез, которые текут по лицу. Неужели он совершил святотатство, удалив святого с избранного им самим места, где тот намеревался ожидать святого воскресения? И тогда из толпы верующих выходит некий человек, и этот незнакомец, проявив поистине замечательную интуицию, дает полное объяснение тайны. — Если наш милосердный владыка король соблаговолит выслушать последнего из своих слуг, кажется, я смогу найти истинную причину столь неуместного упорства. Недалеко от королевской виллы Палезо у этого монастыря имеется немало прилегающих к нему владений. И налоговые приставы, осмелевшие под властью Вашего могущества, прибегают там к угнетению и невыносимой тирании. Они убивают жителей, разоряют виноградники и поля, на лугах и в лесу захватывают стада, занимаются сущим разбоем. Вот, полагаю я, несправедливость, которую хотел бы исправить сегодня досточтимый Жермен! Вот таким образом… Чудо проявляется не в том, чтобы изменить людскую натуру, становится явным не для того, чтобы принести на землю немного добра, чтобы несколько облегчить муки страдающего Человечества, нет, речь идет лишь о том, чтобы унять нескольких слишком рьяных налоговых приставов и увеличить богатства монастыря, приобщив к нему новые территории! Все удивляются, как сумели монахи аббатства придумать такую сцену, чтобы заполучить названные земли. Как бы там ни было, хитрость великолепно удалась, и Пипин соглашается на то, что требует досточтимый Жермен из могилы: он дарит монахам свою прекрасную виллу Палезо с сопредельными владениями! — Прошу вас взамен оказать нам милость и позволить перенести ваше священное тело, — взывает король к духу святого. И маны монсеньора Жермена, похоже, удовлетворены, ибо гроб теперь поднимают с удивительной легкостью и столь же ловко опускают в новую крипту. Каждый утверждает даже, что из базилики исходит благовонный запах, а наиболее горячо верующие видят, как с неба слетают ангелы, чтобы нести тело святого. Юный принц Карл так радуется счастливой развязке, что спрыгивает в крипту, желая оказаться как можно ближе к чуду… Воображаемых серафимов он не встречает, но теряет при падении первый молочный зуб. Чуть позже водружают изящную стелу с подтверждением королевских даров. Осторожность лишней не бывает, и всегда надежнее закрепить в камне щедрость Его сиятельства: «В этом месте покоится святой Жермен. В день его перемещения король Пипин пожаловал свою виллу Палезо…» И, чтобы увековечить величие события, аббатство Сен-Венсан-Сент-Круа отныне именуется Сен-Жермен-де-Пре. Нужно обладать необузданным воображением, чтобы представить себе, какие масштабы обретет с тех пор это аббатство и окружающий городок. Его земли простираются вокруг очень далеко, и к ним нужно прибавить такие владения, как Исси, Вожирар, Шатийон, Тие, не забывая о территориях, доходящих до Монтеро, Сен-Клу и, конечно же, Палезо. Это эквивалент целого департамента! Престиж конгрегации растет, и в этих местах собираются монахи-бенедиктинцы — эрудиты, покровители искусств, любители науки и литературы. Здесь они размышляют, работают, пишут. Квартал рождается на глазах. Здесь всегда будут в моде интеллектуалы… И сегодня, когда какой-нибудь писатель приходит посидеть за столиком в одном из знаменитых кафе квартала, когда он сочиняет с пылу с жару свои странички, стуча по клавиатуре своего ноутбука, мне кажется, что его по-прежнему вдохновляет дух интеллектуального любопытства, который так давно поселился в этом квартале. Папа Стефан размышляет теперь о короновании Пипина, но у него есть одно сомнение: королева Берта предупредила Его святейшество о той атмосфере греха, в которой живет французский король. Берта, законная супруга, осуждена пребывать в пустующем дворце, тогда как ее муж король гоняется за юбками и проводит ночи в постели одной прекрасной саксонки. Какой ужас! Подобный адюльтер не может продолжаться перед лицом Неба, которое смотрит на нас! Папа тут же призывает короля в Сен-Дени. — Мы не сможем короновать короля, который живет во грехе! Ибо он не только выходит тем самым из состояния благодати, но служит дурным примером для своего окружения и пятнает трон франков, на который устремлены глаза всего христианского мира. Сколько слов из-за ерунды, думает Пипин. Папе немедленно дают удовлетворение: прекрасную саксонку заключают в аббатство в епархии Лангр, твердо рекомендуя ей никогда оттуда не выходить, дабы всю жизнь приносить покаяние. В этом июле 754 года ничто больше не препятствует королю франков получить корону из рук викария Христа. Все готовятся к церемонии, когда внезапно, за два дня до назначенной даты папе Стефану становится плохо, он умирает… У верховного понтифика есть только одно желание: пусть его скорее перенесут в церковь Сен-Дени, к могиле блаженного мученика… И пока Его святейшество лежит в ожидании смерти, ему в бреду являются апостолы Петр и Павел в сопровождении самого святого Дени. — Брат наш просит вернуть ему здоровье, — говорит Петр. — Сейчас он его получит, — отвечает Павел. Тогда Дени, держащий в руках пальмовую ветвь и кропильницу, обращается к умирающему папе: — Мир тебе, брат. Встань. Ты исцелен. И больной, действительно, не чувствует больше никаких страданий. В знак признательности папа осыпает аббатство дарами: вывод из-под епископальной юрисдикции, новые владения, милости аббату Фульраду. Когда исполнились все чудеса и следующие за ними благодеяния, Стефан III может, наконец, приступить к торжественному коронованию Пипина Короткого. Это происходит 28 июля в Сен-Дени. Нет и речи о священном елее, ибо Стефан не из тех, кто увлекается грандиозными жестами и эпитетами в превосходной степени, он скорее привержен к стилю умеренному и лаконичному. И он делает то, чего от него ждут: во имя Святой Троицы коронует Пипина и двух его сыновей — Карла и Карломана. Затем королева Берта получает знаки королевского достоинства, и святой отец благословляет ее во имя семи добродетелей Духа Святого. Наконец папа обращается к принцам и вельможам, благословляет их и обращается к ним со следующей речью: — Приказываем вам, под страхом отлучения от церкви, не избирать других королей, кроме тех, кто происходит от Пипина, сохранять скипетр в этой семье, которую соблаговолило избрать милосердие Божие, утвердили же и благословили святые апостолы посредством понтифика, их викария… Пипин может быть доволен: Стефан сделал все, чтобы возвеличить франкское царство и Сен-Дени. За следующие три года король торжественно расквитался со своим долгом: он проводит три победоносные кампании против лангобардов и предлагает папе завоеванные земли — иными словами, двадцать два города, в том числе Равенну и Перузу. Из этих завоеванных территорий возникнет новое государство — владения папы римского. Их мощь, богатства и протяженность уберегут папу от немотивированной агрессии. * * * В 768 году Пипин — утомленный человек пятидесяти четырех лет. В ходе посещения Пуату у него внезапно начинается сильнейший жар. Он умирает и знает об этом. И то ли ему кажется незавидной участью смерть в Пуатье, то ли он считает этот город недостойным принять его последний вздох, но он желает немедленно его покинуть. Он велит перевезти себя в аббатство Сен-Мартен в Туре, где щедро черпает из королевской казны сокровища, предназначенные для благочестивого долга милосердия. Сделав это, король распоряжается быстрее доставить себя в Сен-Дени. Под сводами аббатства, в присутствии вельмож королевства он делит свои государства между двумя сыновьями и отдает Богу душу 24 сентября. Он приказывает захоронить свое тело в самой скромной части аббатства, под внешним портиком, лицом к земле в знак искупления грехов. Две недели спустя Карла провозглашают королем в Нуайоне. Его юный брат Карломан получает титул короля Австразии недалеко отсюда, в Суассоне, столице своего королевства. Париж исчезает из королевских хроник. Когда три года спустя Карломан безвременно умирает, его хоронят в церкви Сен-Реми в Реймсе. А Карл Великий начинает долгие территориальные завоевания, которые обеспечат ему корону императора Запада. В конечном счете, он делает своей столицей город Ахен. Это тяжелый удар для Парижа: теперь это просто маленький порт на Сене, и население его сокращается до нескольких тысяч — возможно, пяти. Карл Великий не забывает прежнюю столицу. В 779 году, возвращаясь из путешествия в Рим, Карл решает создать в своей империи школы для молодых людей, желающих изучать гуманитарные науки. По его приказу, некоторые школы открываются в Париже: в епископском дворце, в аббатстве Сен-Женевьев и в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре. В Париже получают образование, но большие ветра Истории обходят теперь дворец Сите, заброшенный на своем острове. Заброшена также и мысль о каролингском некрополе, которая пришла в голову Пипину Короткому. Правда, забвение не будет вечным, потому что герои Парижа следующего века, граф Эд, вскоре ставший королем франков, затем первый из Капетингов Гуго[33 - Так это имя утвердилось в русской традиции. Точнее было бы назвать его Юг Капет.] Капет будут похоронены здесь, в знак местного преимущества аббатства. Но по-настоящему только при Людовике Святом в XIII веке Сен-Дени официально станет «кладбищем королей», королевским некрополем, где найдут упокоение почти все представители королевской власти и вельможи их двора. IX ВЕК ШАТЛЕ — ЛЕ-АЛЬ (Центральный рынок) Время графов Вокзал Шатле — Ле Аль RER образует со станциями метро Шатле и Ле Аль огромную сеть, откуда каждый день изливается полмиллиона франсильенов[34 - Les Francilens — жители Иль-де-Франса.], приехавших на работу в Париж. Добро пожаловать на самый большой подземный вокзал в мире! Если вы не хотите видеть ужасный Форум-дез-Аль, который покрывается трещинами, как старая развалина, спустя тридцать лет после своего создания, тогда выходите на станции Шатле. Вы поедете по бесконечным коридорам с помощью напольных эскалаторов, в ушах у вас будут звучать звуки гитар музыкантов, одобренных RATP[35 - RATP — Regie Autonome des Transports Parisiens (Автономное Управление Парижского Транспорта).], вы пройдете мимо продавцов шикарных и безвкусных парижских сувениров, и вы окажетесь, наконец, у фонтана 1808 года, поставленного в честь кампаний Наполеона в Италии и Египте. Эта площадь Шатле, расположенная в центре Парижа, стала после работ барона Османа при Второй империи центром креста, рассекающего город и призванного сделать Париж более компактным, более доступным. Поэтому бульвар Севастополь был пробит к северу на правом берегу и продолжен на левом берегу к югу бульваром Сен-Мишель, тогда как улица Риволи течет на восток и на запад. Эта новая схема привела к перемещению фонтана Шатле и его колонны. Их переместили на двенадцать метров к западу, вся работа была сделана за полчаса благодаря рельсам, на которые взгромоздили каменные блоки. С дражайшим бароном и его новым Парижем исчезли извилистые неудобные переулочки квартала: на смену им пришли более широкие улицы, что пошло также во благо двум театрам — слева от меня театр Шатле, где долго царила оперетта, справа от меня театр Сары Бернар, которым великая актриса какое-то время управляла. Но сегодня от бессмертной исполнительницы «Орленка» осталось только название кафе на углу, ибо сам зал по непонятным причинам стал Городским театром. Однако внутри, взойдя по металлической лестнице (третий уровень на нечетной стороне), вы найдете хорошо спрятанную артистическую уборную Божественной[36 - Прозвище Сары Бернар.]. Ванная, туалет, ширма, афиши, фотографии — все здесь, как если бы актриса собирается в любую минуту вернуться. Недолгий меланхолический взгляд в окно: на уровне этого театра проходила улица де ла Вьей-Лантер, зловещее место, где 26 января 1855 года поэт Жерар де Нерваль повесился на прутьях решетки, «в самом грязном углу, который он смог найти». Согласно легенде, место, где он привязал веревку, точно соответствует будке суфлера под сценой. * * * В начале IX века цивилизация и империя забыли о Париже. В 820 году можно было бы даже поверить, что город агонизирует. Все несчастья Неба рушатся на берега Сены: голод, наводнения, эпидемии выкашивают население. Хлеба не хватает по причине скверных урожаев, река разливается, остров Сите затоплен. Перемещаться можно только на лодках, и ничто не способно остановить рыскающую повсюду смерть. Раздувшиеся тела плывут по воде или сбиваются к левому берегу, который остается сухим… Умерли ли эти люди от голода или стали жертвами неведомой болезни? Никто не может сказать, все трупы похожи один на другой. Париж стал местом массовой смерти. Но вскоре город облетает слух, несущий лучик надежды: воды Сены пощадили кровать, в которой святая Женевьева отдала Господу свою чистую душу почти три века назад. Эта почитаемая всеми реликвия находится в монастыре, расположенном поблизости от баптистерия Сен-Жан-Батист, на острове Сите. Остановив своей кроватью воды, вышедшие из русла[37 - В оригинале игра слов: кровать и русло обозначаются одним словом «le lit».], покровительница Парижа в очередной раз демонстрирует любовь к городу и его жителям. Парижане, доверяющие славной Женевьеве, отправляются процессией к почтенному ложу святой, дабы умолять ее о спасении. И чудо свершилось. Река, добравшаяся до кровати блаженной, отступает и возвращается в собственное русло… Защита досточтимой Женевьевы была своевременной и необходимой, ибо добрая покровительница города, кажется, одна только и занимается судьбами Парижа. Одна? Не совсем. На самом севере Европы некий народ готовит лодки, готовится спуститься по Балтийскому морю, войти в Ла-Манш и подняться по Сене… Зверские аппетиты северного племени обостряются из-за подлинного кавардака, в который погрузились государства империи Карла Великого. После смерти императора с седой бородой его сын Людовик Благочестивый наследует империю франков. Но он не учитывает собственных сыновей, которые слишком торопятся царствовать. Три императорских отпрыска низлагают отца-императора в ноябре 833 года и делят между собой пирог. Но мелочные счеты и зависть раздирают сердце мятежных принцев, империя раскалывается бесповоротно. Это сигнал, которого ждали воины Скандинавского полуострова к началу их ужасных набегов. Первое время они не спускаются слишком далеко от родных мест, довольствуются тем, что грабят остров Шеппи, прибрежные земли Англии, порт Дорштадт в устье Рейна и Антверпен, городок на реке Эско (Шельда). Устрашенные жители называют этих разбойников «норманнами», то есть северными людьми. Очень быстро все научились называть их именем, которое они давали себе сами — викинги. После смерти Людовика Благочестивого сыновья покойного расчленяют империю. Они заключают договор, подписанный около Вердена в 843 году. В эпоху этого договора империя делится на три куска, названных по этому случаю латинским словом «Francia»[38 - Его значение: «земля франков».]: Восточно-франкское королевство достается Людовику II Немецкому, Срединнное королевство — Лотарю I с титулом императора, а Западно-франкское королевство — Карлу II Лысому. Из восточной Франции родится Германия, из Западной Франции — Франция. Что до срединной Франции, которая простирается от Фландрии до северной Италии, ее серьезно пощипали два могущественных соседа, но можно в какой-то степени считать ее наследницей нынешнюю Италию. Карл Лысый — ревностный слуга Господа, впрочем, и прозвищем своим он обязан широкой тонзуре, которую выстриг в волосах в знак подчинения церкви. Благочестивый, конечно, но не слишком воинственный. Узнав, что викинги поднимаются по Сене, он посылает им навстречу кое-какие войска, а сам спешит укрыться в Сен-Дени. За высокими стенами монастыря король надеется отсидеться, чтобы его не тревожили эти варварские орды. В это время франкские солдаты идут вдоль Сены, и их повергает в отчаяние представшее зрелище: по воде медленно движется длинная флотилия весельных судов, и ужасные изваяния драконов на носу говорят о безжалостной решимости воинов. Бесполезно воевать, надо спасаться: солдаты Карла Лысого торопятся бежать. И 29 марта 845 года Париж охватывает паника. Нет никаких защитных мер, ничто не организовано, а старые обвалившиеся укрепления не смогут помешать викингам захватить город. Для парижан это катастрофа. Каждый берет что может, несколько голов скота, драгоценности, немного муки — и все спешат укрыться на внутренних землях. Монахи покидают монастыри, унося церковные украшения и священные сосуды, но особенно самое ценное — реликвии святого Жермена и святой Женевьевы. Ненужная предосторожность, викинги гордятся своим язычеством и не намерены завладевать костями. Они исступленно жаждут богатств, неважно каких, лишь бы они были звучными и полновесными. Золотые монеты, украшения, драгоценности — годится все. Земли их не интересуют, они не стремятся установить свою власть, не хотят добиться влияния — их влечет только обогащение. Это навязчивая идея. Они причаливают в маленький порт на острове Сите, высаживаются на берег, убивают зазевавшихся жителей, грабят все, что есть в оставленном городе. Естественно, больше всего они ищут и находят добычу в монастырях и аббатствах. Без тени страха грабят они сокровища христианства, о котором не имеют никакого понятия! Все остальное — хибары и фермы — не представляет интереса в их глазах, поэтому их просто жгут. А если им встречается красивая девушка или крепкий парень, их уводят в рабство. Всегда можно поторговаться за хороший выкуп. Викинги совершенно ненасытны. Они хотят теперь атаковать Сен-Дени, уверенные в том, что найдут в аббатстве безмерные богатства. Карл Лысый собирает своих всадников… — Вам, храбрые воины, надлежит защищать могилу Дениса, нашего святого мученика! Но франкские бойцы жмутся… Не время воевать: трава в начале весны еще не выросла, лошади голодны, и кормить их нечем… Воистину, надо отложить атаку, пока трава не подрастет, пока не потеплеет. Чем выгоден враг, жаждущий золота — можно всегда купить мир, если нет сил сражаться. Семь тысяч фунтов серебра! Такую сумму Карл Лысый предлагает Рагнару, вождю викингов. Сделка заключена. И грабители уходят, набив деньгами свои карманы. Но на крайнем севере Европы другие военные вожди желают обогатиться во Франции. Им столько рассказывали о чудесах королевства Карла Лысого! В свою очередь возникает некий Готфрид и угрожает Парижу своей флотилией. Нескольких солдат на холме Сент-Женевьев и еще одной финансовой сделки хватает, чтобы избавиться от опасности. Затем появляется некий Сидрок, с которым уже нельзя столковаться, потому что казна опасно пустеет. Тогда викинг мстит: грабит в Париже все, что осталось дограбить, сжигает все, что осталось дожечь. «Какая беда! — пишет Эмуэн, хроникер Сен-Жермен-де-Пре. — Франки обратились в бегство без боя, отступили прежде, чем была выпущена первая стрела, прежде чем столкнулись щиты. Норманны знали, что у франкских сеньоров нет больше мужества». Проходит еще несколько лет, и викинги находят новый способ вытянуть деньги у Карла Лысого: они похищают Людовика, аббата Сен-Дени, и его брата Гозлена, епископа Парижского, двух внуков Карла Великого, правда, незаконных, но все же! Похитители, естественно, требуют оглушительного выкупа, чтобы вернуть церкви столь выдающихся христиан. На сей раз король Франции не может сослаться на пустоту казны, придется платить. «Для этого выкупа многие сокровища церкви королевства Карла были захвачены по его приказу», — пишет Пруденций, епископ Труасский, в «Анналах Сен-Бертена». Карл Лысый, раздраженный этими бесконечными набегами, все-таки задумывает некоторые работы. Для начала он реконструирует два разрушенных моста, которые некогда связывали остров Сите с берегами реки. Затем, чтобы лучше защитить мост, расположенный на большом рукаве Сены, в сотне метров вниз по течению, он приказывает вбить каменные сваи и навалить на них доски. Эта «дорога Карла Лысого» станет Пон-о-Шанж (Мостом Менял), и это изменит физиономию города. Потом, чтобы обеспечить защиту этой плотины на Сене, Карл Лысый воздвиг на ее оконечности, на правом берегу, массивную башню. На левом берегу Пти-Пон (Малый Мост) также защищен массивной кирпичной башней и камнем, которые окружены глубоким рвом. На каждом берегу эти два сооружения возвышаются, как входные ворота в Париж, способные оградить его сердце — остров Сите. Это настоящие крепости, маленькие замки, шатле[39 - Слово «chatelet» и изначает «маленький замок».]… Большой Шатле находится у края нового моста Карла Лысого, малый Шатле — у края Пти-Пон. КАКОЙ ОКАЗАЛАСЬ СУДЬБА ШАТЛЕ? В XII веке были построены для защиты города внушительные стены — укрепления Филиппа-Огюста. Большой Шатле, ставший ненужным, стал тогда резиденцией парижского прево. Здание пересекалось сводчатым проходом — переулком Сен-л’Эфруа или Льефруа… Очень подходящее название: большой Шатле — это зловещее[40 - В названии переулка присутствует слово «euffroy», означающее «страх».] место: тюрьма, морг и пыточная камера. Самое пугающее место после Монфоконской виселицы. Площадь не была такой широкой, как сегодня — скорее, зажатой лабиринтом переулков, узких и извилистых, темных и опасных. Чтобы дополнить эту картину, добавим, что неподалеку находились бойни, где скот забивали с X века… Крики убиваемых животных смешивались с воплями тех, кого пытали, со вздохами узников. Смрад, идущий из морга, сочетался с лужами свернувшейся крови. Над этой клоакой возвышался устрашающий силуэт Шатле… В общем, поистине ужасное место! Башня Сен-Жак де ла Бушри, датируемая 1509 годом, и совсем близкая набережная де ла Межиссери — набережная, где дубили кожи — остаются напоминанием о прошлых временах. Большой Шатле был снесен в 1804 году. Легко понять, почему решили ничего не сохранять от этого печальной памяти сооружения. Если вы все же хотите представить, как выглядело нутро Шатле, перейдите Сену и на улице Галанд в доме № 42 посетите подвал Узников. Спуститесь и посмотрите на надписи на стенах: «Меня повесят», «Смерть Марату»… Здесь сохраняются камеры и казематы малого Шатле, тюремным аналогом которого на левом берегу был большой Шатле. В 885 году, лет через десять после создания обоих Шатле, ничего по-настоящему не изменилось: по-прежнему угрожают викинги. Правда, Карл Лысый скончался и был благочестиво погребен в Сен-Дени… Кстати, статуя, именуемая памятником Карлу Великому, хранится в Лувре и датируется IX веком, но это скорее статуя Карлу Лысому. Для такого парижанина, как я, в этом нет сомнения: разве Карлу не принадлежит часть истории? После смерти короля регентство Западно-франкского королевства достается Карлу III по прозвищу Толстый, королю Восточно-франкского королевства, императору Запада. На одно мгновение древняя империя Карла Великого воссоединилась. Перед лицом опасности, исходящей от викингов, вельможи Франции надеются, что под единым командованием они смогут одолеть северных варваров. И ошибаются. Карл Толстый предпочитает вести переговоры. Он покупает мир за две тысячи восемьсот фунтов серебра. Чтобы сохранить спокойствие, он готов на финансовые жертвы. Сумма недостаточна? Чтобы польстить врагу и позволить ему получать хорошие субсидии, он назначает викинга Готфрида герцогом Фризским, иначе говоря, он предлагает ему провинцию, расположенную на севере Нидерландов. Но Готфрид хочет большего. Он заявляет претензии на некоторые территории на берегах Рейна. Из-за излишних требований алчный викинг потеряет все, ибо он сумел разозлить добродушного Карла Толстого… Император не уступает, но делает вид, что согласен на переговоры. Свидание происходит на маленьком острове, в месте под названием Хериспиш, там, где Вааль впадает в Рейн. Викинг, одновременно доверчивый и жадный, прибывает с небольшим эскортом. Это ловушка: люди Карла Толстого, сидевшие в засаде, неожиданно возникают и за несколько мгновений убивают Готфрида и его сбиров. * * * — Готфрида убили! За оружие! Этот крик проносится по всей Скандинавии. Корабли, пришедшие с севера, обрушиваются на Францию. В конце 885 года викинги собираются смело атаковать Париж, что откроет им дверь в Бургундию, а затем в остальную страну. Сена заполонена множеством вражеских судов, которые идут борт к борту. Семьсот кораблей неспешно движутся вперед, на мачтах колышутся большие прямоугольные флаги, на высоко задранных носах красуются фигуры скандинавской мифологии… Это словно лес бизонов, быков, хищных птиц и химер, раскрашенный в кричащие цвета, который бесшумно надвигается на город. Водной глади уже не видно, она полностью закрыта эскадрой, длинная гибкая лента извивается в излучинах и тянется к Парижу. В городе знают, что нечего ждать от Карла Толстого: трусливый суверен подсчитывает су и тщательно готовит новые шкатулки с деньгами, которые предоставит викингам… Парижане отворачиваются от императора, потерявшего честь. Отныне жители, солдаты и вожди рассчитывают только на себя. Париж не дрожит, население не бежит, все готовятся к битве. Этого штурма парижане ждут уже давно. Они готовы дать отпор грабителям. 25 ноября громадный флот, пришедший с севера, останавливается перед островом Сите. Без сопротивления викинги занимают левый берег, захватывают богатое аббатство Сен-Жермен-де-Пре, вынудив аббата Эбла и многих монахов бежать, чтобы укрыться на острове. Зигфрид, вождь викингов, чьи аппетиты возросли из-за трусости Карла Толстого, требует переговоров с первым среди парижан… Он надеется совершить сделку, которая позволит избежать боя и осыплет его золотом. К нему посылают Гозлена, епископа Парижского. Христианин, оставив свою митру и белый стихарь, надевает шлем и гордо выпрямляется в панцире серого металла. Перед ним язычник с большой бородой, тщательно заплетенной в косы, одетый в меха, с обоюдоострым мечом, висящим на поясе, держится добродушно. Он хочет только перейти остров Сите, провести свой флот под мостами, чтобы двинуться дальше разорять Францию. — Император Карл, кто после Бога держит под своей властью почти целый мир, доверил нам этот город не для того, чтобы погубить королевство, но, напротив, чтобы защищать его и обеспечить ему незыблемое спокойствие, — возмущенно отвечает Гозлен. — Если бы вам была доверена защита этих стен, сделали бы вы то, что считаете справедливым требовать для себя? Честь викинга задета. — Если бы я так действовал, — восклицает Зигфрид, — пусть падет моя голова, и ее швырнут псам! Столь многого от него не требуют… — Вы отказываетесь впустить меня в ваш город, — продолжает викинг, — но мой меч проложит мне дорогу. Увидим, устоят ли ваши башни перед моими машинами и доблестью моих солдат. Завтра, на рассвете, стрелы моих воинов польются дождем, и это будет продолжаться до заката солнца. Битва возобновится на следующий день, мы будем продолжать ее годы, если понадобится… Действительно, на следующее утро викинги волнами изливаются на берег из лодок и занимают все пространство перед рвом вокруг большого Шатле. Стрелы викингов падают тучами и поражают защитников. Сам епископ Гозлен ранен: ему вырывает кусок мяса из руки, его быстро перевязывают, и он вновь вступает в бой. Все парижские жители принимают участие в сражении, женщины щиплют корпию для перевязок, мужчины бьются пешими или таскают камни, чтобы бросать их во врагов. Обнаруживаются новые призвания: аббат Эбл, бежавший из Сен-Жермен-де-Пре, сорвал с себя сутану, чтобы облачиться в крепкий панцирь. Перед лицом викингов, которые наступают плотными рядами, аббат оказывается первостатейным лучником: он пронзает шестерых одной стрелой! Но враг еще силен. С судов вытаскивают машины, сделанные из досок, колес, веревок, и вскоре эти орудия с профилем прижавшегося к земле чудовища забрасывают большой Шатле множеством тяжелых камней. Башня держится. Но к Гран-Пон приближается корабль, на нем стоит передвижная башня, которая встает вплотную к большому Шатле и внезапно сбрасывает подъемный мост. Франкские солдаты понимают опасность, они рвутся вперед о мечами наперевес и вступают в рукопашную схватку… Нападающие, дрогнув, подают назад… Викинг Зигфрид, оглушенный яростью франков, ошеломленный этим неожиданным сопротивлением, приказывает отступить. На месте он оставляет множество убитых. Наступает ночь. Париж готовится сдерживать завтра новые атаки. В этот первый день борьбы выделяется своей энергией и отвагой один человек: Эд, граф Парижский, отныне будет возглавлять сражение. Ибо с VIII века Париж стал графством, и первым носителем титула был Грифон, сын Карла Мартелла. Затем титул переходил к разным династиям в результате борьбы влияний и коалиций. В настоящий момент самое срочное — приподнять башню большого Шатле: она слишком низкая, и защитники ее уязвимы для вражеских лучников. Как осуществить такое дело? Надстроить ее камнями и кирпичом займет слишком много времени, но быстрый подвоз дерева выглядит возможным… В эту ночь в Париже все трудятся. Каждый хочет внести свой вклад в обустройство, люди ищут дерево, распиливают его, прибивают гвоздями, пристраивают большие палки и балки. Все действуют так хорошо, что, когда занимается заря, Зигфрид изумлен: за ночь башня выросла! Чтобы разрушить большой Шатле, отряд викингов вплавь пересекает окружающий ров. Вооружившись пиками и топорами, северные солдаты пытаются подрубить основание башни. Сверху, с деревянной пристройки, граф Эд приказывает лить кипящее масло, расплавленный свинец и бросать горящие стрелы на врага. Ужасное зрелище: люди загораются как промасленные тряпки и превращаются в пылающие факелы. Они тщетно пытаются спастись, бросаясь в Сену, но масло продолжает гореть, и по реке плывут раскаленные трупы. В какой-то момент кажется, что башня не устоит. В Париже все церковные колокола бьют набат. Викингов так много, что место выбывших занимают новые бойцы. Они все подходят и подходят… Подрывная работа у основания Шатле приносит свои плоды, и в брешь устремляются нападающие. Перед ними возникает Эд и его бесстрашные солдаты с мечами в руках. Войска сшибаются в кровавой схватке. Парижане знают, что если они сейчас отступят, падет весь город, а вслед за ним и все королевство. И они держатся. В конечном счете, викинги отступают, прекращают бой и разбивают лагерь на правом берегу, около аббатства Сен-Жермен-л’Осеруа. Здесь они тщательно готовят новые атаки. Они выжидают, грабят окрестные земли, чтобы прокормиться, строят другие передвижные башни, замышляют планы вторжения. В Париже укрепляют большой Шатле и водружают на вершину машину, способную швырять крупные камни. После двух месяцев этой странной войны, двух месяцев наблюдений, замыслов и усовершенствования оружия, штурм возобновляется 31 января 886 года. В Париже трубит рог, призывающий всех к бою. Викинги прибегают к разнообразной тактике. Отныне они движутся вперед, закрывшись щитами, покрытыми звериными шкурами: эти огромные щиты, под которыми скрывается несколько человек, обретают мифический чудовищный образ невероятных драконов, скользящих на мост, чтобы обрушиться на башню. Враги стараются также заполнить ров Шатле, бросая туда трупы убитых по этому поводу животных, зарубленных франкских пленных… И, преодолевая эту гниющую кучу, ступая по людям и животным, смешавшимся в крови, они устремляются на штурм, в очередной раз отбитый. Варвары тогда хотят прибегнуть к огню: к башне подходят зажженные суда, которые утыкаются в опоры Гран-Пон и идут ко дну. А у малого Шатле разворачивается драма. Вода, вздувшаяся после зимних дождей, снесла часть Пти-Пон, ведущую на левый берег. Итак, на этом берегу башня оказывается изолированной, сильно уязвимой для штурма. Однако дюжина храбрецов все еще сопротивляется, а викинги, невзирая на подавляющее преимущество в численности, не могут с ними справиться. Придя в ярость, они поджигают башню, и двенадцать храбрецов, изнуренные боем, задыхающиеся в дыму, устраивают вылазку и укрываются на неразрушенной части Пти-Пон. В рукопашной схватке их положение безнадежно. Одиннадцать падают под ударами. Двенадцатого, красивого юношу в богатой одежде, принимают за большого вельможу. Викинги, ослепленные возможным выкупом, хотят взять его в плен, но нет, он не дается в руки похитителям, хватает меч и бросает смертельный вызов врагам. Вся ярость северных людей обращается на башню, они сносят ее до основания. Бесполезное и героическое сопротивление двенадцати парижан малого Шатле станет для Парижа символом моральной силы и отваги. Ардрад, Арнольд, Эриланд, Эрменфрид, Эрвиг, Эйнар, Гозвин Гозбер, Ги, Одоакр, Соти и Эрве — тот, которого викинги хотели взять живым — со славой входят в историю города. Приближается весна, и силы бойцов тают. Викинги считают своих мертвецов и спрашивают себя, стоит ли Париж такой цены… Необходимо срочно найти приемлемый выход. Тогда граф Эд, столь же тонкий политик, как и умелый воин, посылает гонца, чтобы предложить встречу своему врагу Зигфриду. Оба вождя ведут переговоры на Гран-Пон, и франк предлагает викингу сумму в шестьдесят фунтов серебра. Пусть берет и убирается к дьяволу! Сумма смехотворная, но Эд не может и не хочет дать больше. Во-первых, Париж жутко обеднел после многомесячного сражения. Во-вторых, предложив более значительный выкуп, Эд вызовет против себя ненависть всех франков, очень чувствительных к вопросам чести и храбрости. Шестьдесят фунтов серебра вполне достаточно, чтобы позволить Зигфриду снять осаду и уйти с высоко поднятой головой. Но на Гран-Пон знатные викинги, окружающие вождя, оспаривают сделку. Они хотят продолжать бой, чтобы получить более солидное вознаграждение! Уязвленные в своих финансовых аппетитах, они нападают на Эда и пытаются взять его в плен, в надежде на хороший выкуп… Но франк выхватывает меч, угрожает, наносит несколько ран, затем живым и невредимым возвращается на остров Сите. Мелкие вожди викингов пытаются затем овладеть большим Шатле своими собственными силами, но это войска разрозненные и ослабевшие. Они штурмуют Париж, но их натиск легко отражают. Наконец викинги отказываются от своих намерений. Но, не зная, куда отправиться, они покидают лагерь на правом берегу и устраиваются на левом берегу, рядом с Сен-Жермен-де-Пре. В Париже не успевают обрадоваться этому перемирию. На город обрушивается новое бедствие: останки, сваленные в ров большого Шатле, вызвали эпидемию чумы. Трупы, изъеденные болезнью, добавляются к мертвым, павшим с оружием в руках. А когда отступает болезнь, в городе, пережившем слишком долгую осаду, начинается голод. Тогда, ночью, какие-то тени покидают остров Сите и проскальзывают в лагерь викингов… Под покровом темноты несколько отважных парижан уводят быков, и скот молчаливо проходит по Гран-Пон, чтобы быть зажаренным оголодавшими жителями. Ситуация довольно странная: парижане не смеют выходить за пределы острова, викинги скапливаются на подступах… Так снята осада или нет? Надо слегка поднажать и вынудить захватчиков убраться. Для этого в битву должен включиться император Карл Толстый. Эд и несколько храбрецов, выбравшись из Парижа, скачут в Мец, чтобы воздействовать на суверена и добиться у него войск, способных отогнать викингов от Парижа. Но толстый Карл устал от этих проблем, пусть его оставят в покое, пусть не мешают ему предаваться самоудовлетворению, пусть не лезут больше с бесконечными просьбами… Хорошо, раз Эд настаивает, Карл соглашается послать к Парижу несколько отрядов под руководством герцога Генриха Саксонского. Сам же император появится позже, наверняка, совершенно точно, словом, посмотрим… Эд спешит вернуться в Париж, чтобы возвестить добрую весть согражданам. Вскоре, в лучах июньского солнца, граф появляется на холмах Монмартра, и весь город замирает, затаив дыхание. Что до викингов, они уверены, что это волнение не предвещает им ничего хорошего и поэтому пытаются помешать Эду проникнуть в осажденный город… Но что могут ряды вооруженных солдат против героя? Эд скачет галопом, с мечом в руке прорывается сквозь викингов и выезжает на площадь. Храбреца горячо приветствуют. Войска Генриха Саксонского прибывают чуть позже и вступают в бой с викингами. Те отступают. Благородные франки видят в этом столкновении повод нанести врагу поражение не только более очевидное, но и решающее. Для этого нужны подкрепления, и должен их привести император, о нем уже возвестили, он во главе мощной армии, он здесь, недалеко от Монмартра, он победит, нет сомнений… Только вот Карл юлит. Правнук Карла Великого — переговорщик, возможно, очень хитрый, но это, конечно, не молния войны. Викинги хотят уйти по Сене? Что ж, пусть уходят! И чтобы слегка утихомирить алчность скандинавских пиратов, император дарует им вознаграждение в семьсот фунтов серебра. Знатные франки кричат о предательстве! В сущности, речь идет не только о трусости: император озабочен, прежде всего, Германией, иначе говоря, Восточно-франкским королевством, и предпочитает рискнуть эфемерным союзом с северными вождями, чем заниматься судьбой центральных своих земель — Западно-франкским королевством. Франкская аристократия никогда не простит такого коварства. С этого момента Париж больше не чувствует себя связанным соглашениями, заключенными императором. И когда Зигфрид хочет провести свою флотилию под Гран-Пон, чтобы идти дальше грабить Францию, а Карл ему это позволяет, нужно сделать все, чтобы остановить викингов. С вершины большого Шатле Эбл, аббат-лучник, целится в рулевого первого корабля и всаживает стрелу ему прямо в сердце! У викингов хватает мудрости не протестовать. Неслыханная вещь, невиданное зрелище: эти бесстрашные моряки вытаскивают свои суда на твердую землю и огибают Париж полями и лесами! Испив чашу бесчестья до дна, они спускаются на реку дальше, плывут затем по Йонне, атакуют Санс, который им взять не удается, штурмуют Mo, почти совсем не защищенный, грабят город и уводят епископа, надеясь обменять его на полновесный выкуп. * * * Через год, в ноябре 887 года, в империи царит общее недовольство. Чтобы успокоить знать, Карл Толстый вынужден собрать в Требуре, рядом с Майнцем, выборных. Император хотел бы оправдаться, но кто станет выслушивать его жалкие объяснения? Почти сразу его лишают титулов. Всего несколько секунд, и Карл уже не император Запада, не король Италии, не король Восточно-франкского и Западно-франкского королевств… Он ничто. Его племянник герцог Арнульф провозглашается королем Германии, но трон Франции остается вакантным… В феврале следующего года франкские вельможи, собравшись в Компьене, провозглашают Эда: граф Парижский признан королем Западно-франкского королевства. Чтобы не терять времени и из опасения других возможных кандидатов на трон, коронование устраивают в самом Компьене. Небольшая месса, быстрое помазание, и «да здравствует король!» — Вы, церковные люди и светские сеньоры, — объявляет новый монарх, — вы будете мне верны и станете помогать советами и реально… С Божьей помощью и с вашим содействием, я исправлю все, что следует исправить, и восстановлю все в праве и в справедливости, как в прежние времена. Прекрасные электоральные обещания. Пока же король Эд должен продолжить битву с викингами, которые возвращаются, чтобы с новыми силами обрушиться на Францию. Враги в конечном счете отказались от Парижа, но городу приходится зализывать раны. Вторжения викингов разрушили здания: от базилики Сен-Жермен-де-Пре остается только нижняя часть квадратной башни; Сент-Женевьев, Сен-Жюльен-ле-Повр, Сен-Марсель, Сен-Жермен-л’Осеруа и многие другие церкви были разграблены и сожжены. Однако в результате этих бедствий Париж вырос. Самим своим ожесточением скандинавские грабители доказали: тот, кто хочет завладеть Францией, должен завладеть Парижем. Своей упорной обороной парижане возвысились в глазах остального королевства, и даже если после смерти графа Парижского Эда корона Западно-франкского королевства вновь достанется прямым потомкам Карла Великого, отныне именно они, парижане, делают Историю, именно они делают королей. X ВЕК ЛА ШАПЕЛЬ Триумф Капетингов «Неслыханное чудо на станции Шапель, виден поезд метро, покидающий туннель», — мог бы спеть Шарль Трене[41 - Легендарная звезда французского мюзик-холла. В знаменитой песне 1938 года он пел о станции о станции Жавель (Javel).]. Действительно, здесь метро становится открытым, наверное, для того, чтобы немного подышать свежим воздухом. Сюрприз, с края перрона можно увидеть белый купол Сакре-Кёр на Монмартре. Но линия и станция были построены на гораздо более древней основе: на том месте, где располагалась стена откупщиков, которая восходит к концу XVIII века. Я брожу по этому кварталу, где приятно пахнет пряностями, привезенными из Индии или из Пакистана, нечто вроде Индиатауна[42 - Название, созданное по аналогии с Чайнатауном — китайским кварталом, которые существуют в некоторых городах мира, например, в Лондоне.], благоприятного для открытий всякого рода. В нескольких шагах стоит старый театр «Буф дю Нор», несколько отдаленный от наших великих парижских сцен, но избежавший заранее объявленной смерти благодаря таланту британца Питера Брука. Этот режиссер сделал из него живую лабораторию, театр новаторский, иногда странный, иногда дерзкий, но всегда страстный. Но вернемся к Истории… ОТКУДА ИДЕТ ЭТО НАЗВАНИЕ — ЛА ШАПЕЛЬ? От Карла Великого! Известно, что император обожал реликвии разного рода. Чтобы удовлетворить свою страсть, он регулярно посылал в Палестину рыцарей, которые должны были привозить фрагменты последнего мученичества Христа или останки первых христианских мучеников. Его посланцы возвращались из этих долгих странствий на край веры с деревяшками, клочками ткани, костями, которые, будучи заключены в великолепные произведения ювелирного искусства, преображались магией догмы в объекты почитания для массы благочестивых прихожан. Одним из самых прекрасных экземпляров его коллекции был плащ святого Мартина, точнее, половина плаща, поскольку вдохновляемый Богом юноша разрезал его надвое, чтобы отдать половину нищему. Для этой прославленной ткани Карл Великий приказал построить в своем ахенском дворце место религиозного почитания — часовню (chapelle), сам термин происходит от латинского cappa, т. е. плащ. Слово вошло в разговорный язык. В Париже так называли, в частности, небольшую молельню, где будто бы некогда остановилась святая Женевьева, чтобы помолиться в пути, который вел ее к могиле святого Дениса. Между Монмартром и Бельвилем деревушка Ла Шапель возникла вокруг молельни, часовни, где молилась святая Женевьева, а затем, поскольку она вошла в земли аббатства Сен-Дени, ее назвали также Ла Шапель-Сен-Дени. Это было до ее присоединения к Парижу в 1860 году, когда ее включили в состав XVIII округа. Церковь, занимающая место дома № 16 на улице де Ла Шапель, стоит на месте бывшей молельни. Некогда многие думали даже, что здесь находилась могила святого Дени. После святой Женевьевы эту молельню посетила другая знаменитая кающаяся грешница — Жанна д’Арк. Статуя напоминает, что Девственница пришла сюда молиться 7 сентября 1429 года, в надежде освободить Париж из-под английского и бургундского ига. В тот раз ее попытка не удалась, и она была ранена в бедро во время боев. Нынешняя церковь большей частью датируется XVIII веком, единственные следы изначальной церкви 1204 года — которые, стало быть, видели, как молится Жанна — первые четыре отсека нефа, отделенные от остальных круглыми колоннами. Прежняя деревня располагалась за станцией метро, на уровне площади Поль-Элюар, в конце авеню Маркс-Дормуа. Небольшое место, ибо деревня состояла из одной улицы. Место малое, очень скромное, но очень престижное. * * * В этом X веке крупная ярмарка Ланди переезжает: торговцы покидают предместье Сен-Дени, где торговали до этого, чтобы перебраться ближе к Парижу. Ярмарка располагается на полпути между городом и аббатством: в деревне Ла Шапель, на месте нынешнего круглого возвышения в центре улицы де Ла Шапель. Ланди… это неясное название родилось, скорее всего, из латинского indictus, что означает отмечать, устанавливать. Каждый год, в июне месяце, в течение двух недель тысячи торговцев, пришедших со всех концов Франции, но также из Прованса, Ломбардии, Испании или из Константинополя, собираются здесь, чтобы выставить на продажу ткани, баранов, травы, пряности, благовония и — что гораздо реже — пергаментные свитки. Поэтому устремляются в Ла Шапель мэтры в черных мантиях, практикующие свое искусство в школах, открытых при монастырях, но также в заведениях, появившихся на холме Сент-Женевьев, несмотря на возмущение епископа Парижского. Свободное или религиозное обучение? Споры уже начались, но всем необходимо бесценное подспорье в виде свитков с Востока, все толкутся рядышком в Ланди, чтобы сделать покупки. Ярмарка в Ла Шапель привлекает также многоликую толпу людей, которые пришли разжиться провизией или просто полюбоваться временными лавками, одновременно чистенькими и элегантными, столь отличными от печальных мастерских Парижа. Здесь толкутся, как на спектакле, чтобы увидеть великую сцену мира… Это немного чужой воздух, который вдыхают здесь благодаря всем этим цветам и этим запахам. Люди изумляются богатому выбору шелков, восхищаются канатоходцами, глотателями огня, танцорами и музыкантами, которые играют на флейте. На них так весело смотреть! И кроме того, среди лавок, в деревянном сарайчике сидит аббат Сен-Дени, напряженный, важный, хмурый. Он здесь, чтобы судить, разрешать споры и мирить ссорящихся, а их хватает среди коммерсантов и клиентов. В позолоченных башмаках, в пестрых штанах, в красивых шерстяных или льняных кафтанах, с мечом на боку и тростью в руке, в голубом или зеленом коротком плаще, богатые господа приводят сюда своих дам. Они обуты в ботиночки, которые защищают их от уличной грязи и пыли, на них надеты две туники — одна короткая, другая длинная — фиолетовые, сиреневые или расшитые золотом, и голова у них закрыта небольшим шарфом, согласно моде. Рядом с этим соцветием богатых парижан и парижанок, крестьяне и ремесленники выглядят более тусклыми: они ходят в серых, бежевых и коричневых одеяниях и не могут соперничать с хорошим вкусом и роскошью прекрасных дам и дворян. КТО УНАСЛЕДОВАЛ ЯРМАРКУ ЛАНДИ? С развитием парижского университета, в XIII веке, ярмарка Ланди — и продажа свитков — стала праздником для наставников и студентов. Утром в день ее открытия школяры собирались на холме Сент-Женевьев. Они собирались группами и весело пускались в путь под звуки флейт, труб и барабанов, направляясь к Ла Шапель. Прекрасную фреску, изображающую это радостное дефиле, можно увидеть во дворе Сорбонны. В 1444 году ярмарка вернулась в Сен-Дени из-за беспорядков, устроенных школярами. Позднее Ланди превратилась в ярмарку скота, затем в XIX веке в сельский праздник, называемый «летним праздником». В Ла Шапель только рынок де л'Олив (на улице де л’Олив), открытый в 1885 году, хранит слабый отклик того, что давно исчезло. В 978 году графа Парижского зовут Гуго Капет. Капет — чтобы отличить его от отца Гуго Великого, который был графом до него. Но в сущности, никто не знает, отчего он получил прозвище Капет. По причине большой головы на хилом теле? (От латинского «caput», голова.) Потому ли, что он постоянно носит капюшон? Потому ли, что обладает несколькими аббатства и тем самым становится «плащником», «тем, кто постоянно носит плащ»? Потому ли, что он светский настоятель аббатства Сен-Мартен в Туре: тогда прозвище — это тонкий намек на плащ святого, разрезанный надвое? Потому ли, что он, как говорят, вздымает перед своим войском реликвию Мартина в знак мистической защиты? Как граф Парижский, Гуго Капет отвечает за оборону и организацию городской жизни. Он управляет Парижем, но что это за Париж? На берегах окрестности разграблены викингами, и ничего не было предпринято, чтобы восстановить разрушенное. Аббатства разрушены, появилась привычка жить и молиться среди обвалившихся стен, в обугленных церквах, опустошенных монастырях. На острове Сите картина почти столь же радостная. Большинство деревянных домов сгорели или были обвалены камнями-снарядами, их наскоро подлатали, но покосившиеся лачуги словно клонятся набок, валятся друг на друга. На первых этажах этих хибар обычно находятся лавки, открывающиеся на улицу… Но они зловещие, в них пахнет плесенью и затхлостью, поэтому сделки в основном совершаются на улице с бродячими торговцами. Обувщики совершают обход, держа в руках большой шест, к которому привязаны самые разнообразные башмаки, продавцы вина прогуливаются с тележкой, продавцы фруктов ходят с заплечной корзиной, торговцы безделушками носят большой мешок. И все они орут, как оглашенные, чтобы заглушить голос другого и привлечь покупателей. Пусть город потерял свою привлекательность, пусть Лотарь, внук Карла Великого и суверен Западно-франкского королевства, предпочитает ему свою резиденцию в Лане, Париж остается оживленным и желанным. Кто жаждет им завладеть? Оттон II, германский император. В этом 978 году между Францией и Германией создается чрезвычайное напряжение. Лотарь считает, что император крал у него Лотарингию, бывшую часть Срединного королевства, которую будущие французы и будущие немцы будут рвать друг у друга вплоть до XX века! Сейчас Лотарь решает наказать Оттона, этого высокомерного монарха. Он созывает в Лан вельмож королевства, чтобы они поддержали его в карательной экспедиции. Гуго Капет и другие феодалы немедля жертвуют на операцию и солдат, и денежные средства. И вот в начале лета армия франков в двадцать тысяч человек шествует на Ахен. Все довольны: вожди надеются обрести некоторые выгоды своей слепой верностью, солдаты радуются при мысли, что удастся пограбить новые земли. Слегка хмурятся только крестьяне, поскольку страдают их поля — но если бы пришлось учитывать дурное настроение мужиков, кто бы стал воевать? Армия Лотаря движется вперед, пересекает реку Маас, доходит до Ахена, и войска, полные решимости, с мечом в руках, врываются во дворец… совершенно пустой. Император с семьей покинули резиденцию в последний момент: на столах расставлены блюда, и мясо еще теплое! Солдаты немного покутили, но особенно расхватали богатые ткани в шкафах, унесли золотую посуду, поживились императорскими драгоценностями. Затем, довольные проделанной работой, солдаты и их вожди спокойно возвращаются во Францию. Лотарь с жадностью обретает безопасность Лана и распускает свою армию. Все кончено, повоевать можно будет в другой раз. Тем временем Оттон возвращается в Ахен. Он ошеломленно оценивает ущерб, нанесенный резиденции… Эти грабители заслуживают наказания! Император тут же собирает армию в тридцать тысяч всадников, не считая пехоты. В октябре месяце германские солдаты входят во Францию. Они пришли громить и разрушать, они не лишают себя удовольствия: королевские дворцы в Аттиньи и Компьене разграблены, поля вокруг Суассона и Лана горят. Но этого недостаточно, Оттон хочет покарать Париж. Если Париж будет разграблен, это смоет унижение, испытанное в Ахене! Лотарь, сбежав из Лана, постыдно укрывается в Этампе и надеется только на Гуго Капета: граф Парижский должен защищать свой город… Еще есть время мобилизовать армию: в очередной раз Парижу предстоит сражаться одному. Германцы уже подходят, на холмах Монмартра видны массы их всадников… Вражеская армия здесь, она расставляет палатки, но из осторожности держится далеко. Оттон не решается нападать. Он знает, что город некогда победоносно выдержал осаду викингов. Сможет ли он действовать вернее, чем северные грабители? Племянник императора, отважный и гордый, требует дать ему право пробить брешь со своими людьми. Оттон соглашается: пусть эта горячая голова померяется силами с парижанами! Но едва небольшая когорта выдвигается к стенам, как солдаты Капета выходят из города, окружают этот бесстрашный авангард и убивают всех до последнего человека. Не спасся. даже племянник императора. Это суровое предупреждение вовсе не побуждает Оттона еще раз помериться силами с парижанами. Однако надо сделать что-то… Чтобы отметить германское присутствие и пощекотать нервы парижанам, один солдат невиданной силы и роста каждое утро встает перед большим Шатле, символом парижского сопротивления. Басом он в течение нескольких часов он выкрикивает оскорбления Парижу и всей Франции. Гуго считает, что эту невыносимую провокацию нужно прекращать. Но следует ли ради этого соглашаться на столкновение двух армий? Нет, на вызов одного человека пусть ответит один человек! Выбирают рыцаря по имени Ив, чтобы защищать честь франков. Ворота города открываются: гордо восседая на лошади, воин готовится сразиться с гигантом. Бой начинается под неистовые крики поддержки сторонников и яростные проклятия врагов. Германец разбивает копьем щит Ива и ударяет в грудь. Боец Парижа соскальзывает с лошади и падает на землю. Неужели германец выиграл дуэль? Он устремляется вперед, чтобы добить соперника, в лагере парижан воцаряется уныние, люди дрожат и даже плачут. Но когда торжествующий германец бросается на свою раненую жертву, Ив открывает глаза, шевелится, внезапно поднимает копье… и направляет удар в уязвимое место на панцире гиганта, как раз туда, где металлические пластины заканчиваются кожаными полосками. Побежденный валится с грохотом, а парижане начинают кричать от радости. Одной секунды достаточно — они некоторым образом выиграли войну! 30 ноября, примерно после двух месяцев осады, которая, в конечном счете, приняла черты добрососедства, Оттон приказывает паковать багаж. Холодно, везде грязь, приближается зима, настаивать не стоит. Палатки сняты, и отважная германская армия покидает холмы Монмартра. Ее немного потреплют чуть дальше, около Суассона, где поджидают опытные войска Лотаря. Благодаря этой победе почти без столкновений Гуго Капет оказывается первым сеньором королевства после короля. Уроженец Оверни Герберт д’Орийяк, который станет папой под именем Сильвестра II, сможет написать: «Король Лотарь первый во Франции только по титулу. Гуго первый не по титулу, но по деяниям и подвигам». ЧТО ЗА ЛЕГЕНДА О ГЕРМАНЦЕ? Из памятной схватки между Ивом-франком и гигантом-германцем родится легенда о гиганте Изоре… Ее подхватят с XII века в эпических песнях, предназначенных подогреть французский патриотизм перед лицом иноземных завоевателей. Гигант станет сарацином, а герой обретет черты Гийома Оранжского, рыцаря Карла Великого, защитника христианства. А в Париже улица де ла Томбе-Иссуар[43 - Название означает: улица Могилы Иссуара.] сохраняет в своем названии память о предполагаемой могиле сраженного врага. В течение восьми последующих лет Гуго Капет, похоже, думает больше о своих личных амбициях, чем о своем городе Париже. Сложной и очень тонкой политикой он готовит свое возвышение, иногда противостоит королю, но остается, тем не менее, его верным вассалом. Он едет в Рим, чтобы повидаться с папой, сражается против герцогов лотарингских, ищет союза с германцами, возвращается к Лотарю… За все это время он так занят, что не делает ничего для Парижа. Жаль, ибо городу очень нужно было бы подняться. Пока же для славы Гуго Капета достаточно того, что он спас Париж от когтей Оттона. A потом обстоятельства еще более способствуют совершенно оглушительной славе. В 986 году умирает Лотарь, который передает корону своему юному сыну Людовику V. Тому всего двадцать лет. Но в следующем году, вследствие удара судьбы, молодой король гибнет, упав с лошади. После похорон высшая знать собирается в Санлисе и общим кликом предлагает трон Гуго Капету, которого сочли наиболее достойным, чтобы править. Дело сделано чисто, и все быстро отправляются в Нуайон, где 3 июля 987 года Гуго получает знаки королевского достоинства. На коленях монарх франков произносит свою торжественную присягу. — Я, Гуго, готовый стать, по благословению Божью, королем франков, обещаю перед Господом и святыми в день моего коронования сохранять за каждым из вас канонические привилегии, царящий закон, юрисдикцию, которую он осуществляет и от которой он зависит. Клянусь с помощью Божьей и насколько это возможно, обеспечить полную безопасность, как это подобает королю в своем королевстве, каждому епископу и каждой церкви. Клянусь, наконец, управлять доверенным мне народом по праву и по закону. Гуго принимает святое помазание, и вот он «король франков, бретонцев, данов, аквитанцев, готов, испанцев и васконцев». Звучный титул, за которым укрывается куда менее приятная реальность. Даны — это норманны Нейстрии, готы, испанцы и васконцы представляют некоторых обитателей юга. Сверх того, собственные владения короля ограничиваются скромным доменом Иль-де-Франс между Компьеном и Орлеаном, но, правда, включающим Париж в качестве столицы. На остальной территории Франции далекая королевская власть превращается в нечто расплывчатое и гипотетическое. Конечно, король — владыка, но как может утвердить свою власть перед лицом могущественных вассалов? Фактически, он располагает только весьма ограниченной военной силой и весьма средними финансовыми ресурсами. К счастью для его казны, он обладает целой сетью аббатств, которые являются мощной экономической и стратегической опорой — среди прочих, Сен-Жермен-де-Пре и Сен-Дени. Гуго Капет рассчитывает на эту цель. Диплом, удостоверяющий принадлежность земель аббатству Сен-Мор-де-Фоссе (хранится в Национальном архиве), дает нам великолепное свидетельство 989 года ловкой стратегии короля по отношению к церкви. Ибо ему необходима сила церкви, ибо с точки зрения чисто политической Гуго выглядит больше слабым, чем осторожным: это не суверен великих решений, не человек грандиозных проектов и решающих перемен. Главная забота короля Гуго — усидеть на троне, создать династию, которая заменит отстраненных от власти Каролингов. И вскоре его энергия вознаграждена: всего лишь через полгода после коронования он добивается права приобщить к трону единственного сына Роберта, очень быстро коронованного в Орлеане. Если Гуго Капет работал ради будущего, то он восторжествовал. Династия Капетингов будет править с 987 по 1328 годы, затем побочные линии — с 1328 по 1848 годы, с перерывом на революцию и империю. Верно, Гуго на самом деле не преобразовал Париж, но его преемники сделают из него светоносный город. ГДЕ ПОЯВИЛАСЬ ПЕРВАЯ ПАРИЖСКАЯ БИРЖА? Чтобы открыть ее, нужно спросить себя, как пересекали Париж в Средние века. Несомненно, реконструкцией «дороги Карла Лысого» в конце X века мы обязаны сыну Гуго Капета Роберту Благочестивому. Мост был построен, чтобы заменить старинное римское сооружение, он быстро обветшал и постепенно был заброшен. Таким образом, в течение пятисот лет, единственная ось, пересекающая Париж, будет уже не прямой линией, но примет форму сломанного лука. Главная ось правого берега оказалась перенесенной с улицы Сен-Мартен на улицу Сен-Дени, напротив этого нового перехода — от дворца Сите к престижному аббатству королей. Этот большой мост получил название Пон-о-Шанж[44 - Название означает: мост Менял.] с XII века, когда «менялы» устроились на нем, чтобы обмениваться долгами и заемными письмами различных сельских общин королевства, взятых у частных финансистов… Следовательно, именно на Пон-о-Шанж появилась первая парижская биржа! Что до «пересечения Парижа», когда вы подниметесь по улице Сен-Дени, вы увидите на уровне больших бульваров великолепные ворота Сен-Дени, созданные по приказу Людовика XIV в 1672 году, на месте бывших городских укреплений. Сравнение со скромными воротами Сен-Мартен на том же уровне, в двухстах метрах к востоку, показывает преимущество этой средневековой оси над древней античной осью. Забавно думать, что в течение пятисот лет Париж имел только два моста, по одному для каждого берега, и они не продолжали друг друга. Пришлось дожидаться XV века, чтобы появился еще один мост через Сену, идущий через остров Сите. Четыре наших нынешних моста — это реконструкции XIX века. Знайте, что Пон-Нёф, законченный в 1607 году, это вовсе не девятый, а пятый мост Парижа, и он не самый новый, а самый древний, понятно? XI ВЕК АР-Э-МЕТЬЕ Миф 1000-го года Она очень красивая, эта станция Ар-э-Метье[45 - Искусства и Ремесла.] со своим подводным обликом на манер Жюля Верна. Вся из сверкающей меди, она похожа на фантастическое средство передвижения, вынырнувшее из бреда эксцентричного ученого. Хотелось бы сесть на него ради долгого путешествия, которое увезет нас не только в другие места, но в другое время прямиком из времени нынешнего. Несбывшаяся мечта, подземный корабль остается неподвижным. Нужно выбраться из него, оставить его, подняться по старому эскалатору с деревянными ступеньками и обойти вокруг Национальное хранилище искусств и ремесел на улице Сен-Мартен. До революции здесь возвышалось приорство Сен-Мартен-де-Шан… Небольшая молельня, воздвигнутая на месте, где святой Мартин поцеловал и тем самым исцелил прокаженного, была преобразована в часовню, которая переместилась отсюда, чтобы появился крупный монастырь в XI веке. Он находился на пересечении нынешних улиц Сен-Мартен, Вербуа, Монголфье и Байи. Но вернемся в 1000 год… Кругленькая дата, которая не слишком уж взволновала жителей королевства. Правда, в некоторых церквах Парижа мрачные аббаты возвещали неизбежный приход антихриста… В некотором смысле, это были Пако Рабанн[46 - Известный французский модельер испанского происхождения. Известен своей верой в реинкарнацию.] той эпохи. Но просвещенные теологи противопоставляли этим наивным верованиям истину текстов и убеждение, что никто не может знать день и час конца мира. В сущности, 1000 год вовсе не был периодом страшного возбуждения, достойного Писания и Страшного суда. Миф о тысячном годе сделали популярным во Франции XIX века романтики и такие историки, как Жюль Мишле, которые желали видеть в средневековом христианстве эпоху страстной пылкой веры, период потрясений, когда человек оказывался не в состоянии контролировать свои эмоции. Как бы то ни было, тысячный год был эрой религиозного рвения, освященного обновлением церкви. Укрепленный доверием верующих, папский престол чувствовал, что у него вырастают крылья в стремлении реформировать ритуалы, которые он осуждал. До сего времени, надо сказать, церковь была полностью включена в феодальную систему: религиозное и мирское переплеталось теснейшим образом, заботы епископа совпадали с интересами аристократии во всем, что касалось управления землями, привилегий и бенефиций, взимания налогов… Короче говоря, духовное сливалось со светским. Еще важнее, что церковные должности доставались вельможам, которые не имели никакого религиозного призвания, но считали церковные должности наследственным достоянием, предназначенным младшему члену семьи. Для Рима и истинных христиан пришло время очистить церковь от злоупотреблений и обрести дорогу к Богу. Рим не желал больше быть игрушкой баронов и знатных сеньоров… Отдайте Богу богово! Эти новые веяния материализовались в Клюни, бенедиктинском аббатстве в Бургундии, которое желало избавиться от всякого мирского господства и признавало власть только одного папы. Двух самых известных монахов в этой битве за чистую бескомпромиссную духовность звали Рауль Глабер и Адемар де Шабанн. Эти клюнийские персонажи всплыли в годы войн и вторжений, чтобы убедить народ Франции отдаться в руки Божии ради обретения мира и ради спасения человечества. Со своей стороны святые отцы всегда побуждали верующих обогащать эти новые монастыри, убежища истинной веры, которые расцветают почти повсюду во Франции и в других странах Европы. Устав, утвердившийся в Клюни и в его владениях, был уставом святого Бенедикта: иными словами, молитва, письмо, пение, переписывание рукописей — физический труд, необходимый для воспитания смирения, получил меньшее значение в сравнении с занятиями духовными. Клюни позиционировал себя как храм познаний и интеллекта. Эта мощная конгрегация, стремившаяся взять в свои руки судьбы духа и человеческой совести, позднее укоренится в Париже. Монастырь Сен-Мартен-де-Шан будет включен в клюнийский орден в 1079 году. Здесь во славу Господа клюнийское просвещение воссияет над Парижем и благочестивыми прихожанами. Но прежде этого «возрождения» церкви обнаружились серьезные разногласия между ней и короной. Так, сын и преемник Гуго Капета Роберт II навлек на себя молнии Святого престола по причине несколько бурной личной жизни. Все начинается, когда по чисто политическим причинам и по приказу отца Гуго принц Роберт женится, в возрасте шестнадцати лет, на «старой» Розалии, которой тридцать три года. Она вдова графа Фландрского и дочь короля Италии. Все это делается, чтобы получить в приданое графство Понтьё, которое, таким образом, присоединяется к королевским владениям. После довольно тусклого супружества, которое, однако, длится около десяти лет, Роберт встречает, наконец, идеальную женщину: ее зовут Берта, ей тридцать два года, она вдова графа Блуасского, и у нее куча ребятишек… Эта женщина, настолько ослепившая двадцатишестилетнего молодого человека, является дочерью короля Бургундии и Прованса — деталь, несколько осложняющая ситуацию, ибо ее мать — сестра короля Лотаря, последнего из Каролингов. Благодаря разнообразным союзам, она представляет собой троюродную тетку неугомонного Роберта… А церковь не шутит с браками между родственниками, хотя бы эти связи были столь удаленными и неочевидными. Тем хуже, едва вступив на трон, Роберт отвергает Розалию и находит услужливого архиепископа, который освящает его союз с дорогой Бертой. Молодой папа Григорий V продолжает гневаться: король франков своим браком бросает вызов папской власти и священным законам церкви! Чтобы показать свою покорность и слегка утихомирить страсти, Роберт посылает посла к понтифику со следующим недвусмысленным предложением: — У нас есть некоторые спорные вопросы со Святым престолом, заверьте Григория V, что я дам ему удовлетворение по всем пунктам, если мне оставят жену. Папа в ярости: Роберт соглашается на все, кроме того, что требуется! Григорий V не уступает ни на йоту и требует, чтобы голубки расстались. Посол возвращается в Париж ни с чем, везя с собой непримиримое послание… — Никогда я не расстанусь с женой! — плачет король. — Она мне дороже всего на свете, и я хочу, чтобы вся вселенная об этом знала. В ответ папа собирает синод в Павии, и собрание прелатов выносит решение: «Король Роберт, который, невзирая на апостолический запрет, женился на родственнице, должен явиться к Нам, дабы дать Нам удовлетворение… Если он откажется, то будет лишен причастия». Это самая страшная угроза — угроза отлучения от церкви! Но Роберт, слишком счастливый в своей совершенной любви, не отвечает на папское предложение, что, естественно, не улучшает его отношений со Святым престолом. Тогда папа собирает еще один синод, на сей раз в Риме. После дебатов рождается правило, жесткий и угрожающий канонический закон: «Король Роберт оставит Берту, свою родственницу, на которой он женился вопреки законам. Он совершит семилетнее покаяние, согласно постановлению церкви против кровосмесительных браков. Если он откажется подчиниться, будет отлучен». Сначала он не подчиняется. И вот его отвергает церковь, он изгнан из сообщества верующих. Сразу же дворец Сите пустеет. Словно по сценарию отчаянного балета один за другим уходят вассалы, советники, клирики. Легко сделать выбор между папой, который обещает рай, и королем, способным дать лишь земные блага. Последние оставшиеся слуги очищают посуду короля огнем и творят молитву после каждого использования — из опасения подвергнуться ужасному наказанию, воображая, что малейший контакт с осужденным обречет и их на вечное проклятие. Вот так, во грехе, король и королева живут в 1000 году. На острове Сите продолжается абсурдная ситуация, в которой суверены становятся узниками собственного дворца. В конечном счете, первой сдается добрая Берта. В сущности, она не так уж и жаждет быть королевой франков; кроме того, ей внушает ужас мысль, что она останется навеки в этих стенах. В 1001 году, после четырех лет совместной жизни, Берта и Роберт соглашаются расстаться, разлука совершается в слезах и унынии, но также в немного шумном проявлении добрых чувств и душераздирающих изъявлениях раскаяния. Берта садится на легкую колесницу, запряженную четырьмя лошадьми, пересекает Гран-Пон, проезжает по левому берегу, поднимается по долгой дороге Сен-Жак, преодолевает холм Сент-Женевьев и продолжает путь на юг, в направлении Вены, на берега Роны, где она вновь окажется при королевском дворе своего отца. Что до Роберта, он предается благочестивому раскаянию совершенно неумеренно. Он плачет, жалуется, каждый день посещает парижские церкви, поет громче всех во время службы, проводит ночи больших празднеств в молитвах, спит на земле в знак раскаяния. Он очень деятелен, но этого недостаточно. Повсюду по его приказу строятся монастыри. В Париже он приказывает реконструировать церковь Сен-Жермен-л’Осеруа и аббатство Сен-Жермен-де-Пре, которые так пострадали от руки викингов. Чтобы держать доброго Боженьку поближе к себе, он велит создать во дворце часовню, посвященную святому Николаю, которая полтора века спустя превратится в Сен-Шапель. Конечно, Роберт думает о душе, но немножко также и о личном комфорте: приказывает переделать дворец Сите, расширяет его посредством Консьержери — здания, которое примыкает к резиденции консьержа дворца… Консьерж! Привычный термин для важных полномочий: полномочий бальи вершить низший и средний суд — с невероятными привилегиями, в частности, с правом взимать налог с каждой бочки вина и с каждой охапки сена. Кстати, вырвем с корнем очень распространенное убеждение: слово «консьерж» не происходит от титула «граф свечей»[47 - По-французски: «comte des cierges».], иными словами, тот, кто следит за свечами во дворце! Слово происходит от латинского conservius, сопроводитель рабов, обозначающий того, кто служит во дворце. Восстанавливая дворец Сите, король Роберт возвращает Парижу роль столицы — роль, которой слегка пренебрегали каролингские короли. Но верно и то, что статус и топография агломерации еще немного расплывчаты. Графство Парижское, в конечном счете, присоединено к короне. Но где он, этот город? На острове Сите за стенами? На правом берегу, где все больше красивых зданий, но чье развитие ограничено болотами? На левом берегу, который в основном занят аббатствами, церквами и виноградниками? КАКОЙ БЫЛА СУДЬБА КОНСЬЕРЖЕРИ? Четыре башни на набережной де л’Орлож и Сен-Шапель, кухни, кордегардия и жандармерия Консьержери — единственные реликты средневекового дворца. Все остальное относится к работам Османа и к меблировке, достойной музея Гревен[48 - Музей восковых фигур на бульваре Монмартр, открытый в 1882 году.]. Осман для дворца, Гревен — для Консьержери. Этот памятник, открытый для посещения в наши дни, старается восстановить тюремную атмосферу; казематов, которые находились в этом месте с 1392 года, после того как Карл V и его преемники покинули дворец, до закрытия в 1914 году. Камеры занимали первый этаж здания, выходящий на набережную де л’Орлож. Подлинных следов здесь немного, они остаются нам от XVIII века и от периода, чрезвычайно богатого на заключенных — революционного. Во-первых, это женский двор с фонтаном, где узницы стирали белье, и с решеткой, отделявшей их от мужчин. Затем часовня жирондистов, где они провели последнюю ночь с 29 на 30 октября 1793 года, и часовня Марии-Антуанетты, построенная при Людовике XVIII в память о каземате, где королева провела последние мгновения жизни в 1793 году. Пространство между двумя часовнями — это место, где Робеспьер, раненный в голову, ожидал казни. Перед фасадом XVIII века Дворца правосудия посмотрите на маленькую лестницу справа, которая ведет к буфету. По этой лестнице все осужденные выходили, чтобы отправиться на эшафот… Это самый волнующий и самый скромный свидетель прошлого ужасной тюрьмы. В 1003 году набожность Роберта вознаграждена: его первая жена, старая Розалия, умерла во Фландрии, куда она удалилась. С точки зрения канонического права Роберт свободен и может вновь жениться… Что он немедленно делает, ибо ему нужен наследник. Он берет в жены Констанцию Арльскую, которая обладает особым преимуществом: ей всего семнадцать лет, и она не вдова, не матрона. Королю тридцать один год, и для жены он — старикашка. Поэтому из Прованса она привозит с собой кучу молодых людей, которые напевают модные песенки, но приводят в ужас седобородых старцев! Ибо у этих благородных юнцов короткие волосы, розовые лица, и одеваются они экстравагантным образом, настоящие шуты! Подумайте, они носят смехотворные туфли с загнутым носом. Если не поостеречься, вся французская молодежь пленится этой гротескной одеждой! Набожные аббаты, окружающие короля, качают головой и повторяют, что двор теперь не тот, что раньше, что нынешняя молодежь, о Боже, думает только о разврате и увеселениях. Короче, в Париже все не так! Роберт же очень мало озабочен нарядами друзей своей жены. Он исполняет супружеский долг, чтобы дать королевству наследника, он даже усердствует, поскольку у прекрасной Констанции будет от него семь детей… Но счастье его в другом: дорогая Берта вернулась во дворец! О, совсем незаметно. А королевская резиденция, к счастью, достаточно обширна, чтобы избежать нежелательных встреч. В любом случае, Констанция не очень желает оставаться в Париже. Клирики и сеньоры глядят на нее косо, упрекая ее за высокомерную юность, за проказы и, конечно, за радость жизни. Но дело не в этом: ей приходится встречать на аллеях дворца толпы нищих, которых ее набожный супруг собирает, чтобы кормить и одарять милостыней. Она жаждала забыться в беззаботной роскоши, но должна постоянно сталкиваться с несчастьем и нищетой. В определенные дни во дворец является более тысячи убогих — один грязнее другого, засаленные, вонючие, назойливые. А самое страшное происходит перед Пасхой. В святой четверг триста бедняков разом входят во дворец. Они шумно рассаживаются за столом, а король вместе со слугами разносит угощение этим несчастным. После ужина, исполняя установленную церемонию, Его великолепие моет грязные ноги некоторым из них, тогда как дьякон читает евангельские строки, описывающие, как святой Иоанн и даже сам Иисус обмывали ученикам ноги: «Иисус… встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался; Потом влил воды в умывальницу, и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан…»[49 - Иоан. 13,4–5.] Если бы речь шла только о нищих, возможно, Констанция смогла бы смириться, но нет, были еще и прокаженные! Роберт обожает прокаженных, они позволяют королю показать себя столь преданным и столь милосердным… Он принимает их во дворце и торопится облобызать им руки, изъязвленные болезнью. Какой-то сеньор изумляется такой прекрасной, но чрезмерной добротой… — Иисус Христос принял облик прокаженного, — напоминает король сентенциозным тоном. Согласно Евангелию, Христос исцелял прокаженных… И вскоре король в своем показном смирении будет делать то же. В любом случае, ему приписывают чудодейственные исцеления: ему будто бы достаточно перекрестить больного, и проказа исчезает… Хитроумные люди в это верят или притворяются, что верят. Начиная с Роберта и вплоть до Людовика XVI королям будут приписывать способность исцелять золотуху, то есть всякого рода гнойные фистулы. С нищими и золотушными Роберт пребывает на вершине счастья. В сущности, чем больше он живет во грехе с Бертой, тем больше он выказывает себя добрым христианином, скромным и благожелательным. В конечном счете, Констанция освобождает место. Она покидает Париж, оставляет Роберта его нищим, его прокаженным и его любовнице, чтобы провести цвет молодости в Этампе, где замок идеально подходил для ее личного двора и для детей. В 1031 году Роберту Благочестивому — ибо отныне его нельзя называть иначе — пятьдесят пять лет. Для той эпохи возраст вполне солидный, но он чувствует себя вполне хорошо. Все идет отлично до 29 июня. В тот день солнечное затмение явилось потрясением для суеверных людей. Конечно, это затмение — предвестник смерти, во всяком случае, так говорят все вокруг. Действительно, король внезапно заболевает сильнейшей лихорадкой… и через три недели умирает. Из Мелёна, где болезнь поразила короля, его останки перевозят в Сен-Дени, где он похоронен рядом с отцом, Гуго Капетом. Монахи Сен-Дени так признательны покойному королю за множество благодеяний, что в своих агиографических сочинениях они описывают поразительные явления и катаклизмы, сопровождающие эту смерть: по небу будто бы прошла комета, реки вышли из берегов, обрушив дома и погубив маленьких детей… Сами небеса оплакивают благочестивого Роберта. Это благочестие пошло Парижу на пользу. Впервые после нашествий викингов суверен задумался о переустройстве города. Правда, только монастыри, аббатства, церкви и его собственный дворец попользовались королевскими щедротами, но начало положено. * * * Появление на троне Генриха I, сына Роберта Благочестивого, знаменует начало трудного периода: голод, эпидемии и пожары непрерывно сменяют друг друга. И потом, парижане разделились, одни приветствуют нового короля Генриха, другие требуют корону для его младшего брата Роберта. Генрих, обеспокоенный тем, что значительная часть горожан оспаривает его власть, счел разумным бежать и укрыться в городке Фекан у своего союзника герцога Нормандского. Он поступил правильно: в Париже больше нечего есть. На рынках продают мясо собак или мышей и даже, говорят, свежие, поспешно отрытые трупы, которые нужно хорошо готовить, чтобы самим не отравиться. В церквах толпятся несчастные голодающие в надежде обрести помощь или умереть или дождаться какого-нибудь события, которое положит конец страданиям. Все плохо. В 1034 году пожар, более мощный, чем другие, уничтожил хибары, в которых ютились простолюдины. В 1035 году голод сопровождается болезнью, напоминающей чуму, которая убивает вернее, чем голод. В это время Генрих I преследует мятежников, оспаривающих его права на трон. Это означает, что Парижем ему заниматься некогда. Для церкви настал момент воспользоваться всеми этими бедствиями, чтобы укрепить свою власть. В 1049 году эльзасский папа Лев IX, едва избранный понтификом, вбил себе в голову, что должен искоренить симонию, разъедающую духовенство. Верно, во Франции и особенно в Париже управители епархий и аббатств — далеко не всегда люди самые верующие и самые заслуженные. Это, прежде всего, те, кто сумел купить должность у монарха. Эта заведенная издавна практика, конечно, вполне устраивает богатых честолюбцев, но также и короля, который извлекает из продажи церковных должностей немалую часть своих доходов. Кроме того, высшие церковные иерархи, всем обязанные суверену, не могут отказать ему, если нужно набрать несколько батальонов, когда дело идет к войне. Во что вмешивается этот папа? — должно быть, вопрошает себя Генрих I. Пытаясь одолеть некоторые дурные обычаи, Святой престол стремится распространить свое влияние на все христианские страны. Это невыносимо! Для начала и чтобы продемонстрировать дурной настрой королевства, ни один французский епископ не отвечает на приглашение Льва IX, который созывает собор для обсуждения столь деликатной темы, как «клирики, подверженные симонии». Впрочем, этот папа по-прежнему стремится навредить королю франков. Пребывая в Ратисбоне, Его святейшество посещает аббатство Сент-Эммеран, в котором хранится рака, будто бы содержащая мощи… святого Дени! Но святой Денис покоится близ Парижа, это всякий знает. Так вот, нет, понтифик объявляет, что истинные мощи — те, что хранятся в Германской империи. Король Генрих отвергает эту новоявленную истину. Торжественно, в присутствии толпы парижан, он приказывает открыть саркофаг в аббатстве Сен-Дени. Оттуда вырывается столь благовонный и сладостный запах, что все убеждены: такой запах может исходить только от мощей святого! И люди продолжают радостно возносить молитвы Денису в его церкви в пригороде Парижа. Но король Генрих желает предпринять кое-что еще, ударить сильнее и выше, чтобы уменьшить влияние и власть папы. Для этого он создаст в Париже роскошное аббатство, которое будет принадлежать только ему, невзирая на все римские притязания. На месте часовни, посвященной святому Мартину, Генрих I закладывает монастырь Сен-Мартен-де-Шан, обносит его стенами, дарует ему золото и земли, жалует бенефиции, права, привилегии, освобождение от налогов… Дело громадное и завершено будет только при сыне Генриха, короле Филиппе I. В момент освящения в 1067 году Сен-Мартен-де-Шан представляет собой обширное пространство, обнесенное зубчатыми стенами с восемнадцатью эркерами и четырьмя мощными сторожевыми башнями. Именно этот знаменитый монастырь был в 1079 году передан ордену Клюни. Прежних каноников заменили семьдесят бенедиктинских монахов. Сен-Мартен-де-Шан стал приорством, «четвертой дочерью Клюни», как выражались в ту эпоху. Ибо аббатство имеет владения во Франции, но также в Швейцарии, Испании, Англии. Этим жестом Филипп I хочет, наверное, сделать некоторые уступки Святому престолу, погладить папу по шёрстке, пойти на компромисс ввиду двух интердиктов[50 - В римско-католической церкви временное запрещение всех церковных действий и служб.], объявленных во всеуслышание… Ибо век завершается так же, как начинался — запрещенной любовью. В 1092 году Филипп страстно влюбился в Бертраду, обрученную со старым графом Анжуйским. Чтобы обрести счастье, король отвергает свою жену и заключает ее в замок в Монтрёй-сюр-Мер. Увы, тем временем сладостная Бертрада успела выйти замуж за своего старика. Но если считаться с приличиями, для чего быть королем? Бертраду похищают, операция оказывается не слишком трудной, ибо жертва на это согласна! Двадцатидвухлетняя девушка пылко отдается королю, который почти на тридцать лет старше ее: она довольна и счастлива тем, что разгуливает по дворцу Сите, как настоящая королева франков. Эту королеву парижане принимают и встречают рукоплесканиями, когда она покидает свою резиденцию. Люди здравомыслящие, жители города полагают, что их король имеет право на счастье. В других местах общественное мнение не столь доброжелательно… Папа Урбан II ошеломлен: «Подобное событие очевидным образом свидетельствует об упадке всего королевства и предвещает скорое уничтожение ваших церквей…», — пишет он. А затем, поскольку не может вразумить влюбленных, попросту отлучает обоих от церкви. Отныне короля с его красоткой не должны пускать в церковь, двери монастырей также будут для них закрыты. В принципе. Ибо много таких, кто сохраняет к королю уважение, смешанное со снисходительностью. И это длится двенадцать лет! Двенадцать лет соборов, переговоров, невыполненных обещаний — двенадцать лет дворец Сите укрывает эту скандальную связь. Наконец, в 1104 году Бертраду внезапно поражает раскаяние! Она не может больше жить во грехе, хочет принести покаяние и стремится теперь к тому, чтобы облечься в лохмотья и удалиться в бедную хижину в Пуату. Король Филипп, это понятно, несколько озадачен. Но ничто не устоит перед волей Бертрады! И поэтому на собор в Париже король является босоногим, в жесткой шерстяной рясе, чтобы принести клятву, что он отказывается от той, которую уже потерял… Филипп возвращается в одиночестве в свой дворец, Бертрада улетает в свой пуатевинский шалаш, отлучение снято, мир вновь обретает прежний порядок. А ПРИ ЧЕМ ЗДЕСЬ ИСКУССТВА И РЕМЕСЛА (АР-Э-МЕТЬЕ)? Последующие французские короли сделали крупные пожертвования приорству Сен-Мартен-де-Шан. Должность приора была очень завидной: она приносила 45 000 ливров ренты. В приорстве были собственные казематы, которые в XVI веке превратились в королевскую тюрьму Сен-Мартен. Главным образом, туда заключали девиц легкого поведения, задержанных в общественном месте, и мы с содроганием представляем себе, как тяжело было жить рядом с веселыми дамами суровым монахам! В 1702 году старый монастырь был разрушен и реконструирован. Главное здание имело тридцать одно окно на фасаде, а вестибюль равнялся тридцати королевским футам (почти десять метров) на тридцать шесть (чуть меньше двенадцати метров). Однако вскоре выяснилось, что все это было построено из скверных материалов: подрядчики бессовестно обкрадывали монахов. Один использовал глину и гравий вместо камней, другой использовал подгнившее дерево… Последний испытал угрызения совести или испугался за свою душу. В любом случае, он признал на исповеди свой грех и получил небольшую скидку в двадцать пять тысяч фунтов с накладной. Впрочем, пользуясь этими работами, монахи выстроили обширные красивые дома на улице Сен-Мартен, возвели фонтан на углу улицы дю Вербуа и открыли общественный рынок. Расположенное тогда за пределами Парижа, приорство было, как мы сказали, обнесено собственными стенами; те, что мы можем видеть сегодня, датируются 1273 годом. Деревушка, возникшая вокруг, в конечном счете была присоединена к городу в XIV веке и вошла в новые укрепления, созданные Карлом V. Революция преобразовала приорство в Национальное хранилище искусств и ремесел, которое можно по-прежнему посетить в здании № 292 по улице Сен-Мартен. Музей Искусств и Техники, находящийся в нем, как и во времена монахов Клюни, является прибежищем памяти о человеческом прогрессе. Стоит также заглянуть и внутрь Хранилища: не забудем, что архитектура 1000 года вместе с Клюни познает распространение романского искусства, чрезвычайно униформистского искусства, подчиненного Риму. Основание южной колокольни с ее маленькой крышей из двухцветной черепицы и апсиды в проходах позади хоров в форме пчелиных ячеек — это прекрасные реликты романского стиля XI века. В церкви по-прежнему можно увидеть хоры с основанием 1067 года, а нынешний их облик датируется началом XII века, эпохи, когда на горизонте возникает готика: овальные арки в романском стиле соседствуют со стрельчатыми арками, символами готического искусства. Прошлое величие приорства отражается в трапезной для монахов, ставшей библиотекой, — великолепном образчике готического искусства XII века. Из укреплений той эпохи остаются на улице дю Вербу а куртина и частично реставрированная башенка. Изгиб улицы Байи напоминает о юго-восточной крепостной стене, чью угловую башню можно увидеть на лестничной клетке дома № 7. Наконец, на уровне перекрестка улиц дю Вербуа и Сен-Мартен возвышается башня дю Вербуа, по поводу которой Виктор Гюго, вступив в полемику с архитектором, который предлагал снести ее, жестоко пошутил: — Уничтожить башню? Нет. Уничтожить архитектора? Да. XII ВЕК ФИЛИПП-ОГЮСТ Париж, столица Франции Выйти на станции Филипп-Огюст, в двух шагах от Насьон, — это оказаться очень далеко от парижских стен XII века. Однако квартал сохраняет некоторую память о временах этого короля: авеню его имени, авеню де Бувин, напоминание о его победе над германским императором и особенно его четырехметровая статуя, помещенная на одну из колонн трона, которая была воздвигнута в 1843 году на краю площади де ла Насьон. Но разве это небольшое путешествие далеко от центра не является поводом задаться вопросом о границах, которые монарх хотел установить для своей столицы? Весь город отмечен влиянием Филиппа-Огюста, короля-завоевателя, бойца, который дал множество сражений, чтобы обеспечить суверенитет страны. Но сначала нужно было защитить Париж, ее столицу, посредством мощных укреплений. Стены Филиппа-Огюста, трехметровой ширины и девятиметровой высоты, были дополнены башнями, некоторые из них возвышались на двадцать пять метров. Эти огромные укрепления установят границы Парижа на почти два столетия, и многие фрагменты можно увидеть и в наши дни. Если вы хотите обнаружить эти свидетельства, нужно удалиться от центра, начать свой маршрут на правом берегу, там, где берут начало крепостные стены, поскольку угроза вторжения была более ощутимой с этой стороны. На западе Сену перегородили тяжелыми цепями, кроме того, это направление было защищено Лувром. Он уже существовал, как мы видели, — это была цитадель вдоль реки. Но Филипп-Огюст сделает его начальным пунктом, вокруг которого разовьется вся защита города, сделав из него крепость, защищающую все королевство. Прежде всего, главное строение здания, нужно воздвигнуть мощный донжон тридцати двух метров в высоту. Потрясение в сфере военной архитектуры: этот донжон не прямоугольной формы, как обычно, но круглый, что осложняет нападение — давая меньше зацепок для обстрела — упрощает сторожевые функции, облегчая наблюдение и давая большие возможности стрелкам из лука. Сам замок также развивается вокруг донжона: он образует огромный прямоугольник, составленный из могучих стен. Посреди каждой стены возвышается башня, на каждом углу — еще одна башня. Отводные каналы из рек Бельвиль и Менильмонтан питают водой широкие рвы, окружающие здание. Входные ворота, на востоке, относительно узкие, обрамлены двумя новыми башнями. Чтобы пробраться внутрь и позволить войскам, как и каретам, преодолеть ров, за несколько секунд опускается и поднимается мост, что делает Лувр совершенно неприступной крепостью. Он защищает Париж от возможного вторжения, одновременно давая убежище королю, если вспыхнут народные волнения. Кстати, апартаменты, предназначенные приютить в случае необходимости Филиппа-Огюста с семьей, находятся в самом донжоне, в самом центре сооружения, в наиболее укрепленной его части. ГДЕ НАХОДЯТСЯ ОСТАТКИ ЛУВРА? В конечном счете донжон, прозванный Толстой башней, никогда не служил королевской резиденцией, а был тюрьмой и хранилищем королевской казны, начиная с 1295 года. Франциск I приказал его разрушить: средневековую крепость сменил ренессансный замок. Во время работ по обустройству Карузель дю Лувр[51 - В настоящее время торговый центр, где проводятся также ежегодные выставки.], проходивших между 1984 и 1989 годами, археологи открыли на Квадратном дворе остатки крепости, построенной Филиппом-Огюстом. Внушительные основания башен и стен можно увидеть в археологической крипте музея. Разглядывая эти массивные камни, понимаешь, какой была оборонительная роль Лувра в ту эпоху. Великолепная зала Сен-Луи[52 - Людовика Святого.] остается последним свидетельством средневековых интерьеров замка Филиппа-Огюста. В том месте, где находился донжон, можно по-прежнему увидеть реликты колодца и рва — следы бывшей крепости. Пришлось дождаться Карла V и 1360 года, чтобы Лувр стал королевской резиденцией. С тех пор почти каждый король обустраивал дворец на свой вкус. Вплоть до Наполеона III, который предпринял большие работы с 1854 года, приказав, в частности, снести лачуги, загромождавшие подступы к дворцу на протяжении нескольких веков. Нынешним, знакомым нам обликом Лувра мы большей частью обязаны этому императору. Наконец, последняя трансформация — стеклянная пирамида, созданная по желанию Франсуа Миттерана, творение архитектора Мин Пея, который дал величайшему музею мира достойный его вход. Стена, начинавшаяся на уровне нынешнего моста дез Ар Угловой башней, пересекала Лувр и переходила в улицу де л’Оратуар, где можно увидеть и сейчас фрагмент башни в ризнице протестантской церкви. Продолжим наш путь. Перейдем улицу Сент-Оноре, где в домах №№ 148 и 150 камины показывают, что здания прислонялись к укреплениям (кстати, дом № 148 той же ширины, что и они). Здесь находились ворота Сент-Оноре. Мы идем по улице дю Лувр, где в доме № 11 сохранилось основание другой башни: благодаря округлой форме окружающих зданий она словно выступает из камня. Пройдем мимо Торговой биржи, стена следовала направлению, данному улицей дю Жур, расположенной на месте дороги вдоль бруствера: в доме № 9 прекрасно виден кусок стены. Мы продолжаем путь через бывшие ворота Монмартр, о которых напоминает табличка на доме № 30 по улице Монмартр, и попадаем на улицу Этьен-Марсель, также следующую направлению внутренней стены. Мы дойдем, таким образом, до важного реликта, башни Иоанна Бесстрашного, донжона, оставшегося от парижского дворца герцогов Бургундских, который был построен в 1409 году рядом с крепостной стеной на стороне, обращенной к сельской местности. На первом этаже башни вы увидите следы округлой башни Филиппа-Огюста: следовательно, тут две башни, вложенные одна в другую! Двинемся к воротам Сен-Дени, к дому № 135 по улице Сен-Дени. Стена шла дальше направо, к тупику де Пентр, это была дорога вдоль внешнего бруствера… Мы идем до ворот Сен-Мартен, к дому № 199 по улице Сен-Мартен. В этом месте стена кончалась и сворачивала на юго-восток, следуя от угла тупика Бобур к пассажу Сент-Авуа. Этот пассаж ведет нас к улице дез Аршив, затем к улице де Фран-Буржуа, которая в значительной степени воспроизводит дорогу вдоль внешнего бруствера. На уровне домов № 55–57 по улице де Фран-Буржуа находится основание одной башни, на котором грубо приподнимается более новое сооружение. Брусчатка на мостовой показывает нам следы куртины. Мы обнаруживаем следы стены у дома № 10 по улице де Оспитальер-Сен-Жерве, затем на улице де Розье, где во дворе дома № 8 можно увидеть башню. В этом направлении стены доходили до улицы Севинье, туда, где она изгибалась к югу, проходила через ворота Боде до пересечения с улицей Сент-Антуан, справа шла вдоль церкви, чья двойная толщина очень заметна в пассаже Шарлемань. Затем мы подходим к самому красивому, еще целому фрагменту: кусок стены вдоль лицея Карла Великого на улице де Жарден-Сен-Поль, больше шестидесяти метров, в том числе башня Монтгомери — по имени капитана шотландской гвардии, который будто бы был в ней заключен, после того как ранил короля Генриха II на турнире в 1559 году. На другой башне, в садах при особняке Турнель, мы обнаруживаем «метки поденщиков», то есть подписи ремесленников, которые обрабатывали камни. Стена кончалась у Сены, на высоте домов № 30–32 по набережной де Селестен. Чтобы продолжить путь на левом берегу, мы двинемся в направлении улицы Пултье на острове Сен-Луи, в ту эпоху пустынном и образованном двумя островками, разделенными в этом месте. Во времена стены ночью здесь натягивали тяжелую цепь, чтобы помешать любому передвижению по Сене. На этом левом берегу стена начиналась на высоте дома № 1 по набережной де ла Турнель, по имени угловой башни. Небольшое узкое здание № 7 бис по бульвару Сен-Жермен представляет собой на самом деле отпечаток проходившей здесь стены. Мы находим также ее реликты во дворе дома № 7 по улице де Шантье: в общежитии каменщиков сохранились консоли башенок. Мы следуем по следам бывшей стены до улицы дез Эколь, где под почтой можем видеть арку, пробитую в укреплениях, чтобы дать проход отводному каналу из Бьевры, змеившейся здесь речушки. Пройдем теперь на улицу дю Кардиналь-Лемуан, которая от улицы дез Эколь идет по следам внешнего рва укреплений: можно увидеть их кусок, примыкающий к казарме пожарных в домах № 48–50, и другой в саду при домах № 9–11 по улице Аррас. Прекрасные фрагменты находятся также во многих местах: в домах № 60–64 и № 68 по улице дю Кардиналь-Лемуан; в домах №№ 4 и 6 по улице Туэн; в домах №№ 1 и 7 по улице Кловис; и особенно в доме № 47 по улице Декарт, где можно, вооружившись терпением и преодолев три панели с кодом, подняться на конек двускатной крыши укреплений. Этот ревниво охраняемый узкий проход — лучшая награда в моих поисках. Просто магическое место. В доме № 50 по той же улице Декарт мы видим план ворот Бордель, или Сен-Марсель. Мы находимся на улице де Фоссе-Сен-Жак, которая занимает место внешнего рва укреплений, и мы проходим к дому № 151 по улице Сен-Жак, это местонахождение ворот Сен-Жак, самых значительных на левом берегу. Укрепления спускались затем по улице Суфло до улицы Виктор-Кузен. Ворота Сен-Мишель находились на высоте дома № 56 по бульвару Сен-Мишель, потом стена шла по правой стороне улицы Мосье-лё-Пренс, с памятной табличкой на доме № 40: «Бывшая улица де Фоссе». На этой улице китайский ресторан «Великая стена» служит неким подмигиванием — невольным, естественно — трудам Филиппа-Огюста. Стены в глубине этого ресторана и всех домов вплоть до улицы Расин, действительно, представляют собой сами укрепления. Стена прерывается затем бульваром Сен-Жермен и вновь продолжается: одна башня сохраняется в Каталонском доме, на углу улиц Сент-Андре-дез-Ар и де д’Ансьен Комеди. Улица Мазарин вплоть до Сены являет собой реликт внешнего рва укреплений, отдельные следы которых мы обнаруживаем в паркинге дома № 27 и в палисаднике при доме № 35. В доме № 13 по пассажу Дофин поднимемся на второй этаж института языков: с террасы открывается вид на вершину башни. Дальше улица Мазарин должна была бы переходить в улицу де Невер, но стена превращает этот проход в тупик: это стена укреплений. Вернувшись с улицы Мазарин, пойдите по улице Генего и в доме № 29 загляните в здание издательства «Сёй» — в глубине двора вы увидите башню укреплений… И каменная защита завершалась у Сены знаменитой Нельской башней, которая стояла на месте нынешнего Института Франции на набережной Конти (об этом нам напоминает табличка на левом крыле Института). Наверное, многие фрагменты стены еще будут обнаружены в домах частных лиц и в зданиях учреждений… Для людей увлеченных эти поиски станут охотой за сокровищем. Обнаружение реликтов этой стены Филиппа-Огюста стало моей первой радостью охотника за прошлым! Я предложил вам следовать за мной в этой немного длинной и сложной игре со следами, чтобы вы лучше поняли, какая страсть мной овладела, и какие задачи мне еще предстоит решить. Париж — загадка, которая не отпускает. И если сердце вам говорит о том же… * * * Подобно своей стене, Филипп-Огюст пленяет воображение! Он все сделал, все придумал, все пересоздал. Он утвердил королевскую власть, увеличил размеры страны, обновил Париж. Когда тот, кого называют Филиппом II, вступает на трон в 1179 году, ему всего лишь пятнадцать лет, и он ничего собой не представляет. Или почти ничего. Слишком юный король франков, который царствует только в Иль-де-Франсе… Он преобразит свою судьбу. Он завоюет территории, будет признан всеми французским королем, показав тем самым единство земель, которым он дает историю, язык и совместные планы. Благодаря ему, Париж обретает повадки столицы, достойной нового, возникающего королевства. Филипп II при жизни становится Филиппом-Огюстом[53 - Прозвище Огюст означает «Август».], римским императорским достоинством его наделяют священники в своих проповедях и писцы в своих сочинениях. Конечно, действует он методами жесткими и быстрыми. Вполне в духе своей эпохи и, скажем это откровенно, иногда отвратительными. Например, испытывая нужду в деньгах с момента вступления на трон, он решает получить выкуп с еврейского сообщества. Однажды в субботнее утро 1181 года парижские евреи оказались в тюрьме. Чтобы получить свободу, узники должны подарить свое имущество королю. Но этого недостаточно, в следующем году Филипп просто и радикально упраздняет все заемные письма христиан евреям. Отличное дело для общественных финансов: должники обязаны внести в королевскую казну пятую часть отмененного долга! 24 июня 1182 года принят эдикт о выселении. Впервые в Истории христианское королевство изгоняет всех евреев официальным постановлением. Парижские синагоги — та, что укрывается под сенью собора на острове Сите, та, что на улице де л’Аташри (нынешняя улица де ла Ташри) на правом берегу — преобразованы в церкви, а особняки евреев проданы по воле короля. Собранные суммы позволили королю создать рынок в бывшем еврейском квартале Шампо, отныне лишившемся своих обитателей. Он приказывает построить два крытых здания, чьи двери запираются на ночь. Эти обустроенные рынки представляют собой очень выгодное новшество: они позволяют негоциантам складировать товары в полной безопасности, закрытые от дождя и от злоумышленников. Очень быстро рынок в Шампо становится самым популярным в столице. Он большой, и там продается почти все — от продуктов питания до тканей. Тем самым король закладывает основы того, что возникнет на этом месте и останется на протяжении почти восьми столетий — Парижский центральный рынок… КОГДА ИСЧЕЗ ЦЕНТРАЛЬНЫЙ РЫНОК? Ввиду изобилия товаров рынок расширился, и в XVI веке Франциск I решил его реорганизовать. Тогда появились частные дома, прозванные «опорами рынка»: на первом этаже крытые галереи с товарами, а в центре этих галерей с аркадами находился «квадрат», куда приходили захлебом и молочными продуктами. В XIX веке Центральный рынок отягощен проблемами организации и гигиены: следовало вновь все перестраивать. В 1848 году был объявлен конкурс архитекторов, и выиграл его Виктор Бальтар, который между 1852 и 1870 годами построил десять крытых павильонов со стеклянными витражами и литыми колоннами. В 1936 году добавилось еще два павильона. Старый Центральный рынок будет принесен в жертву торжествующему XX веку. Увеличение парижского населения и ужесточение гигиенических норм вынудили преобразовать квартал и перенести рынок в другое место. Действительно, в 1969 году Центральный рынок собрал багаж, чтобы устроиться в Рюнжи, в парижском регионе. В следующие годы, между 1971 и 1973, глупость, невежество, высокомерный модернизм и принцип рентабельности привели к тому, что павильоны Бальтара были снесены. Грустное время для Парижа: уничтожение Центрального рынка и появление башни Монпарнас! Один из павильонов Бальтара пощадили, но перенесли в Ножан-сюр-Марн. Новые преобразования: в ближайшее время нынешний Форум де Аль будет обновлен и получит верхний ярус, сооруженный из зелени и стекла — творение архитекторов Патрика Берже и Жака Анзутти. Филипп-Огюст следит за всем, что делается в Париже, и он знает, что город должен развиваться и расти. Рядом с Центральным рынком печальное зрелище являло собой старое большое кладбище Невинных[54 - Кладбище получило такое название, поскольку поначалу здесь хоронили бедняков, душевнобольных и некрещеных младенцев.]: между могилами и открытым общим рвом скапливались нечистоты, бродили, хрюкая, свиньи, а красивые дамы бесстыдно торговали собственным телом. Стена — и здесь тоже — положит конец этому хаосу. Веселых кумушек попросили заняться своим доходным ремеслом в другом месте, свиньей вернули в свинарники, нечистоты вывезли. Отныне сюда входят только днем, чтобы помолиться или захоронить усопшего. Ночью ворота закрыты, все под замком. Король желает порядка и чистоты, его город не должен напоминать клоаку, открытую всем ветрам. Однажды он, стоя у окна во дворце Сите, чтобы посмотреть на движение судов по Сене, тележек на улице, видит, как кареты утопают в грязи… Лошади встают на дыбы, колеса скрипят, из-под них летят комья земли. Повсюду распространяется зловонный запах гнили и испражнений. «Как в будущем избежать этого невыносимого смрада?» — задается вопросом король. Некогда римляне заботливо мостили улицы плитами, но со временем слои отбросов, смешанных с глиной, погребли эту облицовку так глубоко, что от нее осталось лишь смутное воспоминание. Филипп собирает буржуа и городского прево: невзирая на существенные расходы, главные артерии всех кварталов должны как можно быстрее быть вымощены «твердыми и мощными камнями», по которым смогут ездить повозки, не поднимая отвратительного ила. * * * В 1187 году Гераклиус, латинский патриарх Иерусалима, прибывает в Париж, меняющийся на глазах. Прелат привез драматическую новость, от которой разрывается сердце всех христиан и проливаются потоки слез: Саладин, султан Египта, захватил Иерусалим! Город Откровения теперь в руках сарацин… Узнав об этом ужасном событии, папа Урбан III, охваченный страхом, скончался от огорчения. Но Гераклиус считает, что есть иной способ вернуть жизнь Священному городу: завоевать Палестину, набрать войска везде — во Франции, в Англии, в Германии. Патриарх приехал проповедовать третий крестовый поход с целью, многократно произнесенной и отчеканенной: необходимо освободить Иерусалим! С этой проповедью он выступает в соборе Нотр-Дам, который еще строится. Действительно, старая епископальная церковь Сент-Этьен, довольно ветхая и слишком узкая для постоянно растущего парижского населения, была снесена по воле епископа Мориса де Сюлли. На этом месте больше двадцати пяти лет строится новая базилика. Работы далеки от завершения, поэтому Гераклиус произносит проповедь скорее на стройке, чем в месте отправления культа. Все вокруг завалено отесанными камнями, веревками, шкивами, лестницами, балками, а с края возвышается то, что можно назвать полусобором: хоры здания, уже внушительного и великолепного. Четыре уровня возносятся к своду, нервюры которого спускаются с высоты и продолжаются на округленных колоннах; вокруг двойная галерея открывается на маленькие часовни. Каменотесы, плотники, кровельщики, каменщики, кузнецы, возчики работают под надзором чиновника, который на больших листах пергамента чертит планы и эскизы самой большой церкви, которую он только может вообразить. Несмотря на бешенство нетерпения, проявляемое епископом с целью ускорить процесс, стройка продвигается так медленно, что это приводит в отчаяние. В октябре месяце каждый год работа замедляется и входит в период летаргии. Наступающие холода могут заморозить строительный раствор, поэтому каменщики откладывают в сторону мастерки, покрывают соломой начатые стены и мирно ждут весны, чтобы вернуться к делу. Что до каменотесов, то они продолжают работу, невзирая на холод, но в более медленном темпе, укрывшись в понастроенных повсюду деревянных бараках. На этой величественной стройке Гераклиус рыдает, кричит, угрожает, предвещает огонь Апокалипсиса, если Иерусалим не будет освобожден, открывает врата Неба, и ужасные слова словно возносятся, громыхают, отзываются эхом под сводами хоров. Аудитория трепещет, слова почтенного патриарха волнуют сильных и пугают бедных. Филипп-Огюст не может поступить иначе, как принять участие в священном деле — освобождении Святой земли и могилы Иисуса. Впрочем, во всей Европе атмосфера очень воинственная. В Париже, как во всем королевстве, как в Англии, аристократы и простолюдины требуют похода «на край веры». У французского короля нет особого выбора, он должен идти. Но не сразу. Сначала надо заключить мировое соглашение с Ричардом Львиное сердце, английским монархом, который будет участвовать в экспедиции. Оба суверена подписывают договор о верности: «Мы совершим вместе поход в Иерусалим под началом Господа. Каждый из нас обещает другому хранить ему верность и дружбу…» И потом, 15 марта 1190 года, погибает при родах мертворожденных близнецов королева Изабелла, супруга Филиппа-Огюста, ей еще не было двадцати. Десять лет назад Изабелла де Эно, будучи еще ребенком, вышла замуж за короля по причинам территориальным: в приданое она принесла Артуа. Филипп не слишком любил эту хрупкую слезливую девушку, но кончина ее отменяет все обиды. Филипп требует для королевы грандиозных похорон. Они происходят на хорах собора Нотр-Дам, и останки усопшей опускают в могилу, вырытую по этому случаю. Прежде чем отправиться в Крестовый поход, французскому королю нужно покончить и с другими делами. Он знает, что Париж — город почти беззащитный. Есть, конечно, старые стены на острове Сите, но агломерация сильно разрослась по обеим берегам. На случай вторжения нет внушительной защиты. И пренебрегать опасностью нельзя, норманны и англичане периодически угрожают королевству Франция. Именно тогда и родилась идея о стене, идущей в северном направлении на правом берегу. Филипп-Огюст предвидит великое будущее своей столицы. Он надеется, что надежные новые укрепления привлекут в Париж множество жителей, и он набрасывает для этого города будущего настоящий план урбанизма. Внутри задуманного кольца укреплений он видит зеленые пространства, сады между жилыми домами, которые еще предстоит построить. * * * Назначив шесть парижских буржуа надзирать за распоряжениями короля в его отсутствие, Филипп-Огюст отправляется в Сен-Дени, где получает торжественное благословение «святым гвоздем и святыми терниями» и берет стяг, украшенный золотыми крестами, его знак присоединения к походу. Теперь Филипп может двинуться на завоевание Святой земли. 4 июля 1190 года короли Франции и Англии встречаются в Везле. Они прогуливаются вдвоем вдоль долины Роны, где охваченные энтузиазмом толпы приветствуют двух великих монархов, которые сокрушат надменного Сарацина. Филипп садится на корабль в Марселе, Ричард продолжает свой путь к Генуе… Филипп-Огюст остается далеко от Парижа и своего королевства почти полтора года! И ради чего? Ни для чего. Для него Крестовый поход заключается в шестимесячном ожидании на Сицилии, в тщетной надежде дождаться, когда стихнут средиземноморские бури, потом несчастная осада города Сен-Жан-д’Акр, которая не сдвинула ни на дюйм солдат Саладина. В довершение всего, Филипп заболевает. Серьезно. Его трясет сильная лихорадка, он теряет волосы и ногти, воспаление поднимается к глазу, разъедает его, гасит его свет… Филипп ждет только одного: покинуть эту негостеприимную землю, вернуться в Париж, забыть о своих благочестивых мечтах. Он посылает гонцов к Ричарду Львиное сердце с просьбой освободить его от обязательств и позволить ему как можно быстрее отправиться во Францию. — Если король уедет, не исполнив обета, — презрительно объявляет английский суверен, — это будет бесчестьем для него и позором для французского королевства. И я не советую ему поступать таким образом. Если он должен выбирать между смертью и возвращением в свою страну, пусть решает сам! Филипп уже все решил: он садится на корабль в Тире, оставив французских крестоносцев на месте, в распоряжении Ричарда. Король прибывает в Париж 27 декабря 1191 года совсем не таким блестящим кавалером, каким уезжал восемнадцать месяцев назад… В двадцать шесть лет это лысый кривой доходяга, который вблизи видел смерть, который понимает, что время бежит, и хочет действовать, чтобы создать нечто прочное. Когда он возвращается из злополучной экспедиции, строительство укреплений на правом берегу, конечно, сильно продвинулось. Король продолжает в том же духе и чертит план крепостной стены, которая должна охватить левый берег. Тем временем Ричард Львиное сердце упорно держится за свой Крестовый поход. Он занимает порт Яффа, восстанавливает Иерусалимское латинское королевство, но взять Святой город ему не удается. В конце концов, чтобы положить конец слишком затянувшейся авантюре, он заключает перемирие с Саладином и покидает Палестину в октябре 1192 года. В пути его застигла буря, и корабль затонул в порту острова Корфу. Взятый в плен, словно вульгарный наемник, английский король становится узником Генриха VI, германского императора. Эта ситуация явно радует Филиппа-Огюста: он держит в руках Иоанна Безземельного, юного брата плененного короля. Чтобы завладеть короной Англии вместо старшего брата, Иоанн готов на любые уступки. Действительно, он помогает французскому королю осадить крепости в Нормандии, английские владения, и позволяет ему захватить Жизор, а также другие замки, которые принадлежат Плантагенетам, королевской династии в Англии. Но все хорошее кончается, и Ричард, наконец, выходит на свободу 2 февраля 1194 года. Как веточка, готовая вспыхнуть, война между Филиппом и Ричардом немедленно воспламеняет Францию. Для этого есть политические причины: французский король хочет увеличить свое королевство до его естественных границ, английский король хочет сохранить свои земли на континенте. Но сверх логики этого противостояния есть два человека, которые ненавидят друг друга. Они такие разные! Ричард — это природная сила, воин, сразу хватающийся за боевой топор. Филипп, напротив, сражается лишь тогда, когда этого требует эпоха, но он создан для управления своими государствами, для улучшения жизни своих современников, для работы ради прогресса. Впрочем, французские войска не слишком сопротивляются английской армии, они отступают повсюду. В самом деле, настоящих столкновений нет — это бегство, маневры, прорывы, сожженные деревни, оставленные и отбитые замки… Однако 3 июля 1194 года обе армии, конечно, по недосмотру, оказываются друг против друга в лесу Фретеваль, рядом с Вандомом. Ричард атакует во главе своих эскадронов, и французы торопятся отступить. Они бегут так быстро, что Филипп оставляет на месте свою прекрасную посуду и свои серебряные шкатулки. Возможно, еще серьезнее, что на поле боя он бросает то, что называет своими «архивами», свои счета, которые возит с собой, согласно обычаю. «В сущности, — думает он, — так ли разумно таскать эти бумаги на войну?» Отныне королевские архивы перестанут путешествовать. Они останутся в Париже, за толстыми надежными стенами Лувра. Таким образом, по необходимости, подкрепленной опытом, Филипп-Огюст создает предтечу Национального архива Франции. Оставаясь вечным забиякой, Ричард Львиное сердце умер, как и должен был умереть — сражаясь. 26 марта 1199 года, осаждая замок Шалю в Лимузене, он серьезно ранен в шею стрелой. Начинается гангрена, и через одиннадцать дней он умирает. Враждебные действия продолжаются, на сей раз против Иоанна Безземельного. Филипп теперь летит от победы к победе, расчленяет королевство Плантагенетов на французской земле и завоевывает Нормандию, Мэн, Турень, а вскоре и колыбель Плантагенетов — Анжу и Пуату. В конечном счете, Иоанн Безземельный окончательно побежден сыном Филиппа, будущим Людовиком VIII, при Рош-о-Муан 2 июля 1214 года. Тем временем папа сразил германского императора Оттона IV в знаменитой битве при Бувине и тем самым вырвал капетингский суверенитет у ослабевшей империи. Если Филипп-Огюст выиграл пари, разбив на войне главных соперников — англичан, немцев, но также и испанцев (в битве при Мюре в 1213 году), то он преуспел и в своем Париже! В последние годы XII века город пошел на взлет. За несколько десятилетий население удвоилось: парижан стало более пятидесяти тысяч. Дороги улучшились, коммерция процветает, ярмарки и рынки получили новое развитие. Париж отныне один из самых больших городов Европы, и главное: это столица самого могучего королевства в Западном мире. XIII ВЕК МОБЕР — МЮТЮАЛИТЕ Университет начинает взлет Белые буквы на фоне синей керамики, станция «Мобер — Мютюалите» являет собой классический жанр made in RATP[55 - Сделано в RATP (англ.); RATP (Régie Autonome des Transports Parisiens) (франц.) — Автономный Оператор Парижского Транспорта.]. Не будь оранжевых кресел вымученного дизайна 80-х годов, все было бы великолепно. Выйдя, можно направиться ко дворцу де ла Мютюалите (Дворцу Взаимности), который прячет за своим фасадом в стиле ненавязчивого ар-деко протестные митинги любого сорта. Можно также двинуться в противоположном направлении, чтобы увидеть площадь Мобер, ее рынок, ее улочки, насыщенные историей. Перед преобразованиями Второй империи эта площадь была не такой большой, как сегодня, более удлиненной, зажатой и труднодоступной. Скромная площадка фонтана напоминает ее начальную форму, нечто вроде треугольника, который уходил к северу до улицы де Карм и возвращался в излучину улицы Лагранж. Парижский университет делал свои первые шаги именно здесь… на свежем воздухе! На эту площадь Мобер, а также на улицу дю Фуар школяры приходили послушать своих наставников. УЛИЦА ДЮ ФУАР, ПЛОЩАДЬ МОБЕР: ПОЧЕМУ? Фуар… слово из старофранцузского языка, означавшее «фураж», потому что молодые люди с наметившимися интеллектуальными интересами садились на тюки с сеном, едва выгруженные с судов, которые курсировали по Сене. А почему Мобер? Это название — шутливое сочетание слов Magister Magnus[56 - Великий магистр (лат.).], латинское наименование Альберта фон Больштедта по прозвищу мэтр Альбер, немецкого доминиканца, ставшего магистром теологии в Парижском университете в 1245 году. Кстати, поблизости находится улица Мэтр-Альбер, изогнутый переулок, существовавший уже в XI веке под именем улицы Пердю…[57 - По-французски это означает «Забытая» или «Погибшая улица».] В конечном счете, улица вовсе не погибла: она существует уже тысячу лет и без изменений пережила все работы, все модификации здешнего квартала, все урбанистические прожекты! Мэтр Альбер был доминиканским монахом, но он хотел удалиться от излюбленных тем церкви, удалиться как в прямом, так и в переносном смысле слова: он отринул величественную кафедру Нотр-Дам, чтобы читать лекции сначала в доминиканском монастыре на улице Сен-Жак, в стенах которого вскоре стало немного тесно, такими толпами стекались сюда школяры! Тогда он стал преподавать в грязи на левом берегу! Нужно было иметь и веру, и здоровье, чтобы учить на свежем воздухе, под палящим солнцем или проливным дождем, перед страстно увлеченными школярами, которые сидели на тюках сена. Сегодня нынешние студенты устраивают манифестации, чтобы иметь аудитории для занятий, и они правы. Но в те времена можно было умереть, подхватив скверный насморк, школяры рисковали заболеть воспалением легких… ради счастья учиться! Привычка сохранилась надолго, ибо позднее мы увидим, что на тюк соломы садится молодой флорентиец с худым лицом, это был Данте Алигьери, который еще не написал свою «Божественную комедию»… И вот почему в двух шагах мы находим улицу Данте. Знаменитый поэт знал улицу дю Фуар открытой, оживленной — днем и ночью там толпились школяры. Гораздо позже, в 1358 году, все изменилось: чтобы помешать молодым экспансивным людям приходить сюда и вести шашни с проститутками квартала, улица была перегорожена двумя деревянными воротами, которые запирались на ночь. Улица Мобер занимала место важной дорожной артерии — римской дороги, связывающей Париж, Лион и Рим через улицу Галанд и улицу де ла Монтань-Сент-Женевьев, но также и дороги, ведущей в Сантьяго-де-Компостела. Поэтому в XII веке воздвигли церковь, посвященную святому Юлиану Бедному (Сен-Жюльен-лё-Повр), покровителю паломников и путешественников, небольшое здание, которое остается прекрасным примером перехода от романского искусства к готическому. Нынешний фасад датируется XVII веком, но внутри еще можно увидеть красивые контрфорсы XII века, равно как и остатки капителей и колонн. Два траверса нефа также относятся к XII веку. Когда университет был признан и обрел свою организацию, ректор заседал в этой церкви и предоставил окрестные площади и улочки коллежам и школам, которых развелось столько, что весь ансамбль на левом берегу получил название «университет». Оставленная школярами после создания университета, улица Мобер стала местом зловещим, опасным и вызывающим страх. На старинных гравюрах она изображена утыканной виселицами и лестницами правосудия — нечто вроде позорных столбов с ошейниками, где выставлялись богохульники, клятвопреступники и многоженцы, которых хотели подвергнуть публичному поношению. Площадь превратилась в место казней и мук. Кроме того, берега Сены не были здесь очень высокими, а насыпей почти не было, поэтому эти места постоянно затоплялись. На доме № 29 на площади Мобер табличка с полустертыми готическими буквами напоминает, до какого уровня поднялась вода во время наводнения 1711 года. Угроза вечных затоплений и мрачная атмосфера площади исчезли в XIX веке под ударами кирки неизбежного барона Османа, когда он решил создать бульвар Сен-Жермен и улицу Монж. В XII веке знание и образование находятся все еще в руках церкви — догматической и косной. Теологией, но также наукой, грамматикой, риторикой и диалектикой занимаются только в монастырях. Нужно подчиняться епископальной школе, соблюдать каноническое право, которое преподают в школе Нотр-Дам, на острове Сите. В противостоянии такому количеству запретов и ограничений появляются диссиденты… О, это не опасные бунтари, это даже еще не гуманисты: священнослужители и люди светские мечтают только о толике независимости. Чтобы получить относительную независимость от папы и от епископальной школы — хотя бы возможность выдавать дипломы, — они устраиваются на левом берегу, где сообщества наставников и учеников набирают высоту, поднимаясь по склонам холма Сент-Женевьев. Все это происходит в атмосфере столкновения интересов: каждый учитель утверждает, что имеет право преподавать, каждый ученик реализует возможность избрать себе профессора, а Парижский епископ яростно протестует против всех попыток покуситься на его привилегии. В 1200 году Филипп-Огюст решает, что пора внести некоторый порядок в эту сумятицу. Он допускает относительную свободу школ, предоставив им статут и привилегии: отныне они получают коллективное название «Universitas parisiensis magistrorum et schlarum»[58 - Парижский университет магистров и учащихся (лат.).]. И слово «universitas» здесь нужно понимать в его чисто латинском смысле слова — иными словами, это «сообщество» или «компания»; то есть, собрание лиц, занимающихся одной и той же деятельностью. Как бы там ни было, король устанавливает рамки, в которых можно свободно осуществлять образовательный процесс, освобожденный с этого времени от всякой церковной опеки. Поэтому XIII век станет столетием Университета… Самые знаменитые учителя открывают свободные курсы на холме Сент-Женевьев, а школяры в массе своей следуют за ними. Преподаватели стараются отдалиться от ортодоксии, то есть от навязанного «правильного суждения». В частности, они желают преподавать медицину: это задача трудная, ибо папа Гонорий III в 1219 году запретил подобное обучение монахам из опасения, что эти ученые бредни отвратят служителей Господа от теологии, единственной истинной науки. Сразу же работы Гиппократа и Галена начинают все больше изучаться подпольно, во всяком случае, вне церкви, и знания передаются профессорами различных религиозных орденов, стремящихся продемонстрировать некоторую независимость. Левый берег Сены быстро покрывается коллежами и школами, которые привлекают школяров не только королевства Франции, но со всей Европы. В своей книге «Западная история» епископ Жак де Витри даем нам ошеломляющую картину этого Латинского квартала в стадии формирования. Конечно, нужно учитывать точку зрения священнослужителя, который ужасается все более свободным нравам как в сфере интеллектуальной, так и в частной жизни, но его свидетельство ценно для нас тем, что дает зарисовку средневекового Парижа… Для Жака де Витри город — это «запаршивевшая коза», и добрый епископ видит проституток повсюду! В любом случае, он описывает нам дома на левом берегу, в которых на втором этаже размещалась школа, а на первом бордель с девицами легкого поведения… Школяры таким образом весело переходят от счастья познания к получению чувственных наслаждений. И весь этот маленький мирок, который включает в себя французов, нормандцев, бретонцев, бургундцев, немцев, фламандцев, сицилийцев и римлян, возбуждается и ссорится по малейшему поводу, тогда как профессора, более озабоченные полновесной монетой, нежели чистой наукой, пытаются переманить друг у друга учеников. И все изощряются в крючкотворстве, которое очень не нравится достопочтенному епископу, который желает, чтобы школяры больше думали о бессмертии души и всемогуществе Божием. Сколь бы ни протестовал строгий наблюдатель Латинского квартала, школ становится все больше и больше. Богатые аристократы и многие религиозные ордена, такие как доминиканцы или францисканцы, финансируют и открывают заведения, где могли бы жить, питаться и учиться школяры. Между площадью Мобер и холмом Сент-Женевьев повсюду возникают коллежи. Верно, что некоторые собирают лишь кучку учеников, и во множестве появляются те, которые сливаются, делятся, пожирают друг друга. Коллеж ирландцев пожирает коллеж ломбардцев, коллеж Дании продан кармелитскому монастырю, коллеж де Прель становится частью коллежа де Дорман-Бове, знаменитый коллеж Кокре проиграл соревнование коллежу Сент-Барб… Сорок две тысячи школяров всех возрастов, от пятнадцати до пятидесяти лет, слушают лекции в почти семидесяти пяти коллежах. В это же время в других европейских столицах имеются очень немногие школы. Поистине, Париж являет собой крупную величину в бурлящем интеллектуальном мире. НО ГДЕ ЖЕ ИСЧЕЗНУВШИЕ КОЛЛЕЖИ? Один из самых старых коллежей — все позволяет в это верить, хотя ничего от него не осталось — получил имя своего основателя, кардинала Лемуана[59 - Жан Лемуан (1250–1313), легат папы Бонифация VIII во Франции.]. Видимо, коллеж был снесен в конце XVII века, все тексты это подтверждают. Правда? Ответить просто, если бы не моя скверная привычка рыскать во всех закоулках, где пахнет древними камнями… Историки Парижа, например, Жак Илере, упоминают все же театральный зал «Латинский рай», построенный на руинах коллежа, и намекают также на таинственную частную дорогу… к которой, очевидно, не сумели подобраться. Устроившись там в засаде, вы с удивлением обнаружите целую россыпь зданий из старых широких камней, которые датируются, без сомнения, XVII веком: это часть коллежа кардинала Лемуана! Подойдите поближе к креплениям, которые напоминают о старинном входе к лестницам, и вы увидите на гладком камне бороздки, вырезанные руками «школяров»: «3 С», буквы типичные для XVII века… Надпись, указывающая, что данный школяр поднимался к месту обитания по лестнице 3С. Трогательно, разве нет? Самым красивым из всех этих коллежей, которые можно увидеть еще сегодня, остается коллеж Бернардинцев, основанный в 1224 году. Расширенное в XIV веке, это здание — замечательный образчик средневековой гражданской архитектуры в Париже, часто лишенный внимания, с готическими окнами и розетками. В доме № 24 по улице де Пуасси сводчатый подвал — бывшее хранилище вина и продуктов — по-прежнему присутствует здесь, а также первый этаж, который был трапезной в монастыре. Последнее сохранившееся сооружение — это самая протяженная готическая зала Парижа (более тридцати пяти метров в длину). Пятилетние работы позволили реставрировать это громадное средневековое пространство, предназначенное для учебы и исследований, но которое к тому же остается открытым для публики, к нашему восторгу. А в доме № 14 по улице Карм укрываются остатки коллежа де Прель, основанного в 1314 году. За длинными окнами с занавесками люди и сегодня живут в том, что было часовней в XVI веке! В доме № 17 по той же улице Карм сохраняются реликты часовни коллежа Ломбардцев, основанного в 1334 году. Портал датируется 1760 годом, и остатки часовни выглядят довольно странно, они словно размыты, изъязвлены водами старинного фонтана. Коллеж Корнуэльцев, основанный в 1321 году, прячется в маленьком пассаже старого Парижа, который ведет от улицы Галанд к дому № 12 бис по улице Дома. Обернитесь в первом внутреннем дворике: у вас перед глазами входное здание коллежа, которому почти семь столетий. Коллеж Шотландцев обосновался в доме № 65 по улице дю Кардиналь-Лемуан. Превращенный в тюрьму в эпоху террора, он был возвращен англиканской церкви в 1806 году. Мы находим здесь лестницу и парадный двор, но главное, выходящий на улицу фасад здания с надписью «Коллеж Шотландцев» и аббревиатурой «FCE» (Fief du coll ge d’cosse[60 - Собственность коллежа Шотландии (франц.).]). Все эти отчетливо видные знаки показывают, насколько важным для каждой страны было обозначить свое присутствие в университете, который замышлялся как международный. В доме № 9 бис по улице Жан-де-Бове мы видим часовню XVII века, зажатую современными зданиями — это напоминание о коллеже де Дорман, созданном в 1365 году. Следуйте за мной до дома № 21 по улице Валет, и вы найдете там лестницу — реликт прошлого. Войдите во двор бывшего коллежа де Форте[61 - Назван по имени основателя: коллеж создан по завещанию Пьера Форте (1345–1398). каноника и канцлера Нотр-Дам.], основанного в 1394 году. В этой исторической бреши под открытым небом, в самом сердце Парижа перед вами предстанут безмолвие и сияние. И пролеты этой лестницы, которые устремляются наверх, не кончаются, порождают в вас желание ускользнуть от мира… Именно это сделал однажды ученик Жан Кальвин, подвергшийся преследованиям за ересь. Самый знаменитый школяр этого коллежа пробрался на крыши, чтобы сбежать в Женеву, где он выработал свою реформистскую теорию. По иронии судьбы, этот коллеж де Форте стал местом зловещего рождения контрреформистского движения — созданной в 1572 году пресловутой Священной лиги герцога де Гиза, подстрекательницы Варфоломеевской ночи. Враждебный этому радикализму коллеж Сент-Барб был известен своим свободомыслием: здесь преподавали дисциплину, не очень популярную сегодня, — логику. Коллеж находится на улице Валет, он поглотил бывший коллеж Кокре, знаменитый тем, что здесь учились ренессансные поэты Жоашен дю Белле и Пьер де Ронсар. В 1229 году, когда Филипп-Огюст мертв уже шесть лет, Людовик VIII мертв уже три года, а Франция живет при регентстве Бланки Кастильской в ожидании совершеннолетия Людовика IX, в университете начинается бунт. У школяров той эпохи очень дурная репутация: эти молодые люди, которых принято считать элитой нации, нагоняют такой страх на парижских буржуа, что по вечерам улицы пустеют… Школяров обвиняют, иногда справедливо, что они воруют ради пропитания, похищают добропорядочных горожанок, чтобы удовлетворить свои низкие инстинкты, а при случае могут даже и убить. В попытке навести порядок епископ Парижский Гийом де Сеньоле угрожает отлучением от церкви тем, кто ходит вооруженным. Но университетским молодцам плевать на подобную анафему, и они весело продолжают свои проделки. Епископ гневается, он приказывает арестовать самых буйных, а других — изгнать, чтобы их повесили где-нибудь в другом месте. В феврале 1229 года, в понедельник после карнавала, компания студентов наведалась за вином к одному кабатчику в пригороде Сен-Марсель. К концу вечера, изрядно напившись, они затевают с хозяевами оживленный спор о цене напитка, слегка накладной для их кошельков. Очень быстро дискуссия о деньгах перерастает в ссору, голоса повышаются, за словами следуют удары… Таверна вопит, она вопит так громко, что со всего квартала сбегаются крепкие мужчины. Настоящая битва разгорается между студентами и парижанами, она идет ночью и, в конечном счете, нехороших ребят довольно грубо прогоняют. На следующий день униженные студенты приходят штурмовать пресловутую таверну в пригороде Сен-Марсель. Вооружившись палками, они громят все в этом заведении и проходят по улицам, грабя прочие лавки. Они нападают на всех, кто встречается им на пути, не различая пола. Они ранят и убивают горожан. Скандал, вызванный этим вторжением, взволновал весь Париж и достиг ушей регентши. Она недвусмысленно берет сторону горожан и приказывает сержантам и лучникам «наказать студентов университета». На студента больше всего похож другой студент, поэтому вооруженные стражники не стремятся найти истинных виновников: они весело устремляются к укреплениям и обрушиваются на школяров, которые там гуляют. Посланцы регентши убивают нескольких молодых людей, ранят других и грабят всех остальных. Парижский университет сразу же приходит в негодование. Его привилегии уничтожены, его независимость поставлена под сомнение, его студенты подвергаются нападкам. Короче, поднята рука на само образование! Чтобы оказать давление на власть, мэтры и ученики используют новое средство: они прекращают свою деятельность. Учебный процесс прерывается, и школы пустеют. Слово «забастовка» появится только шесть столетий спустя, но уже речь идет о тяжелом конфликте, где никто не хочет уступать. Мэтры и ученики покидают Париж, чтобы преподавать и учиться в другом месте. Анже, Орлеан, Тулуза, Пуатье с радостью обращают себе на пользу великолепную репутацию парижского университета. Даже английский король Генрих III потирает руки, счастливый принять некоторых школяров, испытывающих сложности во французской столице. Все закусили удила, никто не хочет сдаваться. В сущности, в этом нет ничего анекдотического. Университет борется за свои привилегии и независимость. Королевская власть хочет показать свою способность навести порядок. Проходят месяцы, Парижский университет остается пустой скорлупой. «Надо уметь прекращать забастовки», скажет позднее Морис Торез. Что ж, проблема возникает уже в Средние века. К счастью, папа Григорий IX слегка расшатывает застывшую ситуацию. Он-то желает, чтобы Париж оставался центром обучения, в частности, религиозного. И он подталкивает стороны к переговорам, настаивает на этом. Со своей стороны, Людовик IX, юный шестнадцатилетний король, вступается за мать… В конечном счете, Бланка Кастильская прекращает дуться и соглашается возместить ущерб школярам, пострадавшим от насилия лучников, возобновляет привилегии университета и обязуется добиться от парижских домовладельцев разумных цен на комнаты для школяров. Со своей стороны, епископ Парижский, аббаты Сент-Женевьев и Сен-Жермен-де-Пре, как и каноники капитула Сен-Марсель, клянутся в будущем уважать права мэтров и учеников университета. Эта старинная вражда «частного и общественного» за познание между церковью и светскими преподавателями на время завершается компромиссом, но соперничество существует и в наши дни. Что до папы Григория IX, он соглашается признать дипломы, полученные студентами в Анже и Орлеане, при условии, что те немедленно возвращаются в Париж. С другой стороны, Святейший отец утверждает за студенческой корпорацией право голосовать за статуты, разрешает даже использовать оружие «прекращения» — забастовки — в случае, если школяр будет убит, а убийца останется безнаказанным. Более того, в булле «Parens scientiarum universitas»[62 - Папские буллы обозначаются первыми словами латинского текста.] от 13 апреля 1231 года понтифик окончательно признает юридическую и интеллектуальную независимость Парижского университета. Ученики и профессора могут вернуться в Париж: забастовка продолжалась два года! Занятия возобновляются, а парижане в общем-то удовлетворены тем, что Латинский квартал ожил после столь долгого сна. * * * В царствование Людовика IX, более известного под именем Людовика Святого, университет еще более расширяется. Ученый совет его покидает маленькую церковь Сен-Жюльен-ле-Повр, ставшую слишком тесной, и располагается в Сорбонне — там, где находится сегодня. Эта Сорбонна, от которой зависят теперь все факультеты парижского региона, изначально была просто одним из коллежей данного квартала, который был основан в 1257 году исповедником короля по имени Робер де Сорбон. Чем объяснить этот потрясающий успех? Тем, что основатель этого коллежа был подлинным педагогом. Другие мэтры открывают коллежи, чтобы приютить бедных школяров с единственной целью набрать из них будущих священнослужителей или, по крайней мере, сделать их должниками своего ордена или могучего покровителя, который их принял. А Робер де Сорбон не хочет готовить слуг, преданных ему самому. Он постоянно думает о том, чтобы привить молодым интеллектуальные потребности, воспитать вкус к учебным занятиям. В тот момент, когда прочие коллежи ведут войну с помощью теологических и философских дебатов, «сорбоннары», вооруженные аргументами до зубов, свое учебное заведение вручают в руки потомства: ведь даже сегодня, кто говорит «Сорбонна», тот говорит «университет»! Вот как один коллеж среди прочих, но отличный от прочих, затмил всех своих соперников. ЧТО ОСТАЕТСЯ ОТ ПРЕЖНЕЙ СОРБОННЫ? Слава Сорбонны быстро распространяется по всей Европе. Однако в XV веке это учебное заведение попало в руки церкви, которая, в конечном счете, признала университет лишь для того, чтобы полнее завладеть им. С появлением гуманизма возникли новые инакомыслящие коллежи. Сорбонна потеряла свое влияние, отторгая новые идеи точно так же, как некогда старая школа Нотр-Дам. Событием, которым отмечены одновременно масштаб славы Сорбонны и начало ее упадка, стало создание в ее стенах в 1470 году первой французской типографии. Сорбонна стала орудием королевской и папской власти. В XVII веке кардинал де Ришелье, довольно верный папе, предпринял попытку спасти сами основания Сорбонны. Он вложил значительные суммы, чтобы обновить герб старой школы. Сооружения, которые можно увидеть сегодня, датируются вовсе не эпохой ее создания, но периодом вмешательства Ришелье и тех, что произошли в XIX веке. Внутри часовни можно восхититься надгробием Ришелье работы скульптора Жирардона. Вокруг этой часовни, купол которой приказал воздвигнуть кардинал — его видно снаружи вместе с тремя этажами здания, типичного для классицистической эпохи — стоят только современные строения. От Средневековья не осталось ничего! На неровных булыжниках почетного двора все же виден белый пунктир, напоминающий о местоположении первоначального здания. Остатки старой Сорбонны погребены под этими камнями. Большие камины XIX века в стиле предположительного неоренессанса имеют целью напомнить о средневековых каминах. Увы, в ту эпоху реставрация не совпадала с реабилитацией. Для Парижа Людовик Святой всего лишь гарантирует независимость университета. Он идет на большие расходы, приобретя у Балдуина II, императора Константинопольского, очень нуждавшегося в деньгах, кусок истинного креста, священную губку, с помощью которой римские палачи напоили уксусом Христа, и железный наконечник священного копья, пробившего бок Богу-Сыну. Вместе с терновым венцом, посохом Моисея, кровью Христа и молоком Богородицы коллекция реликвий французского короля становится очень внушительной! Для хранения таких драгоценностей маленькая часовня святого Николая во дворце Сите смехотворна. Нужно создать нечто лучшее, более обширное, более красивое и богатое. Пьер де Монтрёй, считавшийся архитектором, превращает это строение-раку в шедевр пламенеющей готики. Здание торжественно освящается 26 апреля 1248 года, за два месяца до того, как Людовик Святой отправляется в Крестовый поход. В наши дни реликвии исчезли, рассеялись по миру и были уничтожены революцией, но Сен-Шапель по-прежнему здесь, почти нетронутая, хотя она странным образом возникла среди сооружений Дворца правосудия. В течение пяти лет Людовик IX сражается под стенами цитадели Каир, восстанавливает стены Цезареи и Яффы, затем возвращается, наконец, в свое королевство, где узнает о смерти матери, Бланки Кастильской. По приезде король проявляет заботу об устройстве парижской администрации. В городе, где число жителей достигло ста шестидесяти тысяч человек, острейшим образом встают проблемы безопасности. В Париже с удивительной легкостью раздевают первого встречного и убивают любого, кто не по нраву. Надо сказать, что муниципальной власти приходится несладко, ибо у столицы несколько расплывчатый статус: в отличие от других городов королевства, в Париже нет бальи, ибо суверен не может быть представлен заместителем в собственной столице. Да, но как быть, если Его великолепие отбывает на край света на долгие годы, чтобы вести войну? Людовик Святой побуждает горожан к самоорганизации и просит их выбрать среди людей зажиточных прево торговцев, который будет управлять городом. Осуществляя свою власть в «приемной для буржуа»[63 - Французское название: «parloir aux bourgeois».] — нечто вроде городского суда — этот прево выносит суждение о делах коммерческих и речных. С другой стороны, король назначает прево Парижа, получившего резиденцию в крепости большого Шатле. Именно он отправляет правосудие, собирает налоги, утверждает уставы различных цехов, командует королевскими сержантами и гарантирует привилегии университета. С 1261 года эти важные функции исполняет Этьен Буало. Превосходный организатор, человек добрый и справедливый, он сумел несколько оздоровить атмосферу на парижских улицах. В 1270 году Людовик Святой может спокойно отправиться в новый крестовый поход. Он даровал своему доброму городу структуры, которые останутся надолго, а некоторые доживут до наших дней. Прево торговцев — это мэр, прево Парижа — это префект полиции. Ничто не меняется под солнцем. XIV ВЕК РАТУША Рождение Третьего сословия Когда станция имеет название «Ратуша», она не может быть совершенно такой же, как все прочие. На платформе линии № 1 есть постоянная выставка, посвященная главным политическим институтам столицы. Хороший наверстывающий курс, предназначенный тем, для кого темными остаются слова префектура, мэрия или региональный совет. Мы находимся на площади де л’Отель-де-Виль (Ратушной), самом старом поселении правого берега. Церковь Сен-Жерве, спрятанная за массивным зданием нынешней парижской мэрии, несомненно, была первым местом отправления христианского культа с этой стороны Сены. С XII века могучая корпорация торговцев водой, наследница парижских корабельщиков, патронов передвижения по реке, приобрела здесь земельные участки, чтобы устроить порт — Гревский порт. С конца XIII века эта водная корпорация представляла интересы парижского народа перед королем. Когда Людовик Святой создал первое муниципальное учреждение Парижа, прево торговцев, совершенно естественно, вышел из этой корпорации, отсюда и герб города — корабль на реке. Именно на этой площади, рядом с Гревским портом, прево торговцев Этьен Марсель, борющийся с королевской властью, устроил в 1357 году место собрания парижских торговцев в доме, получившем название Дом с колоннами, который находился на месте нашей Ратуши. Впрочем, Этьен Марсель отлично выглядит в примыкающих садах: он гордо и прямо держится на своем скакуне из позеленевшей бронзы. Памятник был открыт в 1888 году, в особенной атмосфере, благодаря которой почести старинному прево превратились в акцию политического протеста, безмолвную, но яростную. Посредством этой статуи парижские эдилы выражают оппозицию решению правительства оставить муниципалитет под опекой префекта. Действительно, правительство III Республики, испуганное восстанием Коммуны в 1871 году, желало предупредить любой революционный взрыв, сохранив под надзором Париж, которому, в частности, отказали в праве иметь мэра. Превознести Этьена Марселя означало обрести убедительный символ политики города. Тогдашнее правительство и президент Сади Карно не обманулись на сей счет: все чиновники единодушно отказались присутствовать на церемонии открытия. Положенную по обычаю речь произнес префект Сены Эжен Пубель, «человек мусорных мешков»[64 - До сего времени мусорные мешки называются sacs poubelle — по фамилии префекта.]. Пришлось дожидаться 1977 года, чтобы парижане смогли вновь выбрать мэра — им стал Жак Ширак. Вернемся к Ратуше: Дом с колоннами, где Этьен Марсель осуществлял свои функции прево, был перестроен два столетия спустя в стиле Ренессанса. Коммунары сожгли его в 1871 году, восстановлен и расширен в стиле неоренессанса — в том облике, который мы знаем. Пройдем по улице де л’Отель-де-Виль, чтобы оказаться перед статуей Этьена Марселя. Слева лестницы на улице де Бар напоминают нам, что мы находимся на холме, первом обитаемом месте на болотах правого берега, потому что паводки Сены не могли подняться сюда. Слово «бар» служит воспоминанием о втором поясе парижских укреплений в эпоху первых Капетингов, иными словами, конца X века. В сущности, это были высокие деревянные палисады, поставленные над широким рвом. В апреле 2009 года раскопки, предпринятые на улице Риволи, окончательно подтвердили нам существование этих укреплений: ров глубиной в три метра, примерно двадцать метров в длину и двенадцать метров в ширину в форме буквы V. Сегодня от этого пояса укреплений не остается ничего, кроме названия улицы де Бар. На перекрестке улицы дю Гренье-сюр-л’О полюбуйтесь домом XVI века: цветок лилии на уровне второго этажа был выцарапан во времена революции. Пройдите затем по улице де л’Отель-де-Виль до особняка Санс, которым заканчивается улица: перед нами великолепный образец средневековой архитектуры. Теперь по улице Сен-Поль следуйте до церкви Сен-Поль-Сен-Луи: часы, датируемые 1627 годом, на портале являются реликтом старинной церкви Сен-Поль. Чтобы остаться на извилистых улицах этого Парижа XIV века, осмотрите улицу Франсуа-Мирон, на которой большая часть домов с островерхими крышами напоминают о Средних веках. В доме № 44, называемом Уркан[65 - Французское название — Ourscamp. Так называлось аббатство в Пикардии.], сохраняется готический подвал; здесь находится необходимая «Ассоциация охраны и развития наследия», главная миссия которой — защищать старый Париж. В конце улицы Франсуа-Мирон перейдите на улицу дез Аршив, поднимитесь по ее правой стороне, чтобы полюбоваться в доме № 26 единственной в Париже внутренней монастырской галереей времен Средневековья — это галерея монастыря де Бийет, который был построен в XV веке. Вы подходите затем к дому № 58 с великолепным порталом Оливье де Клиссона, датируемым 1375 годом. Этот Клиссон был одним из храбрых военачальников короля Карла V. Именно благодаря таким воинам произошло отвоевание страны в конце XV века. Портал включен сегодня в ансамбль здания Национальных архивов, разместившихся со времен революции в здании, которое прежде было особняком де Субиз, которое представляет собой великолепный образец классицистической архитектуры начала XVIII века. Встаньте напротив этого особняка и посмотрите налево: за решеткой виден еще более старинный двор. На самом деле этот проход соответствует часовне XVI века, а двор де Маронье окаймлен строениями той же эпохи. Этот ансамбль представлял собой особняк герцогов Гизов, герб которых еще можно увидеть на почтенном портале Клиссона. Следуйте дальше по улице Монморанси. Дом № 51 называется домом Никола Фламеля. Он датируется 1407 годом — возможно, это самый старый дом в Париже! Загадочный алхимик никогда здесь не жил, но он обычно селил тут крестьян, которые приходили работать на прилегающих землях. Достаточно прочесть на фасаде надпись готическими буквами: «Мы, сельские мужчины и женщины, проживающие в портике этого дома, который был построен в 1407 году от рождества Христова, считаем долгом своим каждый день произносить paternoster и ave maria[66 - «Отче наш» и «Славься, Мария» (лат.) — первые слова католических молитв.], моля Господа даровать нам прощение…» Я знаю, что дом № 3 по улице Вольта, датируемый началом XIV века, считается порой самым древним в столице. Именно здесь будто бы жил бальи приорства и городка Сен-Мартен. Первый этаж его составлен из двух типичных средневековых лавок: правая дверь с железными запорами, колодец, отделяющий помещение от улицы, и оконные проемы без рам или решеток. Однако есть люди, которые оспаривают подлинность этого сооружения и утверждают, что оно является реконструкцией XVII века. КЕМ БЫЛ НИКОЛА ФЛАМЕЛЬ? Владелец небольшой книжной лавки Никола Фламель имел задачу копировать рукописи, предназначенные школярам разных факультетов университета. Внезапно, около 1382 года, он баснословно разбогател и сделал весьма значительные пожертвования разным церквам. Король Карл VI, желая узнать причины столь быстрого обогащения, попросил сеньора де Крамуази, распорядителя прошений, выяснить все, что касается этого странного и щедрого человека… Посланец короля отправился к богатому хозяину книжной лавки. Вынужденный объяснить происхождение своего богатства, Никола признался, что он алхимик: он открыл тайну философского камня, что позволило преображать обыкновенные металлы в чистое золото! Россказни Никола Фламеля долго будоражили воображение тех, кто стремился раздобыть состояние. Многие верили, что баснословное богатство где-то припрятано… Некоторые считали, что золото зарыто в его доме на углу улицы дез Экривен. В 1724 году Анри Соваль рассказывал в своих «Историях и изысканиях древностей города Парижа», что любопытные «столько рыскали, копали и переворачивали все в этом доме, что от него остается только два довольно крепких подвала, снизу доверху расписанных прихотливыми иероглифами». Этот дом, единственный, где Никола Фламель жил со своей супругой, был разрушен в 1852 году во время реконструкции улицы Риволи. И на этот раз ничего не нашли. Но сокровища продолжают будить фантазию авантюристов и мечтателей. * * * Вступивший на трон в 1285 году Филипп IV по прозвищу Красивый желает абсолютной монархии. Это его навязчивая идея, и он полон решимости соединить в своих руках все сферы власти. Его предки учредили монархию по божественному праву: он же требует для себя абсолютную и полную власть. Чтобы создать сильный символ централизации своего правления, он переделывает дворец Сите, расширяет его, перестраивает посредством значительных работ, которые продолжались семнадцать лет и завершились только в 1313 году. На что похож этот новый дворец? Чтобы распространить его владения вплоть до Сены, король без колебаний приказывает переселить владельцев участков и воздвигает стену вдоль реки. Сами укрепления не выполняют какой-то оборонительной функции, скорее это символ силы и величия королевской власти. Внутри дворца построены обширные залы и апартаменты суверена, украшенные коврами, серебряными украшениями и ценными породами мрамора. Королевский дом, то есть администрация, призванная обеспечивать жизнь монарха в его дворце, исполняет шесть функций: отвечает за конюшни, место для хранения карет, скатертей — столовое белье, место хранения вина — отвечающее за выбор и покупку вина, кухни и, наконец, хранилище плодов. Но для своего личного обслуживания король располагает хорошо подобранным персоналом: пять камергеров, три камердинера, два брадобрея, один портной и один нагреватель воска, в чьи обязанности, как видно из самого названия, входило растапливать воск, чтобы запечатывать официальные бумаги. К ним добавляются два доктора, три капеллана, пятнадцать клириков, ответственных за написание письменных текстов, тридцать сержантов и целая толпа лакеев, сокольничих и ловчих. Вместе с Домом королевы Жанны Наваррской это составляет более двухсот человек, которые ежедневно трудятся во дворце Сите. Дворец — это центр, где принимаются решения, но где король проводит лишь часть года, преимущественно зиму. В остальное время Филипп и его придворные живут в другом месте, переезжая из замка в замок, чтобы охотиться в густых лесах Иль-де-Франса, богатых дичью. Перестроенный дворец Сите был бы лишь тщетной попыткой самоутверждения, если бы Филипп Красивый не сумел добиться полной власти. В глазах короля только два института умаляют и подрывают его превосходство — Святейший престол и Орден Храма (тамплиеры)[67 - Название происходит от французского слова temple (храм).]. Первый упорно считает духовную власть стоящей выше временной власти королей, второй представляет собой самую богатую и могучую религиозную конгрегацию. Филипп Красивый желает поразить обоих. В 1304 году внезапная смерть Бенедикта XI, который скончался от отравления инжиром, позволяет Филиппу Красивому выйти на сцену и проявить свою волю. В Перузе конклав собирается заседать целую вечность и разделяется на две партии — итальянскую и французскую. После одиннадцати месяцев яростных споров раздается, наконец, долгожданный крик: — Habemus papam! — У нас есть папа! Этот папа всходит на престол святого Петра под именем Климента V, он гасконец, бывший архиепископ Бордо. Королю Филиппу пришлось потратить много денег и успешно провести ряд интриг, чтобы добиться этого избрания. Новому Его святейшеству трудно в чем-то отказать французскому королю. Посвященный в сан в Лионе, затем избравший местом своего пребывания Авиньон, папа остается под его неусыпным присмотром. Уладив дела со Святым престолом, Филипп Красивый может теперь заняться тамплиерами. В пятницу 13 октября 1307 года на заре люди короля окружают Убежище Храма, ансамбль строений, построенный на болотах правого берега, которые были осушены самими тамплиерами. Это командорство включает здания, предназначенные для проживания монахов-солдат, большие конюшни, церковь — готическая имитация восьмиугольного купола Храма Господня в Иерусалиме — и мощную крепость с высоким квадратным донжоном с четырьмя башенками по углам. Этот обширный участок окружен зубчатой стеной, но мощные укрепления ничем не могут помочь против королевских лучников: устав Ордена запрещает поднимать оружие на христиан. Поэтому тамплиеры, не протестуя, позволяют схватить себя, они не опасаются ни пятницы 13 числа — которое будто бы приносит несчастье — ни французского короля, ибо юридически они подчиняются только папе. Они не понимают, что Климент V превратился в марионетку, которую держит в своих железных руках Филипп Красивый. КАК ИСЧЕЗЛО УБЕЖИЩЕ ХРАМА? После исчезновения тамплиеров их имущество было передано госпитальерам. В 1667 году стены Убежища, потерявшие свою функцию, были уничтожены кирками рабочих, что позволило возвести на этом участке частные особняки и несколько доходных домов, предназначенных для проживания ремесленников. Во время Французской революции крепость Тампль превратилась в тюрьму. Туда был заключен Людовик XVI с семьей, здесь умер 8 июня 1795 года маленький Людовик XVII. Что до церкви Храма, она в 1796 году была продана одному частному лицу, который приказал ее снести. Оставался донжон, ставший местом паломничества роялистов. Наполеон, раздраженный культом, объектом которого стал гильотинированный монарх, издал в 1808 году декрет о разрушении башни. Сегодня память о тамплиерах сохраняется на эмалированных табличках — синих с зеленой каймой: бульвар дю Тампль, улица дю Тампль, сквер дю Тампль, улица Вьей-дю-Тампль. Но не будем торопиться! Войдя в дом № 73 по улице Шарло, вы увидите слева последний реликт Убежища — башенку XIII века. Пока еще ничего не предпринималось, чтобы придать ей должное значение, но в сентябре 2009 года намечено начало раскопок вокруг Квадрата Храма — и я надеюсь, что это позволит немного вывести ее из тени. Процесс, открытый для суда над тамплиерами, был определен заранее. Под пытками были вырваны признания у несчастных, готовых исповедоваться во всех грехах мира. На помощь призвали инквизицию, а она умеет заниматься такими вещами: с полным знанием дела ломать кости, жечь плоть, вырывать руки, дробить суставы и увечить половые органы. Главными обвинениями являются содомия и ересь, а тем, кто согласится признать свою виновность, обещано смягчение наказаний. 18 марта 1314 года Жак де Моле, великий магистр Ордена, и трое других сановников выведены из своих камер и приведены на паперть Нотр-Дам, где должны выслушать вынесенный им приговор. Четверо появляются в засаленных лохмотьях, обросшие бородами, с нечесаными волосами… При виде этих узников, уничтоженных семью годами унижений и пыток, по собравшейся толпе пробегает ропот сострадания. Согласно заранее написанному сценарию, бывшие тамплиеры исповедуются в преступлениях и грехах. В сущности, они повторяют урок, который выучили в обмен на смягчение наказания. Но вот судьи объявляют осужденным приговор — пожизненное заключение! В этот момент Жак де Моле выпрямляется, он уже не покорная жертва и вновь становится великим магистром, его сильный голос гремит над папертью собора. Перед лицом парижан он кричит о своей невиновности: — Преступления, в которых меня обвиняют, это ложь! У тамплиеров священный, справедливый и католический устав. Да, я заслуживаю смерти, потому что в греховности своей, из страха перед пытками, обманутый папой и королем, признался в том, чего не совершал! Юг де Пэро, другой сановник Храма, обретя мужество по примеру собрата, также протестует, клянется в своей невиновности, обличает палачей и отказывается от прежних показаний… Толпа содрогается от ужаса. Тамплиеры, которых власть представляет гнусными еретиками и клятвопреступниками, внезапно оказываются теми, кто они есть: это введенные в заблуждение люди, попавшие в сети, растянутые Филиппом Красивым. Движения толпы медленны, словно зыбь, но достаточно заметны, чтобы кардиналы побледнели. Парижане придвигаются к помосту, где сидят прелаты, и у многих очень злобные лица: люди в Париже не любят, чтобы их обманывали и лгали им. Кардиналы чуют опасность, нужно покончить с этим делом, и как можно быстрее. Осужденных поспешно передают в руки королевского прево — пусть он выпутывается из затруднений с приговором. Следует утихомирить парижан и завершить дело. Тем же вечером по приказу короля Жака де Моле сжигают заживо на Еврейском острове, маленьком клочке земли, который располагается на Сене напротив дворца Сите. Осужденного привязывают к столбу, и он просит, чтобы его повернули к собору Нотр-Дам, тогда он сможет умереть, видя перед собой Божий храм. — Тела принадлежат французскому королю, но души принадлежат Господу, — говорит он до того, как вспыхивает пламя. Согласно записи хроникера Жоффруа Парижского, свидетеля сцены, глава тамплиеров бросает также проклятие своим преследователям: — Господь ведает, кто неправ и кто грешен, поэтому с теми, кто неправосудно осудил нас, скоро случится несчастье. Господь отомстит за мою смерть. Господь знает, что принудившие нас к этому понесут наказание. Проклятие поразило, ибо папа Климент V умер сорок два дня спустя, вероятно, от рака кишечника, а король Филипп IV скончался через восемь месяцев после падения с лошади. Всего четырнадцать лет понадобилось, чтобы угасла прямая королевская линия Капетингов, на смену которым пришла династия Валуа. ГДЕ БЫЛ СОЖЖЕН ВЕЛИКИЙ МАГИСТР ХРАМА? Еврейский остров некогда был одним из трех маленьких необитаемых островков, которые располагались у острого окончания острова Сите. Входивший во владение аббатства Сен-Жермен-де-Пре, этот остров, возможно, служил местом сожжения еретиков, колдунов и евреев… В 1577 году, когда Генрих III решил построить первый каменный мост в Париже — им оказался Пон-Нёф — он посчитал разумным несколько исправить капризы природы. Рукава Сены, разделявшие три островка, были засыпаны, и этот маленький участок был подсоединен к острову Сите. Жак де Моле погиб на том месте, где ныне располагается сквер дю Вер-Галан, иными словами, на западной оконечности острова Сите, перед мостом, на уровне статуи Генриха IV. * * * Прекращение прямой линии Капетингов приводит к бесконечному конфликту между Францией и Англией, к Столетней войне, которая продлится сто шестнадцать лет. В 1328 году Карл IV, сын Филиппа Красивого, умирает, не оставив наследника мужского пола. Однако у Изабеллы Французской, сестры умершего короля[68 - Речь идет о дочери Филиппа Красивого, сестре Карла IV.], есть сын — Эдуард III, суверен Англии. Он хочет завладеть короной Франции, но французы не желают становиться подданными иностранца. На трон всходит Филипп VI Валуа, племянник Филиппа Красивого. Столетняя война, естественно, имеет множество причин, экономических и демографических, тем не менее, взрывает пороховую бочку именно это дело о престолонаследии. Великий тактик Эдуард III одерживает значительные победы над французскими войсками. В 1340 году в Эклюзе[69 - Нидерландский порт в провинции Зеландия. Голландское название — Слейс.] во Фландрии английские военно-морские силы уничтожают французский флот. В 1346 году при Креси в Пикардии английские лучники громят французскую армию… Но Париж остается беззаботным. В городе очень важно следовать моде, которая изменяется, преображается, приспосабливается. В этом сезоне модным становится длинный кафтан, а затем надо быстро меняться, ибо в моду входит короткий плащ. Зато не меняются цвета: они остаются по-прежнему яркими, разнообразными, смешанными, напоминая веселую радугу. Увы, все это сметено черной чумой, которая влечет за собой смерть, разорение, панику и отчаяние. Явившись с Юга, эпидемия достигает городка Руасси-ан-Франс в августе 1348 года. Через несколько дней жертвой становится Париж. Болезнь свирепствует в городе, и каждый дрожит от страха. Люди никому не доверяют, особенно соседям, родственникам, друзьям. А вдруг он несет чуму? Ратуша — это большой госпиталь, который существует здесь уже больше трех столетий — каждый день умирает пятьсот человек, и добрые сестры-монахини жертвуют собой, подвергая опасности собственную жизнь: их сто тридцать шесть в начале драмы, их остается меньше сорока несколько месяцев спустя. Трупы поспешно сваливают в ров на кладбище Невинных, которое вскоре переполнено. Нужно искать другие места погребения за стенами столицы. В надежде остановить бедствие, поджигают дома больных, а по улицам движутся набожные процессии, которые пытаются разжалобить Господа. В Париже много молятся, но умирают еще чаще. Медики опускают руки и признаются в своем бессилии, некоторые колдуны, пользуясь случаем, задорого продают отвары против чумы и устраивают ритуальные действа — столь же экстравагантные, сколь бесполезные. Потом, к концу года, никто не знает почему, болезнь внезапно стихает и удаляется. Но Париж изменился, Париж скорбит и страдает: по меньшей мере, шестьдесят тысяч парижан погибло — т. е. более сорока процентов населения. Толпы крестьян со всех концов королевства пытаются найти укрытие в пострадавшем городе. Они оставили свои поля и своих жен, потому что отец или сын или работник умерли, потому что не хватает рук, чтобы убрать скудный урожай. Эти люди надеются найти в Париже пропитание, но в городе ничего нет, и эти озлобленные толпы, пораженные несчастьем, только усиливают общее бедствие. И цикл катастроф возобновляется… Война против Англии стоит дорого и вынуждает короля ввести новые налоги. Отныне все товары, будь то мануфактура или продовольствие, продаваемые в Париже и пригородах, облагаются специальным налогом. Цена на хлеб растет, и жизнь становится все более и более тяжкой. 19 сентября 1356 года на королевство обрушивается очередная катастрофа: новый король Франции Иоанн Добрый попадает в плен к англичанам в битве при Пуатье. После зимы, проведенной в Бордо, плененного монарха переправляют в Англию. О, ему не на что пожаловаться, с ним обращаются как со знатным гостем, но во Франции народу придется заплатить три миллиона ливров, чтобы освободить своего суверена. Тем временем в Париже власть становится зыбкой в отсутствие короля. Управление берет в свои руки купеческий прево Этьен Марсель. Прежде всего, нужно срочно укрепить оборонительные сооружения города, ибо постоянные поражения французских войск заставляют опасаться штурма столицы англичанами. Множество рабочих принимается за работу: с конца сентября они строят насыпи, усиливают слабые места, возводят новые укрепления. На левом берегу некоторые рвы слишком узкие и неглубокие — их расширяют и углубляют. На правом берегу новые рвы дополняют уже существующие. С этой стороны Сены строят бастионы, которые выдаются из укреплений, а стены продолжают, чтобы окружить ими Лувр, приорство Сен-Мартен и Убежище Храма. Все это, естественно, обходится очень дорого, и прево вводит новый налог на напитки. Отныне, выпивая стакан вина или пива, горожане финансируют оборону Парижа! Да ведь и армия нужна, чтобы оборонять город. Этьен Марсель создает гражданскую гвардию, которую он организует не как военачальник, но как рачительный мэр, каковым он в некотором смысле и является. Здоровые мужчины, которых побуждают записываться в гвардию, группируются по улицам и кварталам. Париж разбит на участки, готовые отразить атаку англичан. Во дворце Сите восемнадцатилетний дофин Карл исполняет функции регента и пытается обеспечить свою власть, но Валуа чрезвычайно дискредитированы своими военными поражениями. Этьен Марсель и епископ Робер Ле Кок заставляют принять ордонанс, согласно которому монархию должны контролировать Генеральные штаты, собрание знати, духовенства и буржуазии. В Лондоне Иоанн Добрый, которого по-прежнему удерживают в плену, негодует и извещает Париж, что он запрещает этот ордонанс. В то же время или почти в то же время король-узник подписывает со своими тюремщиками постыдный договор, согласно которому к Англии отходит Гиень, Сентонж, Пуату, Лимузен, Керси, Перигор, Руэрг и Бигор. Это означает увеличение выкупа, который доходит теперь до четырех миллионов экю… Король не только не желает видеть монархию под контролем, но продает значительную часть своего королевства! Это безумие вызывает возмущение… Когда Реньо д’Арси, адвокат короля, возвращается из Англии с текстом этого позорного договора, Этьен Марсель понимает, что его час пробил. Утром 22 февраля 1358 года ему удается собрать три тысячи вооруженных людей в приорстве Сен-Элуа на острове Сите, в нескольких шагах от Сен-Шапель. Прево произносит речь. Он говорит о Париже, Париже, который готовятся отдать бандам алчных голодранцев, которые бродят вокруг укреплений, чтобы разграбить богатства столицы… «Что делают солдаты дофина, не желающие остановить орды разбойников, что делают союзники дофина, позволяющие городу погрязнуть в бедствии?» — вещает реформатор. Наэлектризованные эти словами парижане приходят в ярость. Они злятся на власть. Но ведь власть — инертная и вялая — находится здесь, по другую сторону улицы, во дворце Сите, где скрываются принц и аристократы… Бурлящая толпа пересекает улицу и бросается к дворцу. Внезапно люди замечают человека, который пытается бежать: это Реньо д’Арси, тот самый, что привез из Англии договор, подписанный королем! Он спешит, этот Реньо, ему страшно, он бежит, забивается в лавку пирожника… Его нагоняют и перерезают горло между подносами с пирожными и мешками с мукой. Этьен Марсель во главе своей импровизированной армии движется теперь на дворец. Окруженный своими людьми, прево входит в здание, поднимается к апартаментам дофина, приказывает выломать двери… Дофин Карл, кажется, совсем не удивлен этим вторжением: между молодым человеком и дофином завязывается яростный спор. Этьен Марсель упрекает королевского сына в том, что тот ничего не делает, чтобы охранять порядок и противостоять бандам разбойников, которые захватили пригороды. Карл отвечает, что те, кто располагает деньгами, то есть превотство, должны нести за это ответственность… Дискуссия становится столь бурной, что пробуют вмешаться два маршала — Жан де Конфлан и Робер де Клермон. Но у них нет времени, чтобы предъявить свои аргументы, их обоих пронзают копьями люди прево. Кровь брызнула и окрасила пунцовыми пятнами светлый кафтан дофина… Испуганная дворцовая обслуга спешит обратиться в бегство, а Карл умоляет прево пощадить его. — Сир, вам ничего не грозит, — отвечает Этьен Марсель. — Мои люди не желают вам зла, ибо пришли они сюда ради вашего блага… Произнося эти слова, Этьен Марсель снимает свой сине-красный колпак — цвета Парижа — и надевает его на голову дофина в знак того, что город оказывает покровительство молодому принцу… И что дальше? Ничего. Мятеж — это не революция. Без теоретика, без доктрины, без плана гнев ведет в тупик. Ослепленные собственной смелостью, прево и его люди считают себя удовлетворенными. Они торопятся покинуть дворец, чтобы покрасоваться на площади де Грев со своими сторонниками. Народ завладел Парижем. Третье сословие оказалось у власти. На следующий день в ходе ассамблеи, проходившей в монастыре августинцев, Этьен Марсель, который объединил представителей превотства, духовенства и университета, принимает решение применить монархическую систему, контролируемую Генеральными штатами, и восстановить совет тридцати шести, равно как и чиновников, получающих назначения. В сущности, Этьен Марсель устанавливает полноту своей власти над Парижем. Дофин знает, что нет спасения в собственной столице. Нужно бежать, попытаться в другом месте собраться с силами. Через месяц, 25 марта, Карл покидает Париж и отправляется в Санлис. Этьен Марсель, который приставил к принцу десять буржуа, считает, что может таким образом наблюдать за ним и диктовать ему свою волю. Он ошибается. Пока дофин Карл гарцует по провинциям и собирает друзей, под властью Этьена Марселя плохо быть роялистом: Матре, глава дворцовых плотников, и Перре, управляющий парижскими мостами, обезглавлены, и тела их четвертованы. Прево устанавливает новый порядок. Он принимает в своем городе союзника — Карла Наваррского по прозвищу Карл Злой, правнука Филиппа Красивого, претендента на французскую корону. Тот факт, что Карл Наваррский связан с англичанами, приводит в негодование парижан. Кстати, Карл Злой призывает к себе на помощь английские войска… Союз с наваррцем равносилен предательству! Население начинает думать, что спокойствие вернется только вместе с Валуа, тем более что дофин подвергает Париж блокаде, и ее последствия уже сказываются. Продовольствия не хватает. Самые уязвимые слои Парижа голодают и терпят лишения. С этим надо кончать. 31 июля, ближе к полудню, Этьен Марсель осматривает оборонительные сооружения около ворот Сент-Антуан. Враждебная толпа окружает прево, и раздается военный клич: — Монжуа Сен-Дени! Смерть ему, смерть! Этьен Марсель пытается возразить: — Почему вы желаете мне зла? Все, что я делаю, делается только ради вашего и моего блага… Прево толкают, он спотыкается, падает на землю, и тогда начинается расправа: на него падают удары топоров и мечей. Два дня спустя дофин Карл совершает триумфальный въезд в Париж. 4 августа он сзывает население на Центральный рынок и произносит речь, в который разоблачает заговор Этьена Марселя и Карла Наваррского. Они будто бы замышляли впустить в Париж англичан. — Вечером того дня, когда прево был убит, они хотели истребить всех, кто поддерживал короля и его сына. Уже многие парижские дома были помечены соответствующими знаками. * * * Теперь мы знаем: источником гнева и источником мятежа был Париж. Двадцать пять лет спустя воспоминание о парижском восстании все еще страшит французский трон. В 1383 году молодой король Карл VI зачитывает в Большой зале дворца ордонанс, согласно которому уменьшаются права прево торговцев в том, что касается «мятежей, неподчинения, монополии власти, преступлений и злодеяний, таких как оскорбление величества и прочих, совершенных действием или словесно». Вторым ордонансом король конфискует «Дом Грода, расположенный на площади, называемой де Грев». Ослабляя мэра и закрывая Ратушу, король надеется удержать под контролем парижан. Конечно, это иллюзия. XV ВЕК ВЕНСЕНСКИЙ ЗАМОК Опасный Париж После Сен-Дени в VIII веке позволим себе еще одну экскурсию за пределы города, чтобы оказаться перед светлым и блистающим массивом Венсенского замка, в котором доминирует элегантная форма его донжона. Это резиденция и защитное сооружение королей. Травмированный убийством в его присутствии двух маршалов людьми Этьена Марселя, король Карл V отказался жить во дворце Сите, где произошла эта драма. Он приложил все усилия, чтобы найти другие места для местопребывания власти, и в первую очередь приказал построить особняк Сен-Поль за пределами Парижа, на нынешней набережной де Сельстен. Это обширный ансамбль зданий, окруженных красивыми садами, которые уже не существуют, казалось, был более благоприятен для слабого здоровьем суверена, чем спертый воздух Парижа. Карл V ценил также Лувр, где он устроил в одной из башен личную библиотеку: на полках из ценных пород дерева размещалась его коллекция книг, и тем самым он заложил основы того, что станет Национальной библиотекой. Наконец, Карл V решил перестроить Венсенский замок: в 1371 году донжон и укрепления были завершены, а в 1380 году закончена большая стена, окружавшая крепость. Начиная все эти стройки, Карл V желал не только получить новые полезные сооружения из числа тех, что уже существовали, но также обрести обширные жилые пространства. Обустройство Венсенского замка свидетельствовало о воле короля коренным образом изменить природу этого здания, сделать из него нечто большее, чем крепость у парижских ворот. Этот замечательный архитектурный и прекрасно сохранившийся ансамбль представляет чрезвычайный исторический интерес. Более, чем что-либо другое, полнее, чем сочинения и свидетельства очевидцев, он выражает запечатленное в камне рождение современного государства. Ведь в планах Карла V было не столько отдаление от Парижа, что могло бы стать ловушкой для королевской власти, но также принятие новых функций управления. Окружение суверена, близкие к нему люди, его офицеры, писцы и секретари пользовались растущим влиянием и формировали вокруг короля сплоченную эффективную команду. Эта оригинальная форма «правительства» знаменовала решающий поворот для монархической власти, здесь уже возвещала о себе современная форма управления в лице монарха, окруженного своими министрами. Впрочем, в такой усиленной форме власти общество нуждается: вхождение в XV век означало неизбежное приближение пропастей войны, голода, смерти. Население пребывало в постоянном страхе, ибо короли и принцы постоянно перекраивали географические границы, чтобы получить больше прерогатив и округлить свои владения. Даже доверие к религии, последнему прибежищу страдающих народов, было подорвано: Запад раздирала Великая схизма (раскол), и два понтифика претендовали на трон святого Петра — один в Риме, второй в Авиньоне. Раскол среди солдат Христовых обострял завоевательные аппетиты ислама, а турецкий султан уже не скрывал своей жажды поглотить Константинополь, шатающийся обломок Византийской империи. В Европе Генрих IV, король английский, постоянно отражал мятежи жителей Шотландии и Уэльса, что не мешало ему по-прежнему требовать Бретань, Нормандию и Фландрию. Во Франции Карл VI, поднявшийся на трон в 1380 году, впал в безумие. С блуждающим взглядом он бродил по коридорам своего дворца Сен-Поль, отрывал куски мяса маленьким железным пинцетом и полз по полу, чтобы лакать из миски воду, как собака. Потом сумасшествие ослабевало, и тогда король брал в руки бразды правления, вплоть до следующего кризиса. Меняющиеся регенты, призванные следить за государственными делами в «отсутствие» суверена, позволяли беззастенчиво грабить королевскую казну. Все успешные завоевания Карла V в плане политическом или географическом растаяли, словно снег под солнцем! Париж впадал в нищету, зимними ночами в город пробирались волки за поживой — они задирали несчастных горожан, которые пробирались домой темными переулками… * * * 23 ноября 1407 года бесконечная война с Англией принимает новый оборот. Этим вечером герцог Людовик Орлеанский, брат короля Карла VI, ужинает в особняке Барбет со свояченицей, королевой Изабеллой Баварской. Незадолго до того она родила тщедушного хилого мальчика, который прожил всего несколько дней. У Людовика были все причины находиться подле Изабеллы: возможно, именно он отец этого умершего ребенка. Быстрый и безмолвный уход его устраивает всех… Скольких неприятных вопросов можно избежать! А если этот ребенок на самом деле не умер? И если это был не мальчик, а девочка, которую назвали Жанна… наша Жанна д’Арк, плод любви королевы и брата короля? Эту версию поддерживают многие историки, в том числе и я, но это другая история… Вдали от дворца Сен-Поль, где Карл VI погружается в бездну безумия, королева устроилась в этом дворце Барбет, маленькой скромной драгоценности на улице Вьей-дю-Тампль, от которой, увы, ничего не осталось. Именно здесь Изабелла, женщина тридцати шести лет, пытается раздуть последние огни своей любовной страсти. Она все еще красива, у нее тонкое длинное лицо, изящное тело, едва отмеченное рождением одиннадцати детей, которых она подарила королю. Королева устремилась в пылкую связь с Людовиком, «красивым жеребцом, готовым ржать перед всеми женщинами», как утверждает хронист. Эти двое любят друг друга с яростью, в которой смешиваются сладкая дрожь запретного и политические резоны. Ведь их объятия не лишены недомолвок, намеков и дипломатических интересов. Каждый из них нуждается в другом или думает, что нуждается. Безумие короля сделало Изабеллу регентшей королевства. Она возглавляет Королевский совет, хотя ей не удается полностью взять его под контроль. Иоанн Бесстрашный, герцог Бургундский, старается уменьшить ее влияние, но ему противодействует Людовик Орлеанский. Помимо борьбы личностей, остается еще война с Англией, и это центральный пункт споров: надо ли продлить перемирие, как желает герцог Бургундский, надо ли возобновить бои, как предлагает герцог Орлеанский? Во дворце Барбет вечер проходит скорее приятно, и за беззаботным смехом все забывает о маленькой душе, которая слишком рано отлетела. Внезапно появляется лакей короля и обращается к герцогу: — Монсеньор, король требует, чтобы вы немедленно явились к нему. Ему спешно нужно обсудить с вами дело, которое серьезно затрагивает его и ваши интересы. Людовик привык к выходкам брата, которому не терпится вызвать его к себе ночью, чтобы обсудить очередной бред. Что ж, король сумасшедший, но это король. Нужно прощаться… Парижской ночью, восседая на муле, который медленно продвигается вперед, Людовик напевает что-то веселое, а пять-шесть лакеев идут с факелами перед мулом, немного освещая темную улицу. Через несколько шагов, когда Людовик проезжает таверну с вывеской, изображающей Богородицу, два десятка человек выскакивают из амбразуры дома и бросаются на него. — Что такое? Я герцог Орлеанский! — кричит брат короля, думая, что на него напали какие-то безрассудные оборванцы. Больше он не успевает сказать ничего. Его сбрасывают с мула, он падает на колени, пытается встать, но его приканчивают ударами топоров, мечей и кинжалов. — Убийство! Убийство! Это вопит жена сапожника. Услышав шум, она подбежала к окну и стала призывать ночную стражу. — Молчи, скверная женщина! — бросает один из нападавших. При известии об этом убийстве сир де Тиньонвиль, парижский прево, приказывает запереть городские ворота и посылает своих лучников следить за порядком: он боится волнений и выступлений союзников убитого. ГДЕ БЫЛ УБИТ ГЕРЦОГ ЛЮДОВИК ОРЛЕАНСКИЙ? Как я уже говорил, от дворца Барбет не осталось ничего, но переулочек, который вел к его боковому входу, по-прежнему существует. Именно в этом тупике дез Арбалетрье, на уровне дома № 38 по улице де Фран-Буржуа и было совершено это преступление. Два дня спустя заметная процессия направляется из церкви де Блан-Манто, где было выставлено тело принца, к церкви де Сельстен, где его должны похоронить. Король Сицилийский, герцог Беррийский, герцог Бурбонский и сам герцог Бургундский, самые видные вельможи королевства, несут гроб, накрытый синим бархатным полотнищем с белыми лилиями. Расследование прево сначала ошибочно уходит в сторону некого обманутого мужа, но очень быстро раскрывается истина: преступление заказал Иоанн Бесстрашный, герцог Бургундский! Как только злодеяние становится известным, Иоанн срывает с себя маску сокрушенного горя и с громогласной силой оправдывает убийство. Он приказал зарезать герцога ради блага королевства и вящей славы Франции! Кто может сожалеть об этом псе, разграбившем королевскую казну, чтобы настроить замков и содержать дорогостоящих любовниц? Вскоре ситуация становится безвыходной. С одной стороны стоит Иоанн Бесстрашный, который пользуется поддержкой парижан, потому что он обещает им снизить налоги и взять под контроль монархию. С другой стороны, Карл Орлеанский, сын убитого герцога, который требует мести и заручается согласием ведущих представителей знати. Но в тринадцать лет мальчик не может быть настоящим военным вождем. В следующем году его поспешно женят на Бонне, дочери графа Бернара д’Арманьяка: в лице тестя Орлеанская партия находит своего главу. Отныне арманьяки и бургиньоны вступают в жестокую войну, которая обескровит страну. Сознавая, что произойдут столкновения с целью завладеть Парижем, Иоанн Бесстрашный, герцог Бургундский, принимает решение превратить особняк, принадлежащий ему на улице Моконсей, в укрепленный лагерь, в маленькую крепость. Нужно сказать, что городская география великолепно для этого подходит: особняк опирается на два крепких крыла старой стены Филиппа-Огюста, укреплений, ставших бесполезными, поскольку город намного превзошел границы XIII века, и старые стены уже двадцать пять лет назад заменили новыми, более обширными. Ветхие укрепления служат не только опорой Бургундскому особняку: в других местах заброшенные башни стали также убежищем для голодранцев, в пустых рвах ютятся бродячие банды нищих, а ходы вдоль бруствера превратились в место для прогулок, где парижане играют в шары. Чтобы завершить оборону своего особняка, Иоанн Бесстрашный приказывает построить мощную башню, которая гордо вздымает свои двадцать семь метров, как несокрушимая скала, и словно бы бросает вызов Лувру и дворцу Сен-Поль, Двум оплотам королевской власти. За высокими стенами своей крепости герцог Бургундский не боится ни непостоянства короля, ни народных волнений. ЧТО МОЖНО ЕЩЕ УВИДЕТЬ ОТ БУРГУНДСКОГО ОСОБНЯКА? В XVI веке полностью перестроенный Бургундский особняк становится театральным залом, где сначала ставят мистерии религиозного содержания. В 1634 году, при Людовике XIII, здесь расположилась королевская труппа. Именно в этом зале были поставлены потом все главные пьесы Пьера Корнеля, затем почти все трагедии Жана Расина. В этом театре Расин открыл Мари Шанмеле, молодую актрису, сыгравшую роль Гермионы в его «Андромахе». Мадемуазель показала столь бурную страсть, такую всесокрушающую ярость, что трагик после представления с горящими глазами устремился за кулисы, упал перед актрисой на колени, чтобы отблагодарить ее за момент высшего счастья. С этого момента Расин не расставался с Шанмеле. Он поклялся ей в вечной любви, которая продлилась целых шесть лет. Маркиза де Севинье писала: «Когда Шанмеле выходит на сцену, весь театр вздрагивает от восхищения, вся зала покоряется ее очарованию, и она по своей воле заставляет нас проливать слезы». Бургундский особняк оставался театром до 1783 года, когда актеры заняли новое, только что построенное здание «Опера-Комик»[70 - Полное название: Национальный театр Комической оперы (Théâtre national de l'Opéra-Comique).]. Бывший театр стал рынком кожи, затем полностью снесен в 1858 году при реставрации улицы Этьен-Марсель. Именно в доме № 20 по улице Этьен-Марсель по-прежнему находится башня, возведенная Иоанном Бесстрашным для защиты своего особняка. И этот удивительный памятник бургундской средневековой архитектуры в самом центре Парижа можно осмотреть! Там вы увидите кордегардию на первом этаже, апартаменты на втором, красивую залу на третьем, спальню конюших на четвертом и роскошную комнату герцога на пятом. Наверху первой винтовой лестницы можно увидеть еще два интересных воспоминания о герцоге Бургундском. Прежде всего, это великолепный дуб из камня, который дотягивается до свода. Дуб с листьями трех видов: дубовые листья в память об отце Иоанна Бесстрашного, листья боярышника в память о его матери и листья хмеля в память о нем самом (северные листья, потому что мать его была фламандкой). Здесь также имеются два витража: на первом изображен герб герцога, а на втором — рубанок… Это ответ на угрозы Людовика Орлеанского, который хотел забить его дубиной. Иоанн обстрогал его — взял ответственность за преступление на себя! Пока Иоанн Бесстрашный строит свою парижскую башню, граф д’Арманьяк собирает на Юге армию наемников, настоящих висельников, которые думают только о грабеже. Они прибывают в Иль-де-Франс, разоряют фермы и поля, затем продвигаются дальше, ко рвам, защищающим пригород Сен-Марсель на левом берегу. В Париж они войдут, но 2 ноября 1410 года в Бисетре подписан договор о прекращении военных действий. В соответствии с пунктами этого договора каждый вельможа обязан вернуться на свои земли, и вернуться в столицу он может только с согласия короля Карла VI. Зима проходит относительно спокойно. Весной война между арманьяками и бургиньонами возобновляется в Бове и Пикардии… Но все желают получить Париж, все стремятся к Парижу, все желают завладеть Парижем. В августе месяце парламент — высший судебный орган столицы — пытается сохранить мир и во имя этого постановляет арест тех, кто произносит опасные для общественного блага речи. Чтобы проследить за должным исполнением этого ордонанса, господа из парламента назначают губернатором Парижа Валерана Люксембургского, графа де Сен-Поль. Это верный подданный короля, как и все… но одновременно он союзник бургиньонов. Тут же граф и его друг Иоанн Бесстрашный организуют охоту на арманьяков! Они создают городскую милицию из пятисот человек и стараются зачислять в эти войска только мясников, живодеров, хирургов — иными словами, тех, кто привык держать в руках нож и не пугается вида крови. Этот свирепый отряд, которому присвоено лестное наименование «королевской милиции», получает задачу арестовывать в Париже всех, кто известен своими симпатиями к клану арманьяков. И начинаются слепые беспощадные репрессии. Чтобы избавиться от родственника, соседа, конкурента, достаточно назвать того арманьяком. И можно радоваться, если виновного бросают в застенок или грабят его дом, ибо чаще всего предполагаемого арманьяка просто топят в Сене. Даже король и его семья больше не чувствуют себя в полной безопасности. Они покидают дворец Сен-Поль и перебираются в Лувр, крепость, которую их войска смогут лучше защитить, если взбесившиеся мясники поднимутся против короны. Эти крайности вынуждают около трехсот из самых почтенных буржуа под предводительством прево удалиться из города, чтобы спастись от преследований и не стать безмолвными жертвами злодеяний. Никто не может положить конец беспорядкам, кроме разве самого Господа. Тогда каноники Сен-Шапель, бернардинские монахи, братья-кармелиты и монахи-тринитарии[71 - Этот орден занимался выкупом пленных у сарацин.] объединяют свои духовные усилия и устраивают общую процессию: с босыми ногами они шествуют к Сен-Жермен-л’Осеруа, и за ними благоговейно следуют советники парламента. Речь не идет о том, чтобы принять сторону той или партии — бургиньонов и арманьяков — нет, священнослужители надеются восстановить общественное согласие на основе служения Господу. Все молятся, взывают в гимнах и кантиках о скорейшем возвращении принцев к миру… Но эта прекрасная демонстрация ни на кого не воздействует. Во всяком случае, не воздействует на Иоанна Бесстрашного, который в ноябре 1411 года, уехав из Парижа собирать войска, входит в столицу во главе английской армии. Три тысячи парижан устремляются ему навстречу, чтобы оказать поддержку. Отныне Париж и его пригороды принадлежат бургиньонам: арманьяки изгнаны из королевства, и их имущество конфисковано. Со своей стороны, парламент, который подозревают в связях с ар-маньяками, должен выплатить тысячу ливров для оплаты английских отрядов за поддержку, а затем добиться от них временного удаления. Действительно, Генрих V, король Англии, хочет воспользоваться французской смутой, чтобы получить обратно некоторые утраченные территории. В конце апреля 1413 года народ Парижа, которому надоело видеть свой город и все королевство в полном беспорядке, восстает под руководством некоего живодера по имени Кабош. На самом деле Кабоша зовут Симон Лекутелье, но поскольку по своему ремеслу он разбивает головы быков[72 - По-французски голова животного называется caboche.], чтобы извлечь из них мозг, его называют Кабош, а его сторонники с гордостью носят прозвище кабошьенов… Иоанн Бесстрашный считает выгодным поддержать эту попытку революции и опереться на кабошьенов, чтобы, в конечном счете, отстранить голодранцев и захватить власть самому. В прекрасном месяце мае кабошьены развязывают в городе сокрушительную волну насилия. Они берут штурмом Бастилию, вырезают всех находящихся там узников, убивают парижан, более или менее наклонных поддерживать партию арманьяков, отрубают голову парижскому прево. Даже парламенту они навязывают ордонанс из двухсот пятидесяти восьми статей, чтобы ввести жесткий контроль за общественными расходами, реорганизацию судебной власти, урегулирование дорожных пошлин. Ордонанс этот останется мертвой буквой и будет вскоре отменен. А пока новые хозяева города патрулируют улицы в белах капюшонах — это их знак отличия. Горе тому, кто отказывается носить этот головной убор: самому королю приходится натянуть белоснежную шапку восставших. Все это слишком для людей здравомыслящих: отныне большая часть парижан желает покончить с безумствами кабошьенов. А для этого бургиньоны совсем не подходят: разве не они вступили в союз с кровавыми мятежниками? Следовательно, нужно воззвать к арманьякам! Их войска, стоящие недалеко от Парижа, ждут только этого момента: они входят в город и прогоняют бургиньонов. Два месяца спустя, 4 августа, кабошьены пытаются вновь склонить население к восстанию. Вот они, на площади де Грев, пылкие ораторы, склоняющие добрых горожан опять воевать с арманьяками. Но из толпы вдруг вырывается голос: — Кто хочет мира, перейдите направо! Немедленно все присутствующие перебегают на правую сторону площади. Какое разочарование для кабошьенов! Самые остервенелые из них все еще планируют забаррикадироваться в Ратуше, чтобы дать там последний и тщетный бой, но Иоанн Бесстрашный и Кабош уже исчезли: оба покинули город и пустились в бегство. Свой реванш они получат 25 октября 1415 года в битве при Азенкуре: в этот день французская армия — точнее, кавалерия арманьяков — будет раздавлена войсками англичан. Ровно через год после этого поражения — победы для бургиньонов — Иоанн Бесстрашный тайно встретится в Кале с английским королем Генрихом V. Они произведут раздел территорий и удовлетворят свои амбиции: бургиньоны не будут препятствовать захвату Нормандии англичанами, англичане уступят Париж бургиньонам… * * * В два часа ночи 29 мая 1418 года восемьсот бургундских всадников въезжают в Париж через ворота Сен-Жермен-де-Пре и будят горожан. Вставайте, люди добрые, беритесь за оружие! Да здравствует король и герцог Бургундский! Солдаты Иоанна Бесстрашного врываются во дворец Сен-Поль, захватывают короля, надевают на него парадную мантию, сажают на лошадь и везут по улицам, словно коронованную куклу. В полубессознательном состоянии, охваченный безумием Карл VI блаженно улыбается толпе, совершенно чуждый всем ужасным событиям, которые сотрясают столицу. Над Парижем шумит ветер ликования, население встречает бургиньонов кликами радости, все убеждены, что сегодняшние триумфаторы освободят их от дурных советников монарха, принесут в город изобилие и изгонят призрак нищеты. Орды людей, вооруженных ржавыми копьями и тяжелыми дубинами, бредят кровавыми погромами и грабят богатые дома бывших хозяев с криком: — Убивайте! Убивайте этих собак, этих изменников-арманьяков! В этой горячке все забыли о дофине Карле, пятнадцатилетием подростке — единственном гаранте выживания монархии. В эти драматические часы лишь один человек сохраняет холодную голову, чтобы подумать о сохранении династии — это Танги дю Шатель, прево Парижа. Он пересекает бурлящий город, бежит во дворец Сен-Поль, устремляется в спальню, куда забился дофин в ожидании, что события настигнут его. В последнюю минуту прево набрасывает одеяло на плечи принца и увлекает его к Бастилии, где собираются проигравшие сегодняшнего вечера, чтобы уберечься от разгневанных парижан. Через несколько часов дофин выходит из крепости и добирается до скромного потайного хода, приоткрытого и плохо охраняемого. Будущий Карл VII, переодетый в горожанина, в бедненьком сером кафтане и простом колпаке, с горсткой верных солдат вылезает за пределами стены и скачет галопом прочь от столицы, которая вновь становится эпицентром насилия. Принц без короны и, очевидно, без будущего, Карл пока еще не знает, что ему придется восстанавливать свое королевство в другом месте, и это будет стоить ему восемнадцати лет невероятных боев — лишь тогда сможет он вернуться и установить свою власть в Париже. В Бурже, который дофин Карл делает своей столицей, он объявляет себя единственным носителем власти: — Я единственный сын, наследник и преемник монсеньора короля, и в силу этого, по естественному и божественному праву, именно на мне лежит ответственность за королевство… Он рассылает послания, запрещая повиноваться любым распоряжениям незаконного режима, исходящим из Парижа: «Поскольку мятежники убили королевского канцлера и завладели большой королевской печатью, мы запрещаем вам повиноваться любым их письмам, кроме наших, скрепленных нашей личной печатью и подписанных нашей рукой». Карл называет себя хозяином королевства, но в Париже Иоанн Бесстрашный манипулирует безумным монархом, а в Нормандии английский суверен величается титулом короля Франции. Страна разодрана на части, расчленена, и никто не может предсказать, кто победит в этой войне принцев. В Париже идет резня. Здесь убивают арманьяков и всех, кто похож на них. Главарей, офицеров заключают в Бастилию, и, во время хорошо организованного представления, узников вызывает одного за другим по имени палач Каплюш. Они должны выходить в низкую дверь, и им приходится наклоняться… От удара верно прилаженного топора головы падают на брусчатую мостовую. Даже граф Бернар д’Арманьяк не избег этого приговора: он погибает, как и его товарищи; от руки Каплюша. По переулкам пригорода Сент-Антуан катятся волны крови, которые, похоже, не волнуют ремесленников квартала. Правда, квартал этот видел и многое другое… Иоанн Бесстрашный встревожен этими эксцессами, терпение парижан не безгранично, он это знает по опыту. Чтобы продемонстрировать свою добрую волю, он приказывает арестовать Каплюша и отрубить ему голову — это должно немного охладить пыл самых ревностных бургиньонов. Следующее 14 июля в Париже праздничный день! Иоанн Бесстрашный и королева Изабелла Баварская совершают въезд в столицу, их восторженно приветствуют жители, уверенные, что это торжество мира и безопасности. Но Иоанн Бесстрашный недолго пользуется своей победой. Год спустя, 10 сентября 1419 года, в Монтеро в Иль-де-Франсе должна состояться встреча между дофином и герцогом Бургундским. Напряжение между двумя партиями велико, ненависть пылает, все говорят на повышенных тонах, и Танги дю Шатель, бывший парижский прево, ставший советником молодого Карла, выхватывает меч и вонзает его в живот Иоанну Бесстрашному. Хладнокровно задуманное убийство? Вспышка гнева? Тщательно организованная ловушка? Спорить будут долго, но последовавшие друг за другом убийства графа д’Арманьяка и герцога Бургундского заставляют Историю идти окольным путем. На данный момент куш срывает английский король. По договору, заключенному в 1420 году в Труа, Карл VI соглашается отречься от своего сына дофина Карла и предлагает руку дочери, равно как и королевство Франция после своей смерти, английскому королю Генриху V. Почти год спустя Генрих V и Карл VI вместе въезжают в Париж. Можно представить себе удивление и недоумение парижан: кто же французский король? Вопрос закономерный, ибо Карл теперь просто тень, едва ли даже символ, и Генрих уже видит себя его преемником, королем Франции и Англии, самым могущественным монархом Запада. Но человеческие мечты ограничены жестокой реальностью. В августе 1422 года у Генриха V начинается жестокий приступ дизентерии. Ослабевший, измученный невыносимыми болями, он укрывается в донжоне Венсенского замка, и некий отшельник приходит возвестить ему близкий конец… Он вручает душу свою Господу и доверяет управление Францией брату Джону, герцогу Бедфордскому. Сделав это, он умирает, как и было ему предсказано. Следовало позаботиться о погребении. Чтобы отправить труп в Вестминстер, его следует бальзамировать, но в окрестностях нет ни одного специалиста в этом деликатном искусстве. Тогда решают сварить покойного короля, и он совершает свое последнее путешествие через Канал[73 - Так называют Ла-Манш англичане.] в виде разобранного по суставам скелета. Все кости аккуратно разложены в пакетики. Через семь недель в октябре месяце Карл VI, страдающий таинственной болезнью, в свою очередь покидает сцену. Узнав о смерти отца, дофин немедленно провозглашает себя королем Франции под именем Карла VII. В день Всех Святых[74 - Католики отмечают этот праздник 1 ноября.] он входит в собор Сен-Этьен в Бурже в королевской красно-золотой мантии, отороченной горностаем, и в шитых сапожках с цветами лилии. Для сторонников молодого короля настоящей столицей королевства остается Бурж, по крайней мере до тех пор, пока англичане стоят на берегах Сены и оккупируют часть территории страны. Ибо следует учитывать земли, контролируемые герцогом Бедфордским, и это производит внушительное впечатление: более половины королевства — Бордо, Нормандия, Шампань, Пикардия, Иль-де-Франс, Париж. И он сохраняет влияние на территориях, принадлежащих Филиппу Доброму, сыну Иоанна Бесстрашного: Бургундия, Артуа и Фландрия. Каждый из двух врагов, герцог Бедфордский и Карл VII, опираясь на свои земли, намеревается начать завоевание целого королевства, и это будет последовательность сражений, осад, штурмов городов, захватов крепостей, которые разорят страну. Бесконечные бои сеют смерть, вызывают голод и эпидемии. В конечном счете, Карл VII, тощий, с глазами растерянной лани, с умом использует смелость и упорство Жанны д'Арк, возможно, своей тайной сводной сестры, сестры, которая будто бы преобразилась в пастушку, просветленную Господом, чтобы предпринять и укрепить отвоевание трона и территории страны. Вскоре от Авранша до Пикардии целые провинции поднимутся против английских оккупантов. 13 апреля 1436 года в Париже набат призывает население к восстанию, и улицы перегорожены. Старые бочки, засыпанные землей, и перевернутые телеги образуют угрожающие сооружения, изолирующие английские войска. По целым кварталам бродят разрозненные банды вражеских лучников — не имея приказов, лишенные командования, в тревожной атмосфере «спасайся, кто может»… Одновременно королевские солдаты окружают Париж и врываются в Сен-Дени. Серией хорошо оркестрованных слухов французы дают тем самым понять, что их армия готовится атаковать с севера: английские войска большей частью бросаются туда, тогда как главные силы французов, совершив обходной маневр, проникают в город через ворота Сен-Жак на юге. Парижское население бурно приветствует своих. Пробил, наконец, долгожданный час победы! Последним усилием англичане собирают последние отряды вокруг Бастилии, словно бы толстые стены и внушительный облик крепости должны вдохнуть в них энергию отпора. Безнадежное предприятие, бесполезное дело: гордая цитадель очень быстро капитулирует. Королевские офицеры идут в Нотр-Дам, чтобы прослушать торжественный Те Deum[75 - Тебя, Бога, славим — начальные слова гимна.], а в это время — символ возврата к изобилию — процессия из ста телег, груженных зерном, входит в город. Вскоре по улицам рассыпались герольды, чтобы возвестить гражданский мир, о котором мечтает король. — Если имеются среди вас те, кто совершил злодеяние по отношению к монсеньору королю, все им прощается. Как присутствующим, так и отсутствующим. Монаршая милость бросает вуаль забвения на прошедшие годы. Сотрудничавшие с оккупантами — их называют «французами-изменниками» — получают полную амнистию. Карл VII строит заново свое королевство на основе милосердия. Впрочем, у его великодушия есть границы. Во время всех этих событий он не покидал Буржа. Он соглашается принять парижскую делегацию, которая умоляет его как можно скорее вернуться в традиционную столицу королей Франции. Суверен слушает и не говорит ни слова. В сущности, у него нет никакого желания возвращаться в город, который пробуждает в нем столько ужасных воспоминаний, из которого ему когда-то пришлось постыдно бежать и который он в душе считает абсолютно неверным короне. Но все же Париж остается Парижем… С промедлением в полтора года Карл VII, наконец, совершает торжественный въезд в город 12 ноября 1437 года. По этому чрезвычайному случаю, чтобы отпраздновать эту долгожданную встречу и чтобы восславить единение суверена со своей исторической столицей, колокола всех церквей бьют во всю мощь, улицы усыпаны цветами, в окнах вывешены орифламмы, и блестящий кортеж встречают радостные толпы. Под звуки труб восемьсот лучников и арбалетчиков входят в город, возвещая о прибытии Карла VII. И он появляется в длинном плаще лазурно-золотой ткани на броне, восседая на белом жеребце в попоне из синего бархата с белыми лилиями. Вызывая ликование парижан, он робко приветствует рукой крики народа, который жаждет увидеть своего монарха после столь долгого отсутствия. Однако надолго король не задерживается: через три недели Карл VII, счастливый расстаться с Парижем, возвращается в Бурж. Оттуда он продолжает руководить войной, которая закончится тем, что англичане будут вытеснены из пределов французского королевства… * * * Преемник Карла Людовик XI также держится в стороне от Парижа, но он сознает стратегическую важность города. За Парижем следует присматривать, поэтому Венсенский замок и приобретает такое значение. После смерти английского короля Генриха V в донжоне башня опустела. Быть может, она слишком напоминает об английской оккупации и претензиях Плантагенетов на французскую территорию. Донжон отныне служит тюрьмой. Людовик XI, несмотря на свой облик задавленного делами труженика, предпочитает менее суровый комфорт… В 1470 году он приказывает создать в юго-западном углу крепости кокетливый павильон. Еще он затевает строительство часовни замка, великолепный образчик архитектуры конца XV века — пламенеющая готика — с одноуровневым нефом и головокружительных пропорций. Правда, оборонительная архитектура вышла из моды: Столетняя война закончилась почти двадцать лет назад, английские владения на континенте были отвоеваны, вырваны, отгрызены, и вчерашнему врагу принадлежит только Кале, образующий выход на море коммерческий порт. Остается лишь война с Карлом Смелым, герцогом Бургундским, однако без могущественных союзников, готовых поддержать бургиньона, его потуги оказываются тщетными: Людовик XI без боя присоединяет Бургундию к Франции в 1477 году. Впрочем, нравы так мало наклонны к сражениям, что Людовик XI, затеяв однажды смотрины дворян в Венсенском замке, увидел, что никто из них не явился в военном снаряжении. В таком случае, нужно выделить каждому чернильницу… — Раз вы не в состоянии служить мне оружием, послужите мне пером, — говорит им король. Просто едкая ремарка или предсказание растущей значимости придворных описаний и биографий? Впрочем, Людовик XI ведет войны, но он использует большей частью договоры, брачные союзы и наследства. К концу его царствования королевство почти объединено. Его сын король Карл VIII уже может смотреть за границу, в сторону Италии, где есть земли, подходящие для завоевания. Он хочет захватить Неаполитанское королевство и вскоре переходит Альпы… КАКОЙ БЫЛА ВПОСЛЕДСТВИИ РОЛЬ ВЕНСЕНСКОГО ЗАМКА? В начале 1661 года кардинал Мазарини, первый министр юного Людовика XIV, находился почти при смерти. У него страшно болели ноги, и он постоянно кашлял. Устроив своему пациенту обильное кровопускание, врачи решили, что ему вреден парижский воздух. Тогда его перевезли в Венсенский замок, где, как говорили, дышится легче. Но умирающий все же испустил последний вздох именно здесь, в марте месяце. Одновременно сюда временно переехал двор, ибо Лувр частично сгорел, а в галереях обвалились некоторые потолки. Людовик XIV приказал затем перестроить павильон Людовика XI, но любовь к Версалю вскоре отвлекла его внимание от Венсена. Во время революции замок был превращен в арсенал. В 1948 году здесь расположилось Историческое управление сухопутных сил[76 - Французское название и аббревиатура: Service historique des années de terre (SHAT).]. В 1958 году генерал де Голль, едва избранный президентом республики, рассматривал возможность не селиться в Елисейском дворце: он считал эту парижскую резиденцию неудобной и неподходящей для приема глав иностранных государств. И он очень серьезно рассматривал возможность разместить центр республиканской власти в Венсенском замке, но, в конечном счете, отказался от этого. И все сооружения Венсенского замка впали в новый сон. Донжон грозил обрушиться, и в 1995 году пришлось его закрыть. Через двенадцать лет полностью отреставрированный (было заменено двадцать тысяч каменных блоков) замок вновь открыл свои двери перед публикой в качестве прекрасного образца средневековой архитектуры Парижа. XVI ВЕК ПАЛЕ-РОЯЛЬ — МЮЗЕ ДЮ ЛУВР Свет и тени Ренессанса Когда поднимаешься на улицу со станции метро Пале-Рояль — Мюзе дю Лувр, достаточно взглянуть на стоящую у выхода «беседку Полуночников»[77 - Так называется конструкция из алюминия и муранского стекла в форме двух куполов, образующих вход в метро (станция на площади Колетт).], чтобы понять: мы будем говорить об искусстве. Построенная на площади Колетт в 2000 году к столетию метро, эта раскрашенная конструкция Жана-Мишеля Отониэля вызвала почти столько же споров, как павильоны-входы метрополитена в стиле модерн, созданные больше столетия назад. Действительно, Эктор Гимар, ярый сторонник ар-нуво, придумал классические павильончики, которые сначала ужаснули многих наших предков, а теперь стали объектом всеобщего обожания. Кстати, на станции сохраняется выход Гимара на площадь Пале-Рояль, и вы можете сравнить: с одной стороны, стеклянные жемчужины, нанизанные на металлический стержень — с другой, старая станция, любимая всеми, со своим желто-зеленым панно, фризом из кованого железа, красными шарами, которые освещают ее, словно два маяка в ночи. Пале-Рояль — Мюзе дю Лувр: это двойное наименование обманчиво. Пале-Рояль указывает не на Лувр, а на роскошный дворец, который кардинал Ришелье приказал построить для себя, чтобы оставаться ближе к Людовику XIII, живущему в Лувре. После смерти кардинала и короля Анна Австрийская, став регентшей, пожелала доказать свою значительность, поселившись в новом дворце. Она хотела получить место для жизни и приемов более приятное, чем старый Лувр. По правде говоря, она вообще не выносила эту суровую крепость с ее холодными залами и темными коридорами, в которых гудели врывающиеся в щели ветра. Для нее Лувр означал печаль, уныние, смерть. Впрочем, ей говорили, что у замка есть свои достоинства и преимущества: в нем можно было выдержать осаду, оградить королевскую власть от народных волнений или от агрессии вражеских армий. Но королева не была стратегом и солдатский язык не понимала. В 1644 году вместе с двумя сыновьями — будущим Людовиком XIV и Филиппом Орлеанским она заняла бывшее обиталище Ришелье, которое стали отныне называть Пале-Рояль. Сильно переделанный, этот дворец, превратившись в республиканский, сегодня отдан Государственному совету (заседает в главном здании) и Министерству культуры (занимает правое крыло). Интерес к этому Пале-Роялю поддерживают также его галереи, расположенные вокруг сада, которые стали самым приятным местом для прогулок в Париже с XVIII века. Театр Пале-Рояль, закрывающий сады, датируется концом XVIII века и остается одним из самых красивых в Париже. Вернемся в Лувр, ибо мы находимся в XVI веке, и именно он составляет живой центр событий этого периода. Войдем в Квадратный двор и подойдем к крылу Леско: следы колодцев на земле отмечают местоположение бывшего донжона крепости, чьи размеры не превышали четверти нынешнего двора. Позднее Лувр оказался самым большим зданием столицы и самым блестящим музеем мира по богатству своих коллекций… и все это началось с эпохи Франциска I. Работы, начатые по инициативе короля, продолжались три столетия и были завершены только при Наполеоне III, в XIX веке! Н, К, ННН, HDB… ЧТО НАПИСАНО НА ЛУВРЕ? Каждый из суверенов, который способствовал украшению дворца, подписывал свои намерения. Латинские буквы «Н», видимые на фасаде, — вензель Генриха II. На южном фасаде замечаешь буквы «ННН» Генриха III и буквы «HDB» Генриха де Бурбона, иными словами, Генриха IV. Что касается латинской буквы «К», она указывает на короля Карла IX. Нынешний Квадратный двор был начат Людовиком XIII со строительства крыла Сюлли. Здесь можно увидеть вензель короля: двойная греческая лямбда[78 - Одиннадцатая буква греческого алфавита, прообраз латинской буквы «L» и кириллической «Л».] или сплетенные «А» и «L» для обозначения Людовика и его супруги Анны Австрийской. В конечном счете, успешно завершил великий проект Людовик XIV — в планах Лево[79 - Речь идет об архитекторе Луи Лево, который построил роскошный дворец для суперинтенданта Никола Фуке и участвовал в проектировании Версальского дворца.] для северного и восточного крыльев, обрамляющих Квадратный двор, можно увидеть вензеля короля: букву «L» с короной или буквы «LB» для обозначения Луи де Бурбона. Сделаем теперь тур по дворцу — такому, каким мы можем любоваться в наше время… Король-Солнце желал устроить грандиозный вход со стороны города — своеобразный способ утвердить свое всемогущество и превосходство над парижанами. Поэтому в 1671 году он поручил архитектору Клоду Перро (брату Шарля, автора сказок) возвести великолепную колоннаду напротив церкви Сен-Жермен-л’Осеруа. Но ансамбль не был завершен… В сущности, Людовик XIV, обратив свой взор на Версаль, перестал заниматься Лувром. Придется подождать 1811 года, когда будут закончены работы, начатые почти полтора столетия назад. Двигаясь вдоль Сены, вы видите длинное, перпендикулярное реке здание: оно продолжает дворец, и это Малая Галерея. Такая связующая галерея, воздвигнутая на рвах оборонительных укреплений Карла V, была задумана Екатериной Медичи, чтобы соединить Лувр с дворцом Тюильри, который она приказала построить. Эта Малая Галерея получила печальную известность в период религиозных войн: долгое время считалось, что именно с балкона второго этажа, выходящего на Сену, Карл IX стрелял из аркебузы по протестантам[80 - Во Франции их называли гугенотами.] во время Варфоломеевской ночи. Это неверно, так как галерея в 1572 году еще не была построена. Сейчас первый и особенно ошеломляющий второй этаж, ставший галереей Аполлона, дают превосходное представление о роскоши королевских апартаментов Великого века[81 - Во французской историографии так называют период правления трех первых королей династии Бурбонов: Генриха IV, Людовика XIII и Людовика XIV.]. Большая Галерея, идущая дальше вдоль Сены к западу, была завершена при Генрихе IV. Здесь можно увидеть вензеля доброго короля: одиночную букву Н или сплетенные буквы HG для обозначения Генриха и Габриэль д’Эстре[82 - Любимая фаворитка Генриха IV.]. При Людовике XIII здесь чеканили королевскую монету — знаменитый луидор. На втором этаже Генрих IV устраивал гонки за лисицей, чтобы приобщить своих сыновей к искусству охоты. Здание, которое от ворот Карузель доходит до павильона Флоры, это реконструкция сооружения, исчезнувшего вследствие оползня. Здесь видишь, что буква Н Генриха была заменена буквой N Наполеона III. Должно быть, императора любили не все рабочие колоссальной стройки: посмотрите на верхнюю часть колоколенки павильона Ледигьер — N перевернуто, что было намеком на свержение императорской власти! Обогнув павильон Флоры, попадаешь на пустующее место: дворец Тюильри, построенный в XVI веке для Екатерины Медичи, так и не поднялся из пепла. Он ведь был сожжен коммунарами в 1871 году, и его могли бы реставрировать, но глупейшим образом снесли двенадцать лет спустя. Триумфальной арке Карузель недоставало входа в этот дворец со времен Первой империи, и она остается единственным реликтом этого периода. Пройдем теперь во двор Наполеона — там находится сейчас стеклянная пирамида. Над нами нависает внушительная галерея со статуями великих людей, сотворивших Францию. Мы обязаны Наполеону III сооружениями, обрамляющими этот двор, которые имели целью подкорректировать отсутствие параллели между зданиями, идущими вдоль по улице Риволи, и зданиями со стороны Сены. Зато саму улицу Риволи с ее крытыми галереями, начинающими XIX век, который станет столетием пассажей, предназначенных для фланирования парижан, приказал создать первый император. Следовательно, благодаря ему появились здания Лувра вплоть до сводчатых проходов Роана, где — со стороны пирамиды — пчелы Наполеона I напоминают нам о том, кто был заказчиком работ. Со стороны улицы маршалы Империи бесстрастно наблюдают за балетом автомобилей, которые пересекают Париж по этой большой артерии на юго-запад, и эти же самые автомобили, чтобы выехать из города, должны будут снова пересечься с маршалами, ставшими внешними бульварами, перед тем как достичь Окружной дороги. Начиная от сводчатых проходов Роана здания, выходящие на улицу Риволи, датируются временами Наполеона III, великого архитектора этого колоссального ансамбля, который видел, как сменилось столько режимов: даже республика оставила здесь свой след! Ведь на каминах и фризах павильона Марсана можно увидеть вензель «RF» III Республики. Обойдя дворец, зайдем теперь в сам музей через стеклянную пирамиду. Музей республики открыл свои двери во время революции, в ноябре 1793 года. Сильно обогатившись благодаря кампаниям Наполеона, он продолжает пользоваться щедростью престижных дарителей и обладает сегодня коллекцией в триста пятьдесят тысяч экспонатов… в сравнении с коллекцией в шестьсот пятьдесят экспонатов при открытии! Что касается залов, преображение дворца в музей сильно их изменило, но некоторые устояли перед трансформацией. Ограничиваясь только XVI веком, обратим внимание на парадную комнату и лестницу Генриха II, которая ведет из зала Генриха II в зал Кариатид. С этого великолепного места еще видна задняя часть хоров часовни Людовика Святого, устроенная в западной стене, в два раза толще других, ибо это памятник Лувра Филиппа-Огюста. В этой комнате творился суд, то есть в ней находилась трибуна, где король восседал во время празднеств и приемов. Трон его стоял под центральной аркадой, между двух колонн с каннелюрами. Можно увидеть также четырех кариатид, которые датируются времен постройки дворца в стиле Ренессанс. Ах, если бы они могли говорить, сколько мы услышали бы об этом веке, богатом на обещания… * * * Когда Франциск I возвращается в Париж в 1527 году, это король побежденный и униженный. Он увидел, какой катастрофой обернулся его поход в Италию против войск Карла V. Став узником, монарх вынужден был заплатить выкуп в два миллиона экю, чтобы обрести свободу после года пленения. Сумма частично была собрана парижанами, богатыми и бедными совместно. Поэтому, желая отблагодарить своих добрых подданных, король решает на время остановиться в Лувре. В конечном счете, Франциск I сделал из своего итальянского поражения победу: он победоносно вернулся в свое королевство носителем ренессансных помыслов! Действительно, он привозит из Италии античные сокровища и новые идеи. Это продолжение политики, начатой уже давно. Разве не привозил он уже в 1515 году не столько победу под Мариньяном, сколько Леонардо да Винчи с «Джокондой» в багаже? Как символ новых времен, старый массивный донжон Лувра снесен. Это исчезновение сторожевой башни Хлодвига, а также крепости норманнов и башни графа Парижского — короче, это конец Средних веков… Далее последуют другие работы: средневековая крепость медленно освободит место ренессансному замку. С 1546 года архитектор Пьер Леско строит южное полукрыло с западной стороны, а именно она и означает наступление стиля Ренессанс в Париже — с ее тремя выступами на фасаде, колоннами возле дверей, статуями и окнами с закругленными или треугольными фронтонами. Речь идет почти о художественном завещании Франциска I, которому остается всего год жизни: завершения работ он не увидит. В конечном счете, для Парижа эти художественные обещания, задуманные после возвращения из Италии почти двадцать лет назад, так и не осуществились. Король забросил берега Сены ради берегов Луары. Он потратил много денег, чтобы построить замок Шамбор, переделать замки Блуа и Амбуаз. Кстати, рядом с Амбуазом Леонардо да Винчи проживал до самой смерти, а его загадочный шедевр — «Джоконда» — затем оказался на стенах замка Фонтенбло, возможно, любимейшей резиденции короля. КАКИМ ОБРАЗОМ «ДЖОКОНДА» ПОЯВИЛАСЬ В ЛУВРЕ После смерти Франциска I портрет покинул Фонтенбло и переехал в Лувр, но чуть позже. Людовик XIV изъял его из прежнего замка, чтобы украсить стены Кабинета короля в Версале. В 1798 году «Джоконда» была вывешена в Лувре, который стал музеем. Ненадолго: первый консул Бонапарт велел перенести ее через два года в апартаменты Жозефины в Тюильри. В конце концов, он вернул портрет в Лувр в 1804 году. В 1911 году творение Леонардо да Винчи было похищено итальянским рабочим Винченцо Перуджа, который желал вернуть картину родной стране. Два года похититель хранил портрет в чемодане под кроватью в своей маленькой парижской комнатке. Иногда он открывал чемодан, и тогда Мона Лиза улыбалась ему одному. Когда «Джоконду» обнаружили, она вновь заняла свое место в Лувре. Иногда она покидала музей, ибо совершала путешествия, чтобы ею могли полюбоваться в США, России и Японии. С 2005 года знаменитейшая картина выставлена в зале Государств, который был обновлен и перестроен специально для этой цели. Но отметим вот что: Ренессанс — это не только расцвет искусств и архитектуры, это также тьма религиозной нетерпимости… Утром 18 октября 1534 года парижане, проснувшись, видят на городских стенах листки с выразительным названием: «Истинные причины ужасных, великих и невыносимых злоупотреблений папской мессы». «Невозможно, чтобы человек был спрятан в куске теста», — пишет, в частности, автор листков, намекая на облатку евхаристии, которая, как полагают верующие, содержит само тело Христово. Эту акцию предприняли некоторые протестанты, которым не терпится показать разрыв реформы с римским католицизмом. Эта лобовая атака на мессу и догматы церкви вызывает скандал и негодование, тем более, что неведомая рука посмела прикрепить один из листков в замке Амбуаз, совсем рядом со спальней Франциска I! От этих ядовитых памфлетов словно содрогаются Бог, король и страна. В Париже, ставшем самым многолюдным городом Европы, триста тысяч обитателей живут в ритме церкви и ее обрядов. В атмосфере безудержной и слепой веры протестантское сообщество, насчитывающее самое большее от десяти до пятнадцати тысяч человек, затаилось так, что его почти не видно. Дело о листках, названное «Делом о плакатах», бросает на реформу тень, и начинаются репрессии. Показательным образом, чтобы воспрепятствовать процессу свободомыслия, Франциск I запрещает типографии и приказывает закрыть книжные магазины. По крайней мере, народ не станет больше черпать злостные аргументы в сочинениях отщепенцев! И особенно неистовые гонения обрушиваются на «еретиков». Во имя божественной истины приговаривают к тюремному заключению, сжигают на кострах, устраивают бесконечные процессии… Ведь процессия остается высшим выражением религиозной верности! Во время каждого литургического празднества, чтобы отмолить свирепствующую эпидемию, избежать неурожая, попросить о милости святого, воззвать о чуде, смягчить гнев Господень, парижское население призывают присоединиться к благочестивым кортежам, шествующим по городу. Иногда, в случае опасности, нависшей над столицей, обращаются к манам[83 - В Древнем Риме собирательское обозначение покойников с эфе-мистическим значением «добрые люди».] святой Женевьевы. Монахи Сен-Жермен-де-Пре в белых рясах, расшитых цветами, носят по городским улицам реликвии покровительницы Парижа, и тогда в столице идет процессия за процессией: церквей, муниципальных офицеров — частично из Ратуши, частично из дворов тех или иных суверенов, чиновников Дворца правосудия, из свиты епископа, служителей Нотр-Дам. Но перед лицом протестантского вызова нельзя устраивать обычные шествия, нужно нечто особенное, необыкновенное, грандиозное! 21 января 1535 года Франциск I участвует в большой искупительной процессии, которая носит по Парижу самые священные реликвии столицы, взятые из Сен-Шапель: терновый венец, каплю крови Христовой и каплю молока из груди Богородицы. И чтобы наверняка смягчить гнев Господень, на паперти Нотр-Дам сжигают шесть протестантов. Воодушевленный этой атмосферой совершенной веры, король во всеуслышание произносит речь, в которой клеймит заблуждения реформы: — Я хочу, чтобы заблуждения эти исчезли в моем королевстве, и не пощажу никого… Если бы дети мои запятнали себя этим, я желал бы покарать их собственной рукой. Для Парижа, как и для всей Франции, прекрасный Ренессанс, порождающий расцвет искусств и славящий человека, в этот день умирает. Остается злоба, ненависть и подозрения. Все это будет смешиваться медленно, но неотвратимо… * * * Поздним вечером в субботу 23 августа 1572 года король Карл IX, внук Франциска I, вызывает в Лувр прево торговцев и приказывает ему закрыть все ворота Парижа, натянуть цепи в Сене, чтобы не пропускать лодки, и держать в полной готовности пушки на городских перекрестках. Для протестантов столица превращается в западню. В воскресенье на рассвете, в день святого Варфоломея, воинский отряд направляется к особняку, который стоит на углу улиц Бетизи де л’Арбр-Сек, где живет адмирал Гаспар де Колиньи. Эта знатная персона, символ и вождь реформистской партии, не встает с постели, будучи ранен выстрелом из аркебузы два дня тому назад. Католические солдаты выламывают двери и убивают охранников, пытавшихся преградить им путь. В спальне адмирал понимает, что происходит, и приказывает людям из своего окружения бежать. Они выпрыгивают в окна и спасаются по крышам — многим удается исчезнуть. Колиньи же смело встречает нападавших. — Молодой человек, уважай мои седые волосы и мою старость, — говорит этот пятидесятитрехлетний мужчина ворвавшемуся в комнату солдафону. Больше он не произносит ни слова: ударом меча ему пробивают череп, и безжизненное тело летит в окно, разбиваясь на мостовой. ЧТО СДЕЛАЛО ПОТОМСТВО ДЛЯ АДМИРАЛА КОЛИНЬИ? Особняк, где он жил — и где встретил смерть — исчез во время прокладки улицы Риволи. Но о его местоположении напоминает табличка на доме № 144 по улице Риволи. В 1811 году Наполеон отдал реформированной церкви храм де л’Оратуар, находящийся совсем близко, это № 160 по улице Риволи. У подножья этого культового для протестантов места в 1889 году была воздвигнута статуя адмирала. Десятиметровой высоты, из белого мрамора, это творение скульптора Гюстава Крока было создано по национальной подписке, в которой участвовали католики и протестанты, воодушевляемые идеей примирения. В тот момент, когда погибает адмирал, начинает греметь погребальный набат Сен-Жермен-л’Осеруа. Это сигнал к массовой резне. В Лувре протестантских дворян — а ведь они гости короля! — будят, разоружают и выводят во двор. Здесь швейцарская гвардия с помощью гвардии французской тщательно убивает их одного за другим ударами алебард. Некоторые пытаются спастись, убегают в галереи, но их хватают, и кровь струится по дворцовым залам. В это время отряд, который взял штурмом особняк на улице Бетизи, завершив свою смертную миссию, направляется в Сен-Жермен-де-Пре, где нужно истребить других протестантов. Для того, чтобы добраться до левого берега, солдатам нужно пройти по острову Сите, а потом через ворота Бюси, закрытые по королевскому приказу. Идут за ключами, открывают ворота и проходят, наконец… Но солнце уже стоит высоко, и вожди протестантов, которых предупредил некий барышник, переплывший реку, собрались на берегу Сены, на пустыре, называемом Пре-о-Клер. Они видят приближающихся к ним солдат, понимают, что сражение бесполезно, и спешат скрыться пешком или верхом. Погоня за ними продолжается вплоть до Монфор-л’Амори, некоторым удается спастись, остальных убивают. В Париже на кладбище Невинных утром зацвел куст боярышника, чахлого и засыхающего в течение нескольких лет, и это считается божественным знамением. Толпы людей стекаются, чтобы посмотреть на чудо: маленькие беленькие цветочки — доказательство, что сам Господь одобряет убийство еретиков! Парижский народ становится тогда ужасен, и каждый режет своего протестанта, мужчину, женщину или ребенка. Тело Колиньи, найденное толпой, кастрируют, затем бросают в Сену, где оно гниет три дня, прежде чем его вылавливают и вешают на виселице Монфокон. Повсюду трупы уродуют, разрезают на части, ибо необходимо показать, что это не над людьми глумятся, но над демонами на службе Дьявола, поэтому их сбрасывают в реку как нечистоты, и воды Сены становятся красными… Король вяло пытается воспрепятствовать бойне, которая продолжается несколько дней и распространяется на другие города королевства. Сколько невинных нашли смерть в Париже? Подсчитать сложно, но историки обычно сходятся на цифре в три тысячи жертв. * * * В последующие годы религиозное напряжение растет, и когда становится ясно, что король Генрих III умрет, не оставив наследника, и трон перейдет к протестанту Генриху Наваррскому, католики впадают в ярость! Священная Лига и ее глава, герцог Генрих де Гиз, не могут согласиться с такой перспективой и мобилизуют свои силы. 12 мая 1588 года, рано утром, король, желая предупредить восстание, вводит в Париж четыре тысячи швейцарских гвардейцев, расквартированных в предместье Сен-Дени. Они занимают стратегические пункты в столице: Пти-Пон, мост Сен-Мишель, Новый рынок, площадь де Грев, кладбище Невинных — и окружают Лувр. Король предполагает арестовать и казнить главарей Священной Лиги, но парижское население восстает, чтобы защитить католических вождей… Под руководством буржуазной милиции, которая представляет шестнадцать кварталов Парижа, ремесленники, торговцы и школяры берутся за оружие. Париж ощетинился алебардами, аркебузами, мечами, пиками и косами. К полудню население перегораживает городские улицы, выстроив бочки, заполненные землей, и выломав булыжники из мостовой… Эти препятствия назовут баррикадами. Отряды, укрывшиеся на кладбище Невинных, не могут оттуда выйти, другие заблокированы на левом берегу, раздаются выстрелы, с крыш бросают черепицу, полусотня швейцарцев убита, на улицах валяются трупы. В конечном счете, солдаты-наемники, не желающие погибать ради короля, складывают оружие и на коленях умоляют о пощаде вооруженный народ. — Прекрасная Франция! Милосердия! — Да здравствуют Гизы! — отвечают парижане. На площади Мобер какой-то адвокат подстрекает толпу: — Смелее, господа, мы довольно терпели. Захватим и забаррикадируем этого подлого короля в Лувре! Генрих III решается воззвать к главе католической партии. Гиз скромно провел этот «день баррикад» в своем особняке в Маре. В белом атласном колете, условный знак, герцог де Гиз выходит из дома, овладевает Парижем и развертывает свои войска у Ратуши. На следующий день король выходит из Лувра почти один, и все думают, что он просто хочет совершить свою ежедневную прогулку по саду… Он направляется к конюшням Тюильри, внезапно вскакивает на лошадь и галопом мчится в направлении Шартра, где надеется найти верных себе сторонников. Решившись вернуть себе власть, Генрих III приказывает убить герцога де Гиза в следующем декабре в Блуа, арестовать членов Священной Лиги и готовится осадить Париж, чтобы отобрать город у лигеров. В конце июля 1589 года Генрих III и его войска стоят на холмах Сен-Клу. В Париже каждый добывает все, что может, для защиты, ибо население терзают худшие страхи: все уверены, что вместе с королем нахлынут протестанты, которые отомстят за Варфоломеевскую ночь… Но сражения не будет. 1 августа монах-фанатик по имени Жак Клеман вонзает кинжал в живот короля. — Проклятый монах, ты убил меня! — восклицает Генрих III. Действительно, кишки вываливаются у него из живота, но умирает он только через несколько часов. Единственным наследником короны оказывается Генрих Наваррский, который может произнести свою знаменитую фразу: — Париж стоит мессы. Он принимает католичество и всходит на трон под именем Генриха IV. * * * И столетие завершается примирением. 30 апреля 1598 года французский король подписывает Нантский эдикт, который, несмотря на свое несовершенство, остается актом признания протестантизма и шагом к свободе вероисповедания. Это кладет конец десятилетиям гражданской войны. В этот день Генрих IV предложил Парижу и Франции прекраснейший символ века, который, несмотря на заблуждения и муки, желал быть веком гуманизма и свободы. Увы… Двенадцать лет спустя 13 мая 1610 года карета Генриха IV направляется к особняку Арсенал, где министр Сюлли лежит в постели из-за легкой простуды. На улице де ла Феронри карета попадает в затор: дорогу преграждают телега, груженная сеном, и виноторговец с бочками. Чтобы освободить дорогу, слуги короля оставляют его карету без присмотра… Визионер-католик по имени Франсуа Равальяк поджидает свой час. Ему кажется, что с ним говорит Господь, что он получил миссию изгнать всех протестантов из королевства, заставить всех остальных обратиться к истинной вере. Неподвижная карета короля стоит прямо перед ним. Равальяк устремляется вперед и дважды ударяет короля кинжалом (герб Генриха IV выгравирован на тротуаре, чтобы отметить место цареубийства). Король истекает кровью, его как можно скорее переносят в Лувр, чтобы вызвать хирурга, но уже слишком поздно. В тот момент, когда Генриха IV вносят во дворец, он умирает. XVII ВЕК ДВОРЕЦ ИНВАЛИДОВ Цена Великого века Станция Инвалидов производит несколько грустное впечатление. Она выводит нас к блеску и великолепию Великого века, но по серым темным коридорам. Это ничего не меняет, едва оказавшись наверху, мы открываем роскошь и открытые пространства, которые Людовик XIV желал видеть в Париже. В этой зоне на левом берегу, довольно удаленной от центра столицы, некогда были лишь грязные заболоченные участки, принадлежащие аббатству Сен-Жермен-де-Пре. Название этой равнины Гренель и близлежащей станции метро Варен означают, впрочем, то же самое: местность, заселенная дикими кроликами, земля для охоты, непригодная для земледелия, чем объясняется то, почему эта обширная пустошь так долго оставалась заброшенной. Сам Людовик XIV считал создание дворца Инвалидов на этом нетронутом участке «великой идеей царствования»… И в том, что касается величия, Королю-Солнце можно довериться: он знал в этом толк! Он понял, что культ его личности — это культ Франции, и стал самым щедрым заказчиком памятников, построенных в его честь. В 1669 году Жан-Батист Кольбер, главный интендант королевских построек, набросал на бумаге несколько общих идей о Париже: «Все планы повсюду продолжать — Триумфальная арка для завоеваний на земле — Обсерватория для небес — Величие и роскошь». Однако финансировал две триумфальные арки, посвященные королю, парижский муниципалитет: они были возведены на месте двух ворот, уничтоженных в рамках общей программы украшения города и сокращения военного аппарата, ставшего бесполезным. Арка на месте ворот Сен-Дени была построена в честь побед во Фландрии; арка на месте ворот Сен-Мартен, более скромная, возведена в память завоевания Франш-Конте. Но было бы несправедливо видеть в работах этой эпохи — начатых муниципалитетом или королем — только памятники, предназначенные воспевать величие трона. Настоящие усилия были предприняты, чтобы сделать город более безопасным и более приятным для жизни… В Париже XVII века самые красивые особняки, утонченные творения искусства и архитектуры, соседствовали с ветхими домишками, грязными переулками, лачугами, в которых гнездились нищета, преступления и болезни. Здесь сплетались в опасной сложной архитектуре деревянные конструкции шатающихся каминных труб. В этих кварталах, где царят убожество и уродство, сталкивались и вступали в борьбу за грабеж растерянного буржуа банды грабителей. Банда Рыжих в красных плащах, банда Серых в серой одежде, банда Плюмажей в широких шляпах с хохолком внушали ужас беднякам и наводили свои законы. Париж суетился и волновался, лавируя между бочками носильщиков воды, большими ивовыми корзинами торговцев дичью, тяжелыми тачками с зерном, которые загромождали улицы. Чтобы пройти, нужно было пробивать себе путь между фиакрами и каретами, перегруженными телегами, процессией быков, которых вели на бойню, и в любую минуту бедного прохожего могли опрокинуть. Один художник по имени Герар изобразил на гравюре беспорядок, царивший на улицах Парижа, и выразил в нескольких стихотворных строках опасения прогуливающегося: Когда ходите по Парижу, смотрите в оба, Уши всегда держите открытыми, Чтобы вас не толкнули, не сбили с ног, не ранили, Ибо если вы не слушаете в общем гуле: Осторожно! Осторожно! Эй вы, осторожно, Посторонитесь, осторожно! Все, что гремит сверху или снизу, вас раздавит. На берегах реки продолжались и развивались тогда долговременные работы, которые, кажется, принадлежат парижскому пейзажу уже целую вечность — набережные Сены. За прошедшие столетия произошли значительные улучшения в их обустройстве: Генрих IV и Людовик XIII в свое время укрепили берега, в частности, вдоль Лувра и на площади де Грев, благодаря насыпям из камня, позволявшим прогуливаться не слишком пачкаясь и, главное, способным удерживать воды во время разлива. На правом берегу простиралась между набережной де ла Грев и набережной де ла Межисери длинная полоса сыпучей земли, которая превращалась в грязевое поле при малейшем дожде: телеги, спускавшиеся к реке, регулярно там застревали. Чтобы покончить. с этим отвратительным болотом, король в 1644 году потребовал у маркиза де Жевр обустроить набережную между мостом Нотр-Дам и мостом Менял — эта набережная носит сегодня имя своего создателя, а платформа станции Шатле на седьмой линии была построена из поддерживающих ее аркад. Посмотрите на эту платформу в направлении Мэрии Иври-Вильжюиф, своды там более низкие: это фундамент XVII века. Через одиннадцать лет после строительства эта набережная была дополнена другой, между мостом Нотр-Дам и площадью де л’Отель-де-Виль, которую назвали именем Ле Пелтье, тогдашнего прево торговцев (обе набережные будут объединены в 1868 году под единственным названием де Жевр). На левом берегу подобные работы были проведены, в частности, посредством обустройства набережной Конти. * * * Людовик XIV инициировал и продолжил эти преобразования по долгу суверена, но без большого энтузиазма. В сущности, он не любил Париж. В любом случае, он никогда не доверял парижанам. И не случайно он, в конечном счете, отдалился от столицы, устроив свою резиденцию в Версале, где пребывало его правительство и двор. Он слишком хорошо помнил, как был унижен в Париже в детстве… Тогда под воздействием Фронды качался трон, и никто не верил, что этот одиннадцатилетний мальчик в один прекрасный день будет править. Его мать, Анна Австрийская, регентша королевства, решила бежать из угрожающего ей Парижа… В ночь с 5 на 6 января 1649 Париж отмечал Епифанию[84 - Католическое Богоявление.]. Улицы были безлюдны в эту холодную зиму, но окна — ярко освещены. Всюду радостно отмечали праздник. В Пале-Рояле банкет продолжался до позднего вечера. Королева съела свою часть пирога и нашла боб, тогда ее увенчали картонной короной, и все очень веселились. Чуть позже полуночи королева удалилась в свой кабинет, как обычно, совершила приготовления ко сну и официально легла… Но сразу же поднялась и разбудила обоих мальчиков. Вскоре Анна Австрийская в сопровождении Людовика и Филиппа спустилась по потайной лестнице, вышла в малозаметную дверь и оказалась во дворцовом саду. В этом месте ожидали экипажи: три нагруженные кареты, призванные увезти подальше от Парижа юного монарха, его брата и мать. Новость об этом стремительном отъезде быстро распространилась среди придворных и посеяла панику, ибо каждый получил приказ следовать за королевой в ее бегстве. В ту же ночь через несколько часов по сельской местности понеслись кареты, увозившие наспех одетых мужчин, плохо причесанных женщин и сонных детей. В конце утомительного пути перед уехавшими возникла обширная ферма при замке Сен-Жермен-ан-Лэ: на фоне зябкого пейзажа она казалась темным кораблем с зубчатыми башнями, качавшимся на волнах застывшего от холода моря. Внутри ничего не было готово для приезда королевских гостей: по обычаю, мебель на зиму вывезли. Комнаты были пустыми, ледяными. Только для короля, его брата, королевы и кардинала Мазарини нашли скромные походные кровати, всем остальным пришлось удовольствоваться обыкновенной соломой, разложенной прямо на полу. В коридорах, заполненных растерянной и очень недовольной толпой, можно было встретить самых знатных людей королевства. Придворные, нагруженные пожитками, несвежие, растрепанные, встревоженные, оплакивают потерянный комфорт своих парижских жилищ и доверительно обмениваются последними новостями столицы. Говорят, там известие о бегстве королевы с сыновьями вызвало шок. Несмотря на свой юный возраст, Его величество считается отцом подданных, защитником нации, сувереном по божественному праву, одно присутствие которого в своем добром городе утешает и успокаивает. Как только он исчез, воцарился страх — страх перед неизвестностью, страх перед неизбежными бедствиями. Со своей стороны, парламент бесконечно обсуждает, какую линию поведения избрать. В конечном счете, было решено послать депутацию в Сен-Жермен, чтобы молить регентшу вернуть короля в Париж. Но когда эти господа явились в замок, королева сухо отказалась их принять, даже не пытаясь спасти внешние приличия и пресечь слухи. В это время ратуша стала светским центром, куда являются взбунтовавшиеся буржуа и знатные фрондеры! Празднества и фарандолы шумят в салонах, а под звуки скрипок танцует общество, более жадное до развлечений, чем готовое воевать. Но парижанам также нужно показать свое недовольство. Они поставили пушку напротив каменных стен тюрьмы в Бастилии и произвели шесть выстрелов, не причинив большого вреда мощной крепости. Чтобы отпраздновать эту решающую победу, прекрасные дамы и великолепные господа приходят толпами, желая опустошить бутылки, хранившиеся в подвалах тюрьмы. Регентша будет злиться на столицу семь месяцев, затем вернется в Пале-Рояль. Через два года новое унижение в Париже. В ночь с 9 на 10 февраля 1651 года фрондирующие принцы, испуганные предположением, что Анна Австрийская и ее сын снова покинут столицу, приказывают закрыть городские ворота и мобилизуют буржуазную милицию. В эту ночь никто не войдет и не выйдет из города, но подозрение все же остается: королева и король все еще в Париже? Может быть, они уже дали деру? Чтобы всех успокоить, Гастон Орлеанский, дядя маленького Людовика, послал капитана швейцарской гвардии в Пале-Рояль с миссией удостовериться в присутствии короля… Верно, королева решилась покинуть Париж, она боялась возврата Фронды, народного восстания, мятежных выходок толпы. К несчастью для нее, приход швейцарца помешал ей выйти из дворца. Ребенок-король, уже одетый и обутый в сапоги, должен был лечь и притвориться, что спит глубоким сном. Ему натянули одеяло до подбородка, чтобы скрыть, что он готов к бегству… Занавеси над кроватью раздернули, словно при театральном представлении, и швейцарец, сознающий важность своей миссии, заглянул в королевскую спальню. К своему глубокому удовлетворению, он увидел юного монарха… Но этого недостаточно: перед дворцом шумит толпа, которая также хочет увидеть своими глазами Людовика XIV. Все должны пройти там… Безмолвная очередь из рабочих, носильщиков, цветочниц с встревоженными лицами проходит мимо королевской кровати, разглядывая будто бы спящего ребенка. Какие-то добрые дамы крестятся, увидев светлые кудри, и шепчут молитвы, благословляя мальчика, затем все выходят на улицу, удовлетворенные и успокоившиеся. Такие оскорбления не забываются. В конце концов, можно понять, почему Людовик XIV решил сделать Париж открытым городом — конечно, чтобы сделать его более красивым, но главное, чтобы ослабить его. Места для прогулок и бульвары сменили укрепления, город был открыт… БУЛЬВАР — ТИПИЧНО ПАРИЖСКОЕ СЛОВО? В 1670 году Людовик XIV приказал разрушить укрепления Карла V, которые стали вдвойне бесполезными: с одной стороны, в силу эволюции военной техники, с другой, в силу урбанизации кварталов, стоящих за крепостной стеной. На правом берегу укрепления сменились бульваром, идущим от Бастилии до церкви Мадлен, где люди могут гулять. Французское слово бульвар появляется в это время, чтобы обозначить это новшество. Стало быть, это типично парижское слово! В сущности, у него двойное происхождение. Во-первых, оно происходит из голландского слова bolewerk, которое означает «фортификация» (от bol, «брус», и voerk, «сооружение»). Итак, это слово обозначало укрепление. Позднее, когда стену снесли, там возникло место для прогулок или аллея, обсаженная деревьями… Парижане называли их «boules vertes»[85 - Зеленые шары (франц.).], boulevert — «бульверт», потом «бульвар». И бульвар становится местом отдыха, прогулок, мечтаний… Людовик XIV отдал Версалю свои архитектурные пристрастия и артистический энтузиазм. Но он сделал одно важное исключение, чтобы прийти на помощь множеству раненых и искалеченных на службе его военного величия солдат… Людовик XIV знал, кому он обязан своими победами: пехоте, мобилизованной для его дорогостоящих кампаний. Тогда он стал заботиться о «малых сих», и его признательность следовало выразить в камне… Он достиг этого. Даже сейчас можно увидеть издали этот освещенный золотой купол высотой в сто пять метров над широкой пустынной эспланадой, застывшим полем битвы, созданным во славу обретенного мира — дворец Инвалидов. * * * Когда Людовик XIV, уютно устроившись в карете, пересекает Париж, когда он проезжает по Пон-Нёф, заполненному поэтами, бродягами, продавцами газет и поводырями медведей, его сердце сжимается: он видит одноногих, безруких, глухих и слепых калек, всех этих увечных, которые оставили силы на поле чести, которые влачат нищенское постыдное существование, занимаясь нищенством. В плане человеческом король несколько потрясен. В плане политическом он ощущает катастрофу. Ведь эта оборотная сторона военной медали или оборотная сторона декорации уж слишком заметна. Он так любит войну, что желает сохранить только образы парадного блеска и доблести, ему хочется забыть о том, что сражения приводят к изувеченным людям, к искалеченной плоти, к разбитым жизням. Следовательно, нужно удалить этих инвалидов из центра Парижа, спрятать их как можно лучше, ибо они — черное солнце царствования, тень, брошенная на реальность королевского величия. В конечном счете, выбор места для особняка Инвалидов на этом отдаленном пустыре Гренель королю, в общем, нравится. По крайней мере, этих калек не будет видно! Неужели этот сверкающий золотой купол имеет другую функцию кроме той, чтобы накрыть темным пологом страдающих людей? В 1674 году Людовик XIV издает ордонанс, устанавливающий функцию зданий, строительство которых только что закончилось: «Королевский особняк, такой большой и просторный, чтобы он мог принять и приютить всех офицеров и солдат, искалеченных или старых и хворых, а также выделить фонды, достаточные для их проживания и лечения». Король по необходимости проявляет заботу об увечных, ибо война, которая тем или иным способом продолжается на тех или иных землях, каждый день изрыгает очередную порцию калек. 11 августа этого года сорок пять тысяч человек под командованием принца де Кон-де бьются с шестидесятитысячной армией голландцев и испанцев Вильгельма Оранского. Семь тысяч французов убиты в этом сражении, которое длится один день и одну ночь рядом с Монсом, в пятидесяти километрах от Брюсселя. Но монарха тревожат не тела, оставшиеся на поле битвы, а тысячи выживших, которые возвращаются в королевство с отрезанными ногами, выбитыми глазами, вырванными руками. Из восьми монументальных проектов, предложенных для убежища инвалидам, король выбрал проект Либераля Брюана, архитектора, который уже придумал и построил госпиталь де ла Сальпетрьер. Ибо дворцу Инвалидов, предназначенному для военных, соответствует в тот же период госпиталь де ла Сальпетрьер, открытый для гражданских лиц, дом призрения для приюта без разбора (и без особых церемоний) около сорока тысяч бродяг, нищих или больных, которые, по мнению короля, угрожают общественной безопасности. Ужасающая практика, которая напоминает, увы, другие эпохи… Вот главное наследие Людовика XIV для Парижа: город, открытый ветрам, освобожденный от бродяг, от увечных, свезенных подальше, в предместья. Что касается дворца Инвалидов, проект прост, внушителен, очевиден: на десяти гектарах большой двор, окруженный другими поменьше, прямоугольные здания и в центре церковь, посвященная вере в короля и инвалидам. В октябре 1674 года первые уцелевшие в боях входят в свой новый дом. Волнующая церемония: на поле гремят барабаны, когорту старых солдат встречает сам король, которого сопровождает Франсуа де Лувуа, военный министр. Инвалиды не злопамятны: они аплодируют Его величеству, вероятно, признательные за то, что отныне им обеспечены жилье и пропитание. Жилье и пропитание — несомненно, однако не безмятежное существование… Ибо во дворце Инвалидов дисциплина остается очень жесткой: военные упражнения обязательны, вино и табак запрещены, посещение религиозных служб строго предписано. Бедные калеки, даже на пенсии они вынуждены исполнять слепые и требовательные армейские уставы! Солдат размещают по четыре или по шесть человек в голых спальнях, тогда как офицеров размещают только по двое или по трое, и у них имеется камин. Дворец, призванный принять тысячу пятьсот жильцов, вскоре принимает уже шесть тысяч калек, несмотря на суровые условия допуска и все более строгий распорядок. Когда проходишь сегодня по почетному двору, живо представляешь себя среди этих искалеченных войной людей, ибо ансамбль на удивление хорошо сохранился: лестницы с перилами, балки и коридоры здесь такие же, как в конце XVII века. Здание включает в себя столовые для солдат-инвалидов на первом этаже и дортуары на втором. В столовых теперь размещается музей армии, но можно и сейчас оценить их обширные размеры, а общая атмосфера тех лет чувствуется, когда с восхищением смотришь на фрески, прославляющие многие военные победы Людовика XIV. Поднимаясь на второй этаж, попадаешь в бывшие спальни, выходящие окнами на галерею. Ступеньки лестницы очень низкие, и мы сразу вспоминаем, что здесь поднимались калеки. Наверху мы обнаруживаем имена и рисунки, выцарапанные на стенах, можно увидеть также следы многочисленных мелких занятий, призванных скрасить скуку инвалидов. Пойдите на северо-запад к коридору Кенуа и посмотрите на стену за статуей гренадера: вы увидите над правым парапетом изображение обуви с высоким каблуком, напоминающей о моде на красные каблуки, популярные у знати во времена Людовика XIV — это настенный рисунок Великого века. Есть и еще один сбоку, над правым парапетом в западном коридоре. Центральный вход, административные службы и квартира коменданта находились тогда в северном павильоне. И именно перед входом деревянная лошадь. Этот пыточный инструмент представляет собой наказание, которого боятся пансионеры. Ибо за малейший проступок, за самую легкую провинность карают, унижают… Деревянная лошадь — нечто вроде позорного столба, здесь многие часы проводит наказанный пансионер, над ним смеются товарищи и его разглядывают те, кто пришел с визитом. Ибо это место для визитов! Ибо прогулка ко дворцу Инвалидов очень полюбилась парижанам, сюда приходят, чтобы утешиться несчастьем других, чтобы послушать рассказы старых солдат о своих военных кампаниях и подвигах. В сущности, дворец Инвалидов — историческая книга, постоянно открытая, приглашающая к тому, чтобы ее перелистали. Молодые посетительницы напевают модный куплет… Скажи-ка, красотка, Где твой муженек? Муж мой в Голландии, Попался голландцам в плен… И старые бойцы вспоминают о сражениях в Голландии, о тех временах, когда готовы были умереть на польдерах[86 - Так в Голландии называют осушенный и возделанный низменный участок побережья.] плоской страны или продырявить свою шкуру в войне против Англии с Голландией в качестве союзницы, ибо коалиции создаются и рассыпаются, затем снова создаются — и так без конца. — Более восьмидесяти голландских кораблей и шестнадцать брандеров, груженных порохом, вступили в битву, — рассказывает безногий моряк. — Стволы пушек высовываются из бортов, матросы на брандерах подгоняют их вплотную к вражеским судам, поджигают порох и удирают на крохотных лодчонках, после того как воспламеняются их собственные суденышки! Все море полыхает пожаром, и в этой топке корабли сближаются, пушки палят, мачты рушатся… О милосердный Господь, вы можете мне верить, ядра летали повсюду, свисали гроздьями с лееров, и я почти оглох от ужасных воплей раненых… Дворец Инвалидов был задействован во всю мощь, и там имеются не только дом призрения с госпиталем, но также и мануфактура по пошиву мундиров. Однако не хватает еще одного здания, которое должно завершить ансамбль — это церковь Сен-Луи[87 - Святого Людовика (франц.).]. Но архитектор Либераль Брюан все колеблется, медлит, не удовлетворенный своим проектом, который кажется ему недостаточно совершенным. Военный министр Лувуа раздражается, но в течение двух лет терпит. В конце концов, он посылает чудака к его химерам и заменяет одним из учеников. Это молодой человек, которому еще не исполнилось тридцати, его зовут Жюль Ардуэн-Мансар[88 - Внучатый племянник знаменитого архитектора Франсуа Мансара.]. В сущности, Брюан оплошал не только в вопросе архитектурной эстетики, он не сумел разрешить проблему прерогативы и первенства: как выразить в одном культовом сооружении королевскую функцию и народное предназначение? Как почтить одновременно, но наглядно и Короля-Солнце, и самых скромных его служителей? Ардуэн-Мансар находит решение. Согласно его проекту, здание состоит из двух частей, соединенных в единый архитектурный ансамбль: неф — церковь, предназначенная инвалидам; хоры под куполом — материализация королевской часовни. Лувуа берет дело в свои руки, предоставляет все более и более значительные кредиты для строительства, наблюдает за ходом работ. Почти каждый день он приезжает на стройку и приходит в отчаяние, ибо все идет слишком медленно. Нужно следить за мельчайшими деталями: переделывать фрески, выравнивать слуховые окна, корректировать репродукции воинских трофеев, изображенных в камне, добавлять геральдические символы… — Поторопитесь, если хотите, чтобы я увидел собор завершенным, — тихо говорит министр архитектору. Увы, он умирает в 1691 году, задолго до окончательного завершения работ. ЧТО ОСТАЕТСЯ ОТ ЛУВУА ВО ДВОРЦЕ ИНВАЛИДОВ? Людовик XIV занимает свое законное место: он сидит на лошади перед входом северного внешнего фасада дворца. Лицо было разбито во время революции, но полностью восстановлено во время реставрации. Но маркиз де Лувуа нашел хитроумный способ оставить свое имя в виде ребуса на почетном дворе. Посмотрите на фронтоны крыш, составленные из воинских трофеев, олицетворяющих славу войны: на восточном фасаде, если встать спиной к статуе Наполеона, следует выделить шестой фронтон, ведя отсчет от императора… Контур слухового окна представляет собой волка, устремившего пристальный взгляд на двор! Вы поняли: «волк видит»[89 - По-французски: «le loup voit». Иными словами — Лувуа.]. Дражайший маркиз подписал архитектурное сооружение, которому посвятил большую часть своей жизни. Строительство длилось больше тридцати лет. После смерти Лувуа им занимается сам король. Порой он даже посещает дворец инкогнито. В этом случае он оставляет карету в отдалении и в сопровождении всего нескольких придворных идет пешком до цели. Внимая объяснениям Ардуэна-Мансара, Его величество оценивает ту или иную скульптуру или стрельчатую арку… В конечном счете, самый высокий собор Парижа закончен только в 1706 году, в то время, когда Король-Солнце превратился в беззубого старика с лицом цвета пожелтевшей слоновой кости. Но обет, данный некогда могущественным монархом, сохранил свою силу: здесь по-прежнему располагается госпиталь для солдат, хотя число пансионеров сократилось с шести тысяч до… сотни с небольшим! Этот дворец, задуманный Королем-Солнце, остается видимым символом военной славы, который скрывает за своей позолотой грязь и мерзость войны, бедствия и муки людей, принесших жертву величию нации. КАК ПОЯВИЛСЯ ВО ДВОРЦЕ ИНВАЛИДОВ НАПОЛЕОН? Став Храмом Победы со времен революции, церковь до сегодняшнего дня сохраняет роль святилища для армии, для служащих в ней и их истории. Наполеон относился ко дворцу Инвалидов с чисто военным пиететом. Он регулярно навещал калек, проводил в этих сценах первые церемонии вручения ордена Почетного легиона, даровал дворцу значительный бюджет. В декабре 1840 года прах императора, доставленный с острова Святой Елены, был естественным образом помещен в церковь при дворце Инвалидов. Однако король Луи-Филипп, судя по всему, долго колебался о месте последнего упокоения для знаменитой гробницы. После двухлетнего раздумья Его величество заказал памятник архитектору Луи Висконти (создавшему также фонтан Сен-Сюльпис). Под собором вырыли громадную яму. Туда положили тело императора в зеленом мундире гвардейской пехоты. Гробница, сделанная из пурпурного порфира, камня императоров, помещена на цоколь из зеленого гранита Вогезов, окаймлена лавровым венком и украшена надписями, напоминающими наполеоновские победы. Вокруг него, в крипте, представлены могилы некоторых членов семьи (например, Орленок[90 - Имеется в виду сын Наполеона, которому Эдмон Ростан посвятил пьесу «Орленок».]), а также великие военные деятели, служившие Франции — такие как Вобан, Тюренн, Фош, Жюэн или Леклерк. За пределами церкви, на западной стороне, вы заметите, возможно, под деревом скромный заброшенный могильный камень — это подлинный камень с изначальной могилы Наполеона, привезенный с острова Святой Елены! Наполеон царит также на втором этаже дворца, и он хорошо виден с почетного двора. Заказанная в 1833 году Луи-Филиппом скульптору Шарлю-Эмилю Сёру статуя была водружена на вершине Вандомской колонны и снята в 1863 году Наполеоном III с тем, чтобы заменить ее более достойным изображением — императором в тоге Цезаря. Статуя Наполеона в треуголке, с рукой за пазухой сюртука, была сначала выставлена на круглом возвышении улицы в Курбвуа. При падении Второй империи этот бронзовый Наполеон был сброшен в Сену. Статуя тем самым ускользнула из рук пруссаков в 1870 году и коммунаров в 1871 году. Фигуру выловили из воды в 1876 году и забыли о ней на тридцать пять лет. В 1911 году она обрела, наконец, свое место во дворце Инвалидов. XVIII ВЕК БАСТИЛИЯ Ярость предместья Станция метро «Бастилия» делает похвальные усилия, чтобы отразить эпоху революции и возбудить ностальгические чувства подвыпившего парижанина: цветная фреска воспроизводит отдельные великие трехцветные эпизоды, а на старых рисунках представлена крепость, некогда возвышавшаяся здесь. Но главное, на перроне пятой линии мы видим желтоватые камни… это основание одной из стен Бастилии! Оно было обнаружено в 1905 году, когда рыли туннель метрополитена. А потом, выходя из метро на перекресток бульвара Бурдон, мы замечаем другой кусок стены крепости. Счастье, что нам остались эти скромные реликты, потому что, поднявшись по ступеням, ведущим на поверхность, мы не найдем больше ничего от Великой революции. Нынешняя Бастилия — это опера! Этот тяжелый бункер из стекла и бетона, преждевременно постаревший, господствует над площадью своей обременительной массой. Построенный, чтобы отметить двухсотлетие взятия Бастилии, он оседает под своей тяжестью и, наверное, не понадобится революция, чтобы он исчез сам собой. Чтобы обнаружить некоторые следы прошлого, бесполезно искать их возле оперы или обращаться к «Гению» Бастилии, позолоченному символу свободы на вершине зеленой колонны. Лучше подойти к углу бульвара Анри-IV и улицы Сент-Антуан и посмотреть вниз: коричневые булыжники точно указывают нам местоположение бывшей крепости. На фасаде жилого дома № 3 план напоминает о массивной конструкции. Ближе к Сене порт Арсенала воспроизводит ров у крепостной стены, и некоторые из этих старых камней остались от военного сооружения. Наконец, в конце бульвара Анри-IV, также в направлении Сены, основание башни Свободы — одной из восьми башен Бастилии, — обнаруженное при строительстве метро, было поднято наверх, в сквер Анри-Галли. Вернемся к Бастилии, которая не дождалась 1789 года, чтобы стать катализатором народного гнева, буржуазного сопротивления и возмущения принцев королевским абсолютизмом. Как мы видели, уже в 1413 году восставшие парижане взяли Бастилию. Позднее, в 1652 году, когда фрондирующие принцы пытались отобрать власть у маленького Людовика XIV, Бастилия вновь появилась в Истории. 2 июля принц де Конде, вождь аристократического мятежа, двинулся на Париж во главе своей армии. На рассвете у ворот Сент-Антуан произошли жестокие стычки. На войска Великого Конде обрушился мощный огонь королевской пехоты, трупы усеяли улицу. Всюду стреляли мушкеты, целые дома полыхали. Вскоре королевские бойцы, солдаты Фронды и буржуа схлестнулись в рукопашной. Мария-Луиза Орлеанская, Большая Мадемуазель[91 - Дочь Гастона Орлеанского, брата Людовика XIII.], кузина короля, отправилась в Бастилию, ей открыли ворота и оказали почести. Она поднялась по лестнице, ведущей на башни, и стала изучать окрестности с помощью подзорной трубы. Вдали, около Баньоле, она заметила сверкающее на солнце сине-красное обмундирование королевских войск. Она отдала приказ, тяжелые пушки Бастилии повернулись по направлению к битве и сразу же выплеснули огонь. От ужасного грохота задрожали стены цитадели, зубцы на высоких башнях на мгновение исчезли под едким дымом, со свистом полетели ядра и обрушились на королевские войска, выкосив целый ряд всадников. Пушки Бастилии, выстрелившие по людям короля, сделали свое дело: растерянные маршалы, сохранившие верность Людовику XIV, на время отказались от штурма. Париж по-прежнему остался в руках мятежных принцев… Итак, задолго до пресловутого дня 14 июля Бастилия была символом, который нужно захватить или уничтожить. О том, что там происходит, было известно не слишком хорошо, но она была местом, где творится произвол, и ее опасались. Обычно с узниками — их никогда не было больше сорока, иногда заметно меньше — обращались уважительно. Естественно! Часто это были молодые аристократы, без разрешения прервавшие изгнание, у которых было право на довольно мягкий тюремный режим: они привозили собственную мебель для более комфортного существования, устраивали званые ужины и нередко получали разрешение покидать тюрьму днем, при условии, что вернутся ночевать. Вольтер, автор вольного памфлета, в 1717 году провел в Бастилии одиннадцать месяцев. После освобождения он получил от Филиппа Орлеанского, регента королевства, пенсию в тысячу экю… — Благодарю Ваше королевское высочество за заботу о моем пропитании, но прошу больше не заниматься условиями моего проживания, — сострил он. Однако мягкость проявлялась не ко всем… В архивах приоткрываются все же и следы отвратительных преступлений. «Посылаю вам некоего Ф. Это очень скверный субъект. Вы продержите его под стражей неделю, а затем избавитесь от него», — писал Антуан де Сартин, начальник полиции в 1760 году, коменданту Бастилии Бернару де Лонэ. На той же бумаге дисциплинированный комендант сделал пометку: «Взят под стражу означенный Ф. По истечении оговоренного срока запросил г-на де Сартина, под каким именем желательно его похоронить». Эти бесчинства ощущались, угадывались, расцвечивались фантастическими подробностями в многолюдном предместье Сент-Антуан. На этих улицах, куда падала тень высоких серых стен тюрьмы, жили бесчисленные ремесленники, всегда готовые выказать свое недовольство… Сама крепость давно исчезла, но можно по-прежнему прогуляться в предместье Сент-Антуан, забрести в задние дворики, где все еще процветают ремесла, вдохнуть запах лака и полированного дерева, сохраняющих лучшие традиции истинного искусства… войдите в двор Дамуа при доме № 2 на площади, это самый типичный местный уголок. Дом на углу улицы Шарантон — также прекрасный реликт этого шумного квартала: здесь во время революции 1848 года возвышалась громадная баррикада, блокирующая доступ в предместье. Разумеется, все меняется быстро, и старые мебельные фабрики преобразились в модные рестораны быстрого обслуживания, ибо этот район пользуется большой популярностью в начале нашего XXI века! Теперь уже не рабочие заселяют квартиры с открытыми балками в старых, слегка покосившихся домах, а молодые рокеры, которые превращают подлинно городскую среду в искусство жить. * * * В XVIII веке предместье Сент-Антуан не похоже на другие пригороды. Со времен Людовика XIV это любимое место бедных ремесленников, которые имеют право свободно работать здесь, вдали от профессиональных объединений. Столяры, плотники, сапожники, слесари, шляпники живут бок о бок, и лавки, в которых находятся также мастерские, следуют одна за другой по кривым улочкам предместья, выходя на простор на улицах де ла Рокетт, де Шарон, де Шарантон… Весь день по кварталу возят тележки и водят ослов крестьянки, которые пришли продавать яйца, молоко, овощи и фрукты со своих ферм; бродят женщины, держащие кухни на набережных и устраивающие столовые под открытых небом; тучи уличных ораторов пугают своим злым языком и вульгарностью… Это нищее население, принадлежащее к ежедневному пейзажу предместья, хотя и пришлое, всегда готово проявить свой гнев! Именно эти люди, в случае затянувшейся эпидемии, плохого урожая или дополнительного налога, увлекают ремесленников на опасную дорогу протестов и мятежей. 27 апреля 1789 года предместье бурлит. Объект распри зовется Жан-Батист Ревейон, владелец мануфактуры по производству бумажных обоев, которая располагается в огромном здании на улице де Монтрёй. Несколько дней тому назад Ревейон, довольно щедрый по отношению к своим тремстам пятидесяти рабочим, сделал городу Парижу ряд предложений, призванных искоренить нищету. Этот импровизированный экономист считает, что понял, в чем нуждаются народы, поэтому его программа должна изменить судьбу общества! Добряк Ревейон, скорее утопист, чем мудрец, мечтатель, а не просветитель, предлагает упразднить налог, взимаемый с товаров при въезде в город, что приведет к удешевлению продуктов. Это прекрасно, но одновременно он намеревается уменьшить заработную плату, ведь все станет дешевле! Рабочий, получающий двадцать су в день, должен согласиться на пятнадцать, благодаря реформе Ревейона… Сначала ярость против «эксплуататора Ревейона» поднимается в предместье Сен-Марсель, на левом берегу. — Смерть богачам! — кричит толпа, направляясь на площадь де Грев. Перед ратушей поджигают тряпичную куклу, это горит изображение Ревейона! А процессия вновь пускается в путь, она является в предместье Сент-Антуан. Триста пятьдесят мобилизованных гвардейцев поддерживают порядок на протяжении ночи, но на рассвете кожевенники Сен-Марселя и ремесленники Сент-Антуана стекаются на улицу де Монтрёй. Ревейон и его семья давно убежали, зато фабрика бумажных обоев стоит на месте — и ее методично разрушают, разбирают по камню, заодно опустошая подвал от бутылок. Наконец, через несколько часов гвардейцы появляются вновь, они получили подкрепление и пытаются разогнать грабителей. Мятежники бросают с крыш камни, раздаются выстрелы… Со стороны полицейских насчитывают дюжину убитых, около сотни — в рядах мятежников. Трупы рабочих проносят по всем улицам предместья, слезы смешиваются с криками народного восстания. Никто еще этого не знает, но мир пошатнулся: грядет революция, она только что пережила свой самый кровавый день, несмотря на ужасные потрясения в будущем. И сейчас можно увидеть напротив дома № 184 по улице дю Фобур-Сен-Антуан небольшой фонтан, который датируется началом XVII века. Он расположен примерно в том месте, где стояла мануфактура Ревейона, оказавшаяся в центре этих «волнений», выражаясь языком Старого режима. «Волнения», которые стоили жизни более сотни человек! В последующие недели с шестого этажа башни Бастилии, где находится камера маркиза де Сада, маркиз призывает народ к восстанию… Заключенный посредством «летр де каше»[92 - Пустой бланк на арест («приказ в запечатанном конверте»).], по наущению своей тещи, которая винит зятя в распутстве, божественный маркиз пишет «Сто двадцать дней Содома», рукопись, в которой он детально изображает все чудовищные порождения своей буйной фантазии. И когда ему надоедает водить пером по бумаге, он хватает длинную оловянную трубку с воронкой на конце, портативный мусоропровод, предназначенный для более удобного сброса нечистот вниз, в ров. Этот инструмент служит маркизу де Саду рупором, с помощью которого он обращается к толпе жителей предместья… — Узников Бастилии убивают, истребляют! Добрые люди, на помощь! XIX ВЕК ПЛОЩАДЬ РЕСПУБЛИКИ Пьеса в пяти актах с театральными эффектами Выйдя из метро на станции Репюблик, сразу оказываешься у подножия тяжеловесной статуи госпожи Республики. На голове у нее фригийский колпак, в одной руке — оливковая ветвь, другой она опирается на Декларацию прав человека. Ее бронзовый взор устремлен на народные манифестации, гордой эмблемой которых она стала вот уже больше века назад. Ее колотят черными и красными знаменами, украшают транспарантами с социальными лозунгами, но она неизменно поддерживает своих сражающихся детей. Три добродетели, составляющие девиз республики, сидят на каменном пьедестале у ее ног: Свободу можно опознать по факелу, Равенство — по трехцветному знамени, Братство — по рогу изобилия. Этот памятник, ставший неотъемлемой частью парижского политического пейзажа, был поставлен здесь 14 июля 1884 года, и светское божество упрочило торжество тогда еще совсем молодой Третьей республики. Республика предстает здесь победительницей, но в то же время она как будто слегка взволнована при мысли об опасностях, которые встретились на ее пути. Воспоминание о Парижской коммуне не столь далеко, и к нему можно прикоснуться в доме № 14 по улице Кордери: именно здесь 16 февраля 1871 года Международная ассоциация трудящихся дала приказ о начале парижского восстания. Прежде площадь Республики называлась Шато-д’О[93 - Château d’eau — водокачка (одно из значений).], это был перекресток, расположенный у начала бульвара Тампль. После революции две больших парижских ярмарки — Сен-Лоренская на правом берегу Сены и Сен-Жерменская на левом — пришли в упадок. Тогда-то бульвар Тампль и стал неизменным местом праздников и представлений, — это было тем более легко, что отныне не требовалось никакого разрешения властей, чтобы открыть театр. На большом бульварном кольце театры открывались один за другим, в этот развлекательный центр стекалась самая пестрая публика, и обитатели аристократических западных кварталов мешались здесь с жителями рабочих восточных предместий. Эпицентр бульваров (сокращенно — boul — «буль») занимал пространство от триумфальных арок Сен-Дени и Сен-Мартен до улицы Ангулем (теперь Жан-Пьер Тэмбо), доходя до самого Зимнего цирка. Этот район был в подлинном смысле слова границей между западом и востоком. Ведь другая часть бульварного кольца — и та, что шла к площади Бастилии, и та, что соединялась с площадью Мадлен — не предлагала такой развлекательной программы. Аристократы и буржуа боялись углубляться слишком далеко в кварталы народного Парижа, где обитал всякий сброд, а рабочие не смели заглядывать в благородный Париж, напоминавший о дореволюционной монархии. По общему ощущению, эта граница между двумя мирами была в высшей степени реальной: Альфред де Мюссе, подошедший к ней с запада и устремивший взор по другую сторону бульваров, сказал: «Здесь начинается Индия». На окруженном домами перекрестке Шато д’О был устроен фонтан по проекту инженера Пьера-Симона Жирара — он дал название и площади, и ведущей к ней улице[94 - Жители ближайших кварталов брали в фонтане воду.]. И совершенно естественно, что первая линия конки, открытая в 1828 году по маршруту площадь Бастилии — площадь Мадлен, прошла именно через бульвар Тампль, на котором было сосредоточено столько развлекательных заведений. В 1867 году фонтан, казавшийся теперь слишком маленьким для перестроенной площади, демонтировали и перевезли в Ла Виллет, где из него поили скотину, направлявшуюся на бойню. Этот фонтан, частично реконструированный, и сейчас находится в парке Ла Виллет, где носит название фонтана с нубийскими львами. * * * В 1830-е годы театральный парижский пейзаж отражал мир, полный кипения и изобретательности. Бульвар Тампль был центром этого живого, суетливого и всем известного мира иллюзий. Народ в шутку окрестил эту артерию бульваром Преступлений, поскольку в многочисленных театрах, которые стояли по обеим его сторонам, каждый вечер кого-нибудь закалывали кинжалом, травили или душили, и все это только ради того, чтобы доставить публике удовольствие. Из пятнадцати театров бульвара некоторые были очень большими — на три тысячи мест и более, как Амбигю, Порт Сен-Мартен, Театр историк, Сирк олэмпик; другие поменьше — приблизительно на пятьсот мест, как Фюнамбюль или Деласман комик[95 - Театр историк — Исторический театр, Сирк олэмпик — Олимпийский цирк; Фюнамбюль — Канатоходцы; Деласман комик — Веселое развлечение. Театр Порт Се-Мартен назван так по местоположению (около ворот Сен-Мартен).]. Рядом с кассами уличные продавцы пытаются привлечь зрителей, предлагают программы, выкрикивают названия мелодрам, и к вечеру под рядами деревьев, слегка скрывающих здания, выстраиваются очереди. Люди раскупают билеты в театры. Вскоре совсем темнеет, зажигаются окна кафе, публика ждет там начала спектаклей. В маленьких магазинчиках вдоль театров торгуют вафлями, кокосовыми орехами, пряниками, яблочными пирожками и мороженым по два су. Разноцветные лампы торговцев отбрасывают на мостовую дрожащий красноватый свет, а непрерывный звон их колокольчиков перекрывает временами веселые голоса говорунов. Но вдруг бульвар пустеет, театры наполняются. Теперь надо ждать антракта, чтобы бульвар Преступлений вновь ожил. В зале поднимается занавес. Публика шумлива, то и дело начинает свистеть. Она ни секунды не помедлив накинется на актера, если какая-нибудь сцена ей не по вкусу. Неоспоримая звезда бульваров — Фредерик Леметр, актер, с триумфом выступавший на сцене Амбигю-Комик начиная с 1823 года в пьесе «Постоялый двор в Адре», сумрачной мелодраме с музыкальным сопровождением и танцами, которую актер вывернул наизнанку своей импровизацией и иронией[96 - Пьеса Бенжамена Антье (в соавторстве с другими драматургами).]. Леметр, верзила с зычным голосом, изображая бандита Робера Макера, превратил своего героя в чувствительного комичного убийцу и тем совершенно изменил пьесу, провалившуюся при первых представлениях. — Если ты убиваешь стукачей и жандармов, это не значит, что у тебя нет чувств! — восклицает он под рукоплескания заходящейся в восторге публики. В 1841 году на бульваре Преступлений Фредерик Леметр — звезда вне всякой конкуренции среди мужчин-актеров. Звезду среди женщин зовут Кларисса Моруа. Эти двое буквально созданы друг для друга, и тем не менее… Кларисса с триумфом выступает в спектакле «Божья благодать», драме, смахивающей на водевиль, — во вкусе зрителей театра Гэте[97 - Гэте — веселье.], также расположенного на бульварах. Каждый вечер один и тот же зритель занимает одно и то же место в первом ряду партера. И каждый вечер он ожидает выхода мадемуазель Клариссы, чтобы с шумом уронить свою трость. И каждый раз раздраженная публика смотрит на недотепу и узнает в нем Фредерика Леметра — безучастно поджавшего губы, прикрытые черными усиками. Но настает вечер, когда трость не падает. Между Клариссой и Фредериком завязалась связь, которая продлится тринадцать лет. В конце концов, их любовь завершилась по сценарию, достойному двух звезд мелодрамы. Покинув своего знаменитого любовника, Кларисса потом захотела к нему вернуться, но безуспешно. Тогда, вне себя от горя и ревности, она влила в стакан Фредерика сильную дозу опия — яда, который тогда был в ходу. Хоть эта безумная выходка не привела к убийству по любви, Фредерик уцелел: он ее простил, но навсегда отказался от встреч с нею. * * * В 1848 году пламя охватывает мир бульваров, который, как и весь Париж, кажется совершенно счастливым и беспечным. К этому времени Луи-Филипп правит Францией вот уже почти восемнадцать лет. Монархия ветшает постепенно, все глубже и глубже увязая в экономических трудностях и скандалах. Как будто все сходится против короля: урожай зерна оказался скудным, цена хлеба выросла на шестьдесят процентов и, чтобы дополнить этот мрачный образ гибнущего королевства, какая-то болезнь, пришедшая из Ирландии, погубила собранный на полях картофель. Париж страшится голода. Гнев обнищавших землевладельцев, разорившихся на бирже промышленников, интеллектуалов, питающих республиканские мечты, и охваченных ностальгией бонапартистов направлен на избирательную систему, которая дозволяет лишь меньшинству быть представленным в парламенте. Ограниченный и не внемлющий никаким советам Луи-Филипп отказывается от обсуждения реформы голосования. Запрещены публичные собрания, на которых присутствует более двадцати человек. Ну и что, закон можно обойти, не будет митингов, так будут банкеты! Правительство не может противостоять этим сборищам, которые под предлогом более чем скромной совместной трапезы позволяют звучать многочисленным революционным речам. Один из таких многолюдных банкетов был организован в Париже 22 февраля 1848 года. Шествие с участием студентов, рабочих и ремесленников должно было проследовать от площади Конкорд до верхней точки Елисейских полей, где и была запланирована совместная трапеза, сопровождаемая ритуальными речами. Здесь назначили встречу запад и восток города. С самого утра по Парижу потянулись потоки людей, полиция и армия затаили дыхание… День в конце концов прошел довольно спокойно, однако вечером следующего дня восставшие направились с Марсельезой к Министерству иностранных дел, располагавшемуся тогда на бульваре Капуцинов. Толпа вплотную подходит к солдатам, охраняющим здание, очень быстро их окружает, какой-то бородатый импозантный главарь, потрясая горящим факелом как оружием, порывается ударить им офицера. В ночи раздается ружейный выстрел, факел мерцает, падает, катится по земле. Начинается паника. Солдаты стреляют в разные стороны… Всего оказывается шестнадцать убитых. Их тела кладут на тележку, возят ее по всему Парижу, а толпа, сопровождающая этот мрачный экипаж, вопит: — Отмстим! К оружию! Теперь монархию не спасти. 24 февраля на город льет ледяной дождь. Все большие бульвары перегорожены баррикадами, люди жмутся у наспех устроенных жаровен. Но трудно защититься от всепроникающего холода, от изморози, пропитывающей одежду, от серого и тяжелого неба — таков блеклый декор уже победившей революции. Укрывшись во дворце Тюильри, Луи-Филипп ищет поддержку у генералов. Он умоляет: — Неужели ничего нельзя сделать для обороны? Никто не смеет ответить монарху. Он понимает и с тяжестью садится у письменного стола, чтобы подписать акт отречения от престола. Устанавливается республика. Временное правительство просит театры возобновить представления и тем способствовать быстрому возвращению к нормальной жизни. Но спектакли даются не только на сценах. В кипении республиканских страстей распространяется мода на клубы — это слово произносится тогда «клюб»[98 - В современном французском языке это слово произносится «клоб».]. Во всех районах Парижа анархисты, социалисты и бабувисты[99 - Последователи Бабефа.] то спорят, то примиряются, произнося длинные антибуржуазные диатрибы[100 - Диатрибы — жанр античной литературы, специфическая форма речей философско-морального содержания.]. Как-то вечером в одном из наиболее значительных и в то же время радикальных клубов, принадлежащем ужасному Огюсту Бланки, профессиональному заговорщику, и разместившемся в большой зале Консерватории, на улице Бержер, докладчики вначале пространно рассуждают о том, что буржуазия питается исключительно народным потом. Перед нами как бы играют комедию: и в самом деле, Эжен Лабиш, молодой сочинитель водевилей, поднимается на трибуну. Стоя перед столом, покрытым зеленым ковром, за которым — под триколором с неизменным девизом «Свобода, Равенство, Братство» — сидят суровые члены президиума, он обращается к рабочей публике с такой речью: — Сограждане, по случайности моего рождения, в чем я неповинен, я принадлежу к той самой позорной касте, которую без устали клянут. Думаю все же, есть некоторое преувеличение в том, чтобы полагать, будто она ради чистого наслаждения и собственного удовольствия пьет пот наших братьев пролетариев. Позвольте мне привести вам пример из моей личной жизни, который, я надеюсь, избавит вас от этого мнения. Ведь если вы любите справедливость, дорогие сограждане, то не менее дорожите истиной. Я живу в квартире на пятом этаже и недавно велел привезти себе дров. Один доблестный гражданин, соблаговоливший за условленную плату подняться по моей лестнице и доставить поленья ко мне, весьма разгорячился, и пот прямо-таки заливал его лицо, оживленное мужественной решимостью; скажу яснее: он просто плавал в поту. Ну так вот, я пот попробовал и должен признаться, что это отвратительно! Неодобрительный шепот сопровождает последние слова бурлескной декларации. В то время как Лабиш с достоинством медленно спускается по ступенькам с эстрады, наиболее рьяные слушатели набрасываются на реакционера-насмешника, пускают в ход кулаки, сейчас ему покажут, что смех здесь не к месту. К счастью, в зале писатель Максим дю Кан. Он вмешался, и ему с трудом удалось вывести коллегу из свары более или менее целым и невредимым. Несколько месяцев спустя, в декабре 1848 года, избрание Луи-Наполеона на пост президента республики успокаивает умы. Воцарившись в Елисейском дворце, новый глава исполнительной власти не разочаровывает тех, кто жаждет гражданского мира: он запрещает клубы и, препятствуя всем оппозиционным движениям, опирается на армию. Его мандат позволяет ему руководить страной четыре года без права повторного избрания. Но он остается у власти благодаря государственному перевороту. Утром 2 декабря 1851 года воззвание, расклеенное на парижских улицах ночью и подписанное Луи-Наполеоном, обращается к народу: «Если вы мне оказываете доверие, дайте мне возможность исполнить великую задачу, которая на меня возложена…» Эту возможность принц уже и сам взял: армия заняла столицу, ассамблея распущена и часть депутатов арестована. Скорость, с какой все это было проделано, предупредила всякую непосредственную реакцию. Только на следующее утро город стряхнул с себя оцепенение, и построили семьдесят с лишним баррикад. Армия дала на это свой ответ, сея террор… На бульварах пьяные солдаты, испугавшись агрессивной толпы, открыли огонь. Оживленная стрельба длилась десять минут и сразила наповал и восставших, и обычных прохожих, детей, стариков. Тела валяются на земле, раненые ползают, толпа ревет. Насчитали двести пятнадцать убитых. Нескольких секунд хватило, чтобы ужас овладел этим районом Парижа, и постепенно он заставил умолкнуть всю Францию. Прошел год. Став Наполеоном III, бывший президент республики задумал перестроить Париж. Он хочет превратить столицу в город современный, просторный, чистый, он намерен ликвидировать районы нищеты, уничтожить разбойничьи притоны, которые легко могут превратиться в очаги революции. В этом предприятии ему оказывает помощь барон Эжен Осман, префект департамента Сены. Создав широкие проспекты, он тем самым затруднил строительство баррикад и облегчил движение императорских войск в случае восстания. Бульвар Преступлений беспокоит императора в связи с тем же самым порядком и дисциплиной. Он хочет уничтожить атмосферу постоянного оживления и беспокойства, которая там царит. Решено сравнять его с землей. В 1854 году Наполеон III велел построить на этом месте военную казарму принца Евгения. Сейчас здесь располагается Веринская казарма республиканских гвардейцев, названая так в честь лейтенант-полковника, расстрелянного во время Второй мировой войны. Сокрушительные удары османовских заступов превращают город в гигантскую строительную площадку. В результате столицу пересекают широкие проспекты. Специальный указ раздвигает ее границы до укрепительных сооружений: в нее интегрируруются районы Отей, Пасси, Монмартр, Бельвиль, и число парижских округов достигает двадцати. — В 1862 году площадь Шато д’О расширена, но пока еще не названа площадью Республики. В ходе этой операции снесены почти все театры бульвара Преступлений. Наиболее значительные из них, не желая умирать, переезжают. Театр историк становится Театром Шатлэ, Сирк олэмпик получает название Театр де ла Виль[101 - Театр де ла Виль — Городской театр.], размещаясь на той же площади Шатлэ. Гэте переезжает на улицу Папен и называется теперь Гэте-Лирик. Фоли-Драматик перебазируется на улицу Рене-Буланже, потом в тридцатые годы превращается в кинотеатр. Амбигю поначалу уцелел, но в 1966 году его сносят, чтобы построить на этом месте банк. Разрешение на снос подписано Андре Мальро![102 - Андре Мальро (1901–1976), известный писатель, министр культуры в правительстве де Голля (1958–1969).] А ЧТО ЕСЛИ ПРОЙТИСЬ ПО БУЛЬВАРУ ПРЕСТУПЛЕНИЙ? Прежде всего, у нас есть фильм Марселя Карне «Дети райка», поставленный в 1945 году, — непревзойденный шедевр, где бульвар Преступлений, его актеры, публика, сутенеры изображены со всей правдивостью и поэзией… Но сохранились, помимо этого, и прямые свидетельства о прошлом. Так, Театр Дежазе, построенный в 1851 году и располагавшийся в доме 41 по бульвару Тампль, уцелел во время тотального сноса, предпринятого бароном Османом. Он меняет названия одно за другим — Фоли-Майер, Фоли-Консертант, Фоли-Нувель, — пока наконец в 1859 году его не покупает Виржини Дежазе, в те времена знаменитая актриса. В 1939 году его закрывают, превращают в кино, а в 1976, если б не вмешалась артистическая общественность, он стал бы супермаркетом. Если двигаться на восток, на улице Амело наткнешься на Сирк д’ивер[103 - Сирк д’ивер — Зимний цирк.], который также уцелел. Его построили в 1852 году в самом конце бульвара Преступлений. С появлением седьмого искусства его также превратили в кинозал, но в 1923 в здании опять поселился цирк, повидавший немало знаменитых артистов: Бульоне, Фрателлини, Дзаватта… К западу театр Порт Сен-Мартен — также один из немногих потомков бульвара Преступлений. Поначалу Мария-Антуанетта хотела устроить там оперу, а позднее во времена Коммуны в этом театре сражались! Нынешнее здание было отстроено в 1873 году.[104 - После пожара 1870 года, во времена Коммуны.] Все восемнадцать лет существования Второй империи буржуазия непрерывно жирует в столице. Войны где-то далеко — в Крыму или Мексике, удачные финансовые спекуляции и хорошо функционирующая биржа придают уверенности постоянным инвесторам, сколачиваются состояния, промышленность развивается, а в предместье Сен-Жермен, ставшем центральной артерией богатой части города, даются балы. Всемирная выставка 1876 года — счастливые мгновения для процветающей Франции. По этому случаю на Марсовом поле из металла, стекла и кирпича воздвигнут гигантский круглый дворец. Легкое строение смелых и современных форм становится сердцем нового Парижа. Первого апреля сам император объявляет о начале коммерческой мессы. Погода изумительная, солнечные лучи играют на стеклах, и с раннего утра у входов собирается огромная толпа. Здесь представлены производство и технологии всех цивилизаций, можно полюбоваться локомотивами последних моделей, индийскими вигвамами, японскими бумажными домами и познакомиться с удивительными возможностями использования электрической энергии. Сорок две тысячи участников экспонируют на выставке свои изобретения и изделия. Каждая страна желает явить свою мощь: английский стенд сделан в форме высокой золоченой пирамиды, символизирующей запасы золота, которые извлечены в Австралии[105 - Тогда колония Великобритании.], и, что могло бы обеспокоить, Пруссия демонстрирует здоровенную пушку Круппа. Никто не усматривает здесь ни вызова, ни угрозы, все помышляют только о празднике. Заступы и лопаты уничтожили грязные закоулки и темные тупики. Теперь город пересекают широкие и просторные проспекты, великолепные улицы, по бокам которых высятся многоэтажные каменные дома с фасадами, увенчанными закругленными черепичными крышами. По ночам свет газовых рожков заливает Париж, создавая возможности для непрекращающихся праздничных гуляний. Новым модным местом ночного времяпровождения становится большой бульвар — полный шарма проспект, начинающийся у площади Мадлен, и столь длинный, что доходит до Шато д’О[106 - То есть нынешней площади Республики.], пересекая при этом великолепный квартал Опера, последнее свидетельство османовских честолюбивых стремлений в Париже. Это прогулка вдоль верениц кафе с комфортабельными уютными залами, в которых встречаются всевозможные знаменитости и элегантный люд. В преизбытке веселья город то и дело дает балы и обеды, которые соперничают в великолепии. На сон времени не остается, Вторая империя хмелеет по расписанию, как о том свидетельствует в своей забавной хронике светский обозреватель Анри де Пен: «Обед назначен на 7.30, спектакль — на 9 часов, начало бала — в полночь, ужин — от 3 до 4 утра, а после уж сон, если удастся заснуть и если останется время». Императоры, короли, принцы, промышленники стекаются в этот бешеный Париж. Куда ни повернись, отовсюду доносится: «Ваше высочество»; здесь русский царь встречается с турецким султаном, королева Голландии — с королем Италии, король Пруссии — с хедивом Египта[107 - Титул вице-султана Египта.], и думаешь в конце концов, что умиротворенная вселенная в полной эйфории шествует навстречу всеобщему миру. Три года спустя, в 1870, беззаботная Вторая империя рухнула во время Франко-прусской войны, развязанной из-за мечтаний о великой Германии, к воссозданию которой стремился Бисмарк. В июле французская столица готовится к войне, однако, с энтузиазмом. На больших бульварах шумно приветствуют мобилизованных солдат, женщины чествуют завтрашних героев, трактирщики-патриоты угощают дешевым вином людей в униформе… Крах, увы, неотвратим. Французские войска терпят поражение, император взят в плен в Седане. В воскресное утро 4 сентября ясное солнце последних дней лета столь ярко сияет над Парижем, что город, кажется, трепещет под синим небом. При известии о бедствии разгневанная толпа собирается на площади Конкорд; народ крушит символы прежнего режима[108 - 4 сентября толпа приступом берет Бурбонский дворец, в котором заседает Законодательное собрание. Бурбонский дворец — нынешнее здание Национальной ассамблеи — расположен напротив площади Согласия, по другую сторону Сены.]. Императрица вынуждена бежать вместе с последними людьми, сохранившими ей верность, — австрийским и итальянским посланниками. Несколько человек пересекают галерею Дианы, входят в павильон Флоры[109 - Речь идет о дворце Тюильри, сгоревшем в 1871 году.], затем в Лувр и, наконец, попадают в его большую картинную галерею. Через несколько минут императрица останавливается перед картиной Жерико «Плот „Медузы“» и, глядя на скрюченные тела, роняет: — Этого нельзя понять. По ее лицу текут слезы. Сквозь маленькую дверь она выходит на площадь Сен-Жермен-л’Осеруа. Подъезжает фиакр, бывшая императрица садится в него, и он медленно удаляется. В первое время Евгения находит приют у своего дантиста-американца, живущего в Булонском лесу, а потом эмигрирует в Англию. Вновь объявлена республика, но ей не удается остановить войну. Столицу бомбардируют. Смерть разит случайно, погребая под развалинами домов целые семьи. Полностью разрушены крыши Инвалидов, Пантеона и Сорбонны. Повсюду царит смятение, пруссаки сжимают тиски. И вот уже город полностью изолирован, начинается осада. Еще можно куда-то выбираться, все-таки Париж есть Париж, люди приглашают друг друга на трапезы, носящие название обедов, где вам подают великолепную крысу, приготовленную на пару, и такую же красную, как и блюдо, на котором она лежит; ее хвостик поднят вверх, как труба, и — милая деталь — мордочка слегка посыпана петрушкой. В феврале пруссаки шествуют по пустынным Елисейским полям. Париж окутан в траур, черный креп свисает с балконов всех районных мэрий. Победоносные войска совершают небольшой тур и вскоре быстро удаляются, освобождая место для проявлений народного негодования. Уже в марте восстание коммунаров распространяется по всем кварталам. Красные знамена развеваются в сером небе. Усталые, деморализованные и потерявшие всякие ориентиры солдаты восстают против офицеров и покидают ряды армии. Военные и гражданские братаются, обращая жизнь в праздничное гулянье. Однако войска, сохранившие верность властям, вновь ввергли столицу в разгул смертоубийств. На Монмартре, в Люксембургском саду, в других местах — повсюду облавы, повсюду расстреливают, причем иногда картечью, чтобы побыстрее уложить группу заключенных. Трупы свалены слоями перед Пантеоном. Вечером 28 мая последние восставшие укрываются на кладбище Пер-Лашез: их расстреливают друг за другом перед большой задней стеной. В конце мая порядок полностью восстановлен, но для этого потребовалось двадцать тысяч смертей! Оставшихся в живых коммунаров отправляют в ссылку поездами. Как сказал Адольф Тьер: «Или республика будет консервативной, или ее не будет вовсе»[110 - Адольф Тьер (1797–1877), исторический деятель, президент Третьей республики (1871–1873).]. И в самом деле, 30 января 1875, когда президентом был маршал Мак-Магон[111 - Мак-Магон, президент в 1873–1879 годах.], Национальная ассамблея приняла конституцию Третьей республики с перевесом всего лишь в один голос: триста пятьдесят три за и триста пятьдесят два против! * * * В течение всего этого времени театр старался выжить после исчезновения бульвара Преступлений. У ворот Сен-Мартен в ходу были грандиозные феерии. В 1875 году бешеный успех стяжала пьеса Жюля Верна и Адольфа Дэннери «Вокруг света за восемьдесят дней». Народ валом валил на этот спектакль, чтобы увидеть на подмостках настоящего слона, механических удавов, локомотив из папье-маше, пускающий клубы дыма, корабль, который плывет по волнам, атаку краснокожих, индийскую религиозную церемонию, яванские танцы и множество статистов в экзотических сценах. В других кварталах привлекают новую публику. На Монмартре, на улице Виктор-Массе, кабаре Ша нуар начиная с 1886 года устраивает театр теней, куда стекается весь Париж. Одноактная пьеса «Слон» осталась в памяти как самый знаменитый и ожидаемый публикой спектакль Ша нуар: падает свет на белый задник, появляется гротескный негр, тянет, тянет за веревку, так что сам исчезает из поля зрения, веревка никак не кончается, какой-то узел, снова кусок веревки, и вот наконец фигура слона, который оставляет на сцене нечто, названное красноречивым комментатором «благоуханной жемчужиной». И из этой своеобразной жемчужины на глазах у зрителей вырастает цветок. Занавес! Неожиданный успех этой театральной миниатюры дает рождение новому виду искусства, — для этих развлечений отводят специальное помещение. Анри Ривьер, изобретатель нового жанра, создает массу силуэтов и без конца выдумывает новые способы, чтобы оживить свою театральную труппу теней. В те времена вечер в Ша нуар обязательно входит в экскурсию по Парижу. Балканские цари, знатные британцы, провинциальные промышленники один за другим приносят жертву этому ритуалу, и после спектакля наиболее знаменитые посетители настойчиво выражают желание побывать за кулисами маленького театра теней. Все это к большому раздражению Ривьера, который вместе с машинистами придумал, как ответить и отомстить любопытным: то будто бы из-за неловкого движения с вешалок слетает облачко пыли и ложится белым слоем на редингот нежеланного гостя, то часть декорации, которую хитроумным способом приводят в движение, внезапно сбрасывает его головной убор в кучу мусора… Чаще всего слишком любопытный посетитель не ждет продолжения и торопливо спешит ретироваться. * * * Когда бульвар Преступлений исчезает под лопатами застройщиков во имя прогресса и современности, преступления иного вида — причем настоящие — получают распространение в районе будущей площади Республики. С конца XIX века здесь устраивают народные балы, которые и становятся очагами опасности. На этой площади до одури танцуют в дансингах кадриль, которая вызывает румянец на девичьих щечках. Странная, подозрительная, разношерстная публика движется под звуки чарующей музыки, от которой голова идет кругом. Здесь можно встретить разряженных рабочих, буржуа сомнительной репутации, перепуганных кокоток, наивных провинциалов и бесстыдных потаскушек. Это царство тайной проституции. Какую-нибудь вульгарную бульварную девку, разряженную в грязные лохмотья и измотанную бесконечными прогулками по своей части тротуара, здесь можно получить всего лишь за несколько франков. Но осторожнее! Опасность всегда подстерегает благодушного простофилю: в обличье девки может предстать и подружка апаша. Она возьмет и ограбит своего клиента, а если тот вздумает оказать сопротивление, без колебания всадит ему нож в брюхо! Апаши… Так называют в Париже шумливую и жестокую шпану, мошенников, взломщиков и сутенеров. В фуражке набекрень, с бицепсами, покрытыми татуировкой, с окурком в углу рта — эти парни наводят ужас на буржуа и завязывают друг с другом перепалки, разрешая таким образом все вопросы, которые наносят урон их чести. Это общество состоит из хорошо организованных банд, полных ненависти и ревности к другим, они бравируют и готовы всякий раз бросить вызов. «На наше счастье, в Париже существует племя апашей, занимающее высоты Менильмонтана и Бельвиля, — наши Скалистые горы»[112 - Скалистые горы — горный хребет в системе Кордильер (Северная Америка).], — заявляет в 1900 году журналист «Матэн». Яснее сказать было нельзя. Молодая столичная шпана сравнивается в этой фразе с дикими племенами варваров, которые, подобно американским индейцам того времени, отвергают все блага индустриальной революции и прогресса. И в самом деле, кварталы городской бедноты располагаются к востоку — на всем известных холмах Менильмонтан и Бельвиля, и площадь Республики образует их естественную границу со стороны центра. Если бедняки порой отказываются вписаться в новый социальный порядок, у того есть причины: они понимают, что останутся в дураках, новые хозяева жизни ими воспользуются, а затем уничтожат. Мир апашей быстро обрастает легендами и создает своих героев. В 1902 году газеты публикуют массу материалов о деле, которое волнует весь Париж. Его главная героиня — проститутка с соблазнительным ртом, миндалевидными глазами и белокуро-пепельной шевелюрой в крупных кудрях, которая стоит ей красноречивого прозвища Золотой каски. В 1900 году Амелии Эли — таково настоящее имя Золотой каски — двадцать два года. Танцуя яву под аккордеон где-то в районе Республики, она впервые знакомится с молодым рабочим Мариусом Пленьером. Ими овладевает страстная любовь! В самой гуще разврата эти заблудшие дети испытывают друг к другу нежнейшие чувства. Но вскоре Мариус становится ревнивым, нетерпимым, авторитарным. Чтобы удержать Золотую каску, ему приходится войти в ее мир: ради любви красотки этот субъект превращается в сутенера. Мариус расстается со своим тряпьем безденежного трудяги и становится грозой бульваров по имени Манда! Отныне он стоит во главе банды Орто[113 - Orteaux — название одной из улочек в 20 округе Парижа.]. Увы, непостоянство Золотой каски приводит ее несчастного сердечного дружка в отчаяние: она бросается в объятия прекрасного корсиканца Доминика Лека, главаря соперничающей банды Попинкур[114 - Эта банда названа также по имени одной из улиц на севере Парижа (Popincourt).]. Предательство! На внешнем бульварном кольце разражается война. Как и в античной трагедии, все происходит чрезвычайно быстро: 9 января 1902 года Лека, получив две револьверных пули, падает наземь, но врачам все же удается его спасти. Несколько дней спустя он выходит под руку с Золотой каской из больницы Тенон в 20 округе. Там их поджидает Манда. Он бросается на своего соперника с ножом и вновь его ранит. В бреду корсиканец выдает имя нападающего. Нападающий и жертва приговорены к каторге. Кровь Первой мировой войны уносит апашей прочь, а вместе с ними — рабочих и крестьян, в основном пополнявших этот контингент. ЧТО ЖЕ СТАЛО С ЗОЛОТОЙ КАСКОЙ? Амелия Эли позировала для фотографий, которые затем продавали ее поклонникам, находила себе любовников-миллиардеров, была одно время укротительницей львов в цирке, а под конец жизни стала безвестной торговкой трикотажем в Баньоле. Между тем она успела выйти замуж за рабочего, которого, не сомневаюсь, долгими вечерами радовала рассказами о своих былых подвигах. Бедная и всеми забытая, она умерла в 1933 году, достигнув пятидесяти пяти лет. Ни Манда, ни Лека из Гвианы не вернулись[115 - Французская Гвиана — колония (позднее заморский регион), долго служила местом ссылки.]. Манда умер на каторге; что до Лека, то он, отбыв срок, работал до самой смерти каменщиком в Кайенне[116 - Административный центр Французской Гвианы.]. История Золотой каски положила начало легенде об апашах: мелодрама «Золотая Каска, или Любовь апашей» с триумфом шла в театрах бульваров. Стоит ли напоминать, что в 1952 году Жак Беккер снял свой бессмертный фильм «Золотая каска» с Симоной Синьоре и Сержем Реджани? Роман Золотой каски, Манда и Лека протекал неподалеку от площади Республики. В самом деле, в 1879 году, когда Третья республика убедилось в том, что монархисты и бонапартисты одержали окончательную победу на муниципальных и парламентских выборах, площадь Шато д’О сменила название, и вскоре после того на ней установили импозантную статую, которая нам знакома ныне. Республика познала потрясения, но отныне твердо стала на ноги. И вскоре ее учреждения будут строиться по всему Парижу… XX ВЕК ЕЛИСЕЙСКИЕ ПОЛЯ — КЛЕМАНСО Путь власти Остановка «Елисейские поля — Клемансо»… Можно было бы добавить — де Голля и Черчилля, — поскольку статуи этих двух знаменитых фигур времен Второй мировой присоединились к «Тигру», воплотившему дух Первой мировой[117 - Жорж Клемансо (1841–1929), политический деятель, прозванный Тигром за свой непримиримый характер. Во время Первой мировой войны выступал за продолжение войны до окончательной победы над Германией.]. Трудно представить себе, что этот перекресток внизу Елисейских полей посвящен самым кровавым раздорам, тогда как он с тем же успехом мог бы стать образом взаимопонимания и согласия. Здания Большого и Малого дворцов, стоящие неподалеку, прямо на это указывают. Разве не были они воздвигнуты во время Всемирной выставки 1900 года, символизирующей сотрудничество и взаимное сближение всех наций? И однако в истории XX века верхняя часть Елисейских полей ассоциируется с войной (в том числе Отечественной войной 1812 года), причем не только из-за того, что здесь высится Триумфальная арка Наполеона. В 1920 году возникла идея воздать почести неизвестному солдату, героически падшему на поле брани Первой мировой войны. Палата депутатов предложила первоначально поместить его могилу в Пантеон. Этот проект пришел в противоречие с планами правительства и президента Франции Александра Мильерана. У них на самом деле возник другой замысел: отметить 11 ноября этого года, торжественно захоронив в Пантеоне сердце Леона Гамбетта, который после падения Второй империи организовал дело Народной обороны[118 - Леон Гамбетта (1838–1882), политический деятель. Во время Франко-прусской войны министр внутренних дел, фактически создавший действовавшую тогда армию.]. Тем самым можно было одновременно отпраздновать и двухлетнюю годовщину Перемирия[119 - Компьенское перемирие (между странами Антанты и Германией) подписано 11 ноября 1918 г.], и пятидесятилетний юбилей республики, рожденной в 1870. Оба проекта — предлагаемый исполнительной властью и тот, что был выработан Палатой депутатов, — возникли в результате политического раскола: левые желали прославить Гамбетта, правые — почтить так называемых «пуалю»[120 - Poilu: смельчак, орел (переносно) — солдат-фронтовик Первой мировой; одно из значений этого слова — волосатый, лохматый, и часто ошибочно думают, что солдат называли «волосатыми», поскольку они плохо брились.]. Чтобы избежать открытого столкновения, президент Мильеран нашел компромисс: сердце Гамбетта было решено захоронить в Пантеоне, а могилу Неизвестного солдата поместить под Триумфальной аркой на площади Этуаль. В один и тот же день. В сущности, недовольны были все. Наиболее радикальные левые отказались участвовать в «милитаристском празднике», а самые реакционные правые негодовали, что почести воздаются «антиклерикалу» Гамбетта. Восемь неопознанных тел французских солдат, извлеченных из могил всех фронтов Первой мировой, были свезены в крепость Верден, после чего избрание одного из них было отдано на волю случая[121 - Во время процедуры избрания специально приглашенному солдату предложили возложить цветы на любой из восьми гробов (http://fr.wikipedia.org/wiki/Histoire_du_Soldat_inconnu).]. Затем останки Неизвестного солдата перевезли в Париж для траурного бдения на Данфер-Рошро[122 - Тело было выставлено на ночь в расположенной на этой площади часовне.]. Утром 11 ноября 1920 года торжественный кортеж, состоящий из инвалидов, а также вдовы, матери и сироты — все они были жертвами войны, — проводил по городу гроб, помещенный на лафет пушки. Процессия ненадолго остановилась у Пантеона, где в тот же самый момент было предано погребению сердце Гамбетта. Потом она проследовала до Триумфальной арки, под которой гроб и был помещен. Могила неизвестного солдата — подлинная и вместе с тем символическая — примирила французов в совместной скорби и дала возможность семьям горячо оплакать утрату отца, сына и брата, сгинувших где-то там в огромном безумии траншей, ядовитых газов и бомбардировок. Триумфальная арка стала местом погребения из-за борьбы политических интриг, но в этом можно усмотреть и важный знак: могила Неизвестного солдата загородила арку. Отныне ни одна демонстрация не сможет пройти под этим памятником. В те времена еще можно было думать, что мы пережили самую последнюю из войн. Марш немецких войск по Елисейским полям в сентябре 1940 года показал, что мы слишком льстили себя надеждой. Позднее, 26 августа 1944 года, генерал де Голль, с чьей внешностью и голосом парижане в радостном опьянении только знакомились, спускался по тем же самым Елисейским полям к площади Согласия. — Ну, это просто море! — присвистнул он, оценив наплыв людей, пришедших посмотреть парад Победы. Кто из окна, кто с балкона, кто с крыши, кто — забравшись на лестницу или фонарь, — все парижане хотели быть причастными к историческому мгновению. Под ясным небом развевалось вновь обретенное трехцветное знамя. Грянувшая на площади Согласия стрельба, эхо последних битв, вызвала недолгий ветерок паники, но вскоре все пришли в себя и направились к собору Нотр-Дам, откуда был дан последний залп. В 1970 году, добавив к названию площади Этуаль имя только что скончавшегося генерала де Голля, правительство объединило воспоминания о Неизвестном солдате Первой мировой и основателе «Свободной Франции»[123 - Название организации, основанной де Голлем в Лондоне.]. Сегодня, когда исчезли последние «пуалю», пламя, которое каждый вечер вновь зажигают, воздает честь жертвам всех войн и служит гарантией того, что память о них никогда не поблекнет. На Елисейских полях Франция чествует родину, доблесть и армию во время военного парада 14 июля. Не по этой ли причине именно здесь несколько раз собирались мощнейшие в истории Франции толпы народа? Бескрайнее море людей приветствовало де Голля и праздновало освобождение Парижа в 1944, другое сборище выражает ему свою поддержку 30 мая 1968, наконец, еще одно славит Зидана и победу национальной сборной на чемпионате мира по футболу в 1998 году. Меняются времена, но пространства сохраняют свое величие. Елисейские поля, связанные в районе площадей Этуаль и Рон-Пуан с воспоминаниями о войнах, ассоциируются в то же время и со многими другими событиями политической жизни Франции, и с огромными вывесками роскошных магазинов. Итак, последуем за Саша Гитри и, как и он в своем знаменитом фильме, пойдем вверх по Елисейским полям[124 - «Елисейские поля» (французское название — «Remontons les Champs-Elysées»: «Пойдем вверх по Елисейским полям»), 1938 — фильм Саша Гитри, французского писателя, драматурга, кинорежиссера (1885, Санкт-Петербург — 1957, Париж).]. * * * Напротив площади Согласия, по другую сторону Сены, виднеется Бурбонский дворец, место заседаний Национальной ассамблеи, двенадцать коринфских колонн которого, образующих стройный ряд, издалека отвечают колоннам церкви Мадлен[125 - Церковь Марии Магдалины.]. Дворец был создан в 1722 году для Луизы де Бурбон, узаконенной дочери Людовика XIV и госпожи де Монтеспан. Почти полвека спустя принц Конде расширил это великолепное строение, придав ему черты версальского Большого Трианона. В 1795 году дворец был конфискован революционерами и после устройства полукруглой залы заседаний отдан Совету пятисот, то есть Законодательной ассамблее. Единственное, что сохранилось сейчас от этого революционного периода, — возвышение, нечто вроде эстрады, на которой сидел председательствующий. Во всех остальных частях Бурбонский дворец перестраивался и перекраивался множество раз, прежде чем в нем обосновались наши нынешние пятьсот семьдесят семь депутатов. Его северный неоклассицистический фасад относится к эпохе Наполеона I. При императоре вновь создающиеся учреждения подчиняются его безраздельной власти. Избрав своей резиденцией дворец Тюильри, сад которого начинается у площади Конкорд, Наполеон преобразует Париж так, чтоб он служил к его славе. Чтобы превознести победы Великой армии, он начинает на площади Этуаль строительство Триумфальной арки, чтобы воздать почести ее бойцам, — возводит церковь Мадлен. Под конец перестраивается на левом берегу Сены и Бурбонский дворец, придавая тем самым равновесие всему ансамблю. История порой адресует нам прелюбопытные намеки: это знаковое для наших республиканских институций здание наделено одним из наиболее монархических имен! Но в те времена, когда любители сильной власти еще подвергали нападкам парламентский строй, оно было излюбленной мишенью манифестаций в качестве республиканского символа… Тридцать тысяч человек собираются 6 февраля 1934 года на площади Конкорд, напротив Палаты депутатов, угрожая взять Бурбонский дворец приступом и низвергнуть республику, погрязшую в скандалах. Бойцы крайне правой — монархисты, националисты и фашисты — мобилизуются «против воров и гнусного режима». Ясная цель «Аксьон франсез», «Королевских молодчиков», «Патриотической молодежи», «Французской солидарности»[126 - Названия крайне правых французских организаций 30-х годов XX века.] — уничтожить эту «оборванку». «Боевые кресты» («Круа де фе»), несомненно, наиболее многочисленная организация, объединявшая бывших фронтовиков, недовольных режимом, напротив, не имела определенной политической программы. Впрочем, они быстро расходились по приказу подполковника Франсуа де Ла Рока, уступая место более оголтелым элементам. С наступлением темноты многотысячная манифестация переходит в наступление на Бурбонский дворец — что является одновременно и всплеском народного гнева, и попыткой государственного переворота. Жандармов вскоре оттесняют, они стреляют в толпу, схватки продолжаются и ночью. Шестнадцать манифестантов и один полицейский убиты, тысяча человек ранены. С трибуны Палаты депутатов Морис Торез, генеральный секретарь Коммунистической партии, произносит зажигательную речь: — Я призываю всех пролетариев и наших собратьев «Рабочих социалистов»[127 - «Интернационал рабочих социалистов» — международная организация, объединявшая в 1923–1946 годах социалистические, социал-демократические и рабочие партии. Коммунисты и «Рабочие социалисты» выступали совместно против наступления фашизма в 30-е годы XX века.] выйти на улицу и дать отпор фашистским бандам! Три дня спустя, 9 ноября, на площади Республики с полицией сталкивается уже контрманифестация — коммунистическая. Среди ее участников, пришедших, чтобы противостоять правым силам, шестеро убиты и шестьдесят ранены. КАК ОТ РЕВОЛЮЦИИ ПРОЙТИ К ПЛОЩАДИ СОГЛАСИЯ?[128 - Имеется в виду площадь Конкорд (concorde — согласие).] В 1934 году эту площадь иронически называли «площадью Разногласия», но она носила и другие названия… В 1789 она была площадью Революции, и здесь стоял страшный механизм — гильотина. Уже подсчитано: в этом месте слетело тысяча сто восемнадцать голов, в том числе головы Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Статую Людовика XV, поставленную на площади в середине XVIII века, тогда же заменили гипсовым изображением Свободы во фригийском колпаке. В 1795 году, после эпохи Террора[129 - 5 сентября 1793 — 27 июля 1794.], правительство, стремясь к установлению гражданского мира, назвало это пространство площадью Согласия. В 1800 году статую Свободы сняли. Четверть века спустя Людовик XVIII пожелал здесь поставить памятник в честь обезглавленного короля, своего брата[130 - Имеется в виду Людовик XVI.]. Едва был заложен первый камень, площадь тут же вновь сменила название и стала именоваться площадью Людовика XVI, однако революция 1830 года прервала строительные работы. Тогда, наконец, площадь окончательно обрела название площади Согласия. Взгляните все же на угол отеля Крийон… Прямо напротив посольства Соединенных Штатов вы увидите потемневшую табличку времен Людовика XVIII. Там еще читается надпись: «Площадь Людовика XVI». Король был обезглавлен в нескольких шагах отсюда — между обелиском и статуей города Брест. Обелиск, подаренный Франции вице-королем Египта Мехметом-Али[131 - Мухаммад-Али (1769–1849), паша (вице-правитель) Египта.], Луи Филипп приказал поставить в центре площади в 1836 году. Если оставить позади площадь Конкорд и пойти по Елисейским полям, вскоре увидишь по правую руку, немного в глубине, решетку, увенчанную золотым петушком. Здесь вход в сад Елисейского дворца. Этот старый особняк маркизы де Помпадур, прекрасной любовницы Людовика XV, стал резиденцией главы государства после избрания принца Луи-Наполеона на пост президента Второй республики в 1848 году. Де Голль всей душой особняк ненавидел: ему, старому солдату, он казался слишком изящным. К тому же, планировка в то время была плохой, и когда блюда приносили в столовую, они остывали, поскольку кухни находились далеко. Да и мысль о том, чтобы носить тапочки королевской фаворитки, приводила сурового генерала в раздражение. Не все его последователи были того же мнения. Жорж Помпиду, который всегда афишировал свой интерес к современному искусству, велел украсить апартаменты красочными и меняющимися на глазах работами израильского художника Агама[132 - Первая персональная выставка Агама (1953) называлась «Меняющиеся картины». В так называемом «Салоне Агама», который художник оформил для Елисейского дворца (1974), абстрактная живопись, покрывавшая все пространство помещения, менялась под действием световых эффектов.]. Но его супруга Клод холодный особняк невзлюбила, и после кончины президента называла «домом горя». Впрочем, позднее она никогда не соглашалась зайти туда даже для того, чтобы нанести краткий визит новым хозяевам. Валери Жискар д’Эстен въехал в Елисейский дворец один, поскольку его супруга Анн-Эмон сочла апартаменты слишком тесными и непригодными для того, чтобы поселиться там с четырьмя детьми. А это позволяло молодому президенту беспрепятственно вести веселый образ жизни… Когда ранним утром 2 октября 1974 года он возвращался домой в обществе красивой актрисы, его Ferrari помяла грузовичок молочника. В газетах того времени подняли гвалт. Для Франсуа Миттерана Елисейский дворец был местом работы. У него просто не хватало времени, чтобы там жить: он и без того разрывался между своей законной супружеской жизнью с женой Даниэль на улице Бьевр и незаконной — с матерью Мазарин[133 - Внебрачная дочь Миттерана Мазарин Пэнжо.], которая родилась за шесть лет до того, как он был избран президентом. Из всех президентов Жак Ширак, без сомнения, наиболее ценил это жилище. Во всяком случае, он с большой охотой занимался его обустройством. «Ширак всегда жил там, где работал, и работал там, где жил», — сказал один из его прежних советников. Это верно и в том, что касается Парижской мэрии, и в том, что относится к Елисейскому дворцу. Что до Бернадетты Ширак, она никогда не скрывала своей ностальгии по тем временам, когда могла в соответствии во своим вкусом украшать сады цветами, предназначенными для дворцов[134 - По-видимому, намек на орхидею, созданную специально для Бернадетты Ширак парижским флористом Анри Мулье. Магазин Мулье (Henri Mouli) специализируется на создании букетов для светских приемов и высокопоставленных лиц.]. Николя Саркози, по-видимому, настолько оценил роскошь особняка, что 2 февраля 2008 устроил там свою свадьбу с Карлой Бруни. Немноголюдная церемония проходила на втором этаже в присутствии всего лишь двадцати человек — близких родственников и нескольких друзей. — Я ничего не рассчитывала, ничего не предвидела. И я еще не была замужем. Я выросла в Италии, и мне не хотелось бы развестись… Поэтому я останусь первой дамой до окончания мандата моего мужа и его супругой до самой смерти. Мое свадебное путешествие было всего лишь двадцатиминутной прогулкой в парке Версальского дворца. И все же это чудесное путешествие, — заявила оцепеневшей прессе новая обитательница дворца. На самом деле свадьба Саркози не была первой в этом дворце: 1 июня 1931 года президент Гастон Думерг, остававшийся холостяком почти все время своего мандата, также сыграл там свадьбу, причем всего лишь за двенадцать дней до прекращения полномочий. * * * Продолжая путь по этому красивейшему в мире проспекту, почему бы не свернуть на улицу Монтеня и не остановиться перед фасадом во вкусе арт-деко, принадлежащем театру Шан-Элизе? В 1920 году при директоре Жаке Эберто этот театр стал подлинным авангардом артистического творчества: здесь один за другим дают новые оперы, балеты, пьесы, концерты. Труппа «Шведские балеты» покорила Париж спектаклями на музыку Равеля, Дебюсси, Мийо, Сати… XX век демонстрирует здесь всю свою изобретательность, интеллектуальность и красоту. Даже Пабло Пикассо создает для этого театра декорации. Художник, родившийся в Малаге, к этому времени уже добился успеха, женился на Ольге, русской балерине, с которой познакомился в Риме, и они поселились не так далеко от Елисейских полей, в доме 23 по улице Боэси, в буржуазной шикарной квартире, которая придала художнику уверенности в себе. Пятнадцать лет назад, в 1905, решив окончательно обосноваться в Париже, Пикассо смог поселиться только на Монмартре в ветхом покосившемся строении, которое окрестили Бато-Лавуар[135 - Корабль-прачечная.]. За скромную плату в пятнадцать франков в месяц он снимал мастерскую на третьем этаже с видом на двор. Грозовым вечером молодая женщина в мокрой одежде спешит домой. Она живет здесь недавно и только начинает на Монмартре карьеру натурщицы и художницы, позирует наиболее известным живописцам академической школы того времени. Фернанда Оливье уже заметила Пабло, этого коренастого, робкого испанца с горящими глазами и смоляной прядью, которая то и дело падает на лоб. Они несколько раз сталкивались в общей умывальной у входа с ведрами в руках и обменивались ничего не значащими фразами. В этот вечер Пабло встречает Фернанду в узком коридорчике; ему двадцать четыре года, она несколькими месяцами старше. Она чуть выше его ростом, с большим бюстом, пухленькая и даже полноватая, очаровательная в своей шляпке с побрякушками и выбивающимися из-под нее русыми прядями. Рядом с этим соблазнительным созданием испанец показался бы неинтересным, если б не его черные глаза, словно горящие внутренним пламенем. Пабло загораживает ей путь и, смеясь, дарит котенка, которого подобрал неподалеку. Фернанда немножко ломается, старается отвязаться, но быстро соглашается зайти в мастерскую предприимчивого соседа. В мир Пикассо она попадает в первый раз. Она поражена болью, которую выражают его картины. Веселой пташке Монмартра не по душе, когда отчаяние выставляют напоказ, в этих еще незрелых работах она видит лишь болезненную сторону. Что привлекает внимание женщины, привыкшей к аккуратности, так это беспорядок, в котором пребывают полотна, тюбики с краской и брошенные на пол кисточки, и — о, ужас — белая ручная мышка, живущая в ящике стола. Когда Фернанда входит в эту странную лавку старьевщика, ее смеющиеся глаза и миленькое личико освещают ясным светом печальную берлогу. Пикассо влюблен, и в его полотна врываются розовые тона, ведь розовый — цвет счастья и надежды. Весной 1906 года Лувр устраивает выставку иберийской бронзы IV–V веков, подготовленную в Андалусии. Пикассо открывается новая грань художественного прошлого его родины: он заворожен сдержанностью форм и мощной экспрессией этих статуэток. Несколько месяцев спустя Пикассо, всегда открытый разным влияниям, сделал и другое важнейшее открытие. В тот вечер он обедал на набережной Сен-Мишель, у прославленного фовиста Анри Матисса. Само собой, говорили об искусстве. Вдруг Матисс взял с полки деревянную африканскую статуэтку и протянул ее Пикассо, — она оказалось для него первой в этом роде. Пабло ничего не сказал, но весь вечер не выпускал ее из рук, вопросительно устремив взгляд на потемневшее дерево и лаская рукой чистые линии. Он вновь ощутил ту же взволнованность при виде прекрасного, что и в Лувре, рассматривая древние иберийские статуэтки. На следующий день с раннего утра пол его мастерской Бато-Лавуар уже усеян листами бумаги. На всех с постоянством повторяется один и тот же крупный рисунок, начертанный углем в неистовстве горячки: одноглазое женское лицо с длиннейшим носом, который срастается со ртом. Пикассо бьется над своей новой картиной шесть месяцев подряд. Наброски, попытки, бесконечные пробы: влияния африканского искусства, иберийских статуэток, Сезанна сливаются воедино, давая рождение новому, волнующему и поразительному произведению. Наконец, в 1907 году друзья Пикассо приходят в Бато-Лавуар, чтобы посмотреть на его огромное странное полотно под названием «Авиньонские девушки». Зрители кивают, глядя на изломанные линии, деформированные тела, розовые тона, сменяющиеся более темным колоритом… Никто еще не знает, что в истории искусства эта картина открывает XX век. Сейчас революция начинается на холмах Монмартра, спустя некоторое время она охватит театр Шан-Элизе, а уж оттуда распространится по всему миру… ЧТО СТАЛО С БАТО-ЛАВУАР? 12 мая 1970 года, около половины третьего, на центральный штаб пожарной охраны обрушилась лавина телефонных звонков. В Бато-Лавуар начался пожар… Когда облако дыма рассеялось, все увидели, что от просторного здания осталась куча обломков, дымящихся вокруг обугленного остова. Художник Андре Патюро, один из жильцов, оглушенный быстротой, с которой разыгралась драма, в отчаянии без конца твердил одно и то же: — Ужас, я все потерял! Все, что сделал! Всю мою жизнь… Я был в своей мастерской на первом этаже и писал картину, как вдруг густой дым заполнил все помещение… Через пять лет после пожара Бато-Лавуар отстроили, сохранив почти неизменным уцелевший фасад. Сегодня двадцать пять удобных мастерских и изящно отделанные квартиры заменили прежнее жилье. Всегда закрытая дверь, снабженная строгим домофоном, выходящая на улицу Равиньян, останавливает визитера, который с грустью вспоминает о том, что этот домишко был некогда открыт всем ветрам. * * * Вернемся на Елисейские поля. Миновав Рон-Пуан, не пойдем дальше по проспекту, который прямо направляется к Триумфальной арке, но остановимся на его левой стороне у дома 25: это бывший особняк маркизы Паивой, русской авантюристки высокого полета. Перед вами один из редких памятников, сохранившихся на Елисейских полях от Второй империи, расположенный в роскошном квартале, куда рестораны и зеленые аллеи привлекали нарядную толпу. В начале XX века для наездников, колясок, фиакров, позднее — первых автомобилей проехаться по Елисейским полям было верхом великолепия и изысканности! Вполне понятно и ожидаемо, что этот прекрасный дворец, построенный в 1865 году, сейчас принадлежит миру финансов. Того, кто идет дальше вверх по Елисейским полям, буквально оглушает обилие брендов известных марок. Вывески чем-то напоминают гербы феодальной эпохи. В этой части проспекта финансисты сменяют государственных деятелей, с которыми мы встретились раньше, и художников, которыми мы любовались. Сегодня сильные мира сего находятся не в Елисейском и не в Бурбонском дворцах, но в этом ряду магазинов… Большие индустриальные группы, производители товаров класса люкс, — теперь правят миром они, и они держат биржу в своей власти. В поисках архитектурных воспоминаний о XX веке остановимся перед отелем Кларидж с фасадом в духе модерн (№ 74–76); перед бывшим отелем Шан-Элизе, где теперь расположился банк (№ 103), и большим зданием торгового центра Виржин Мегастор во вкусе арт-деко (№ 56–60). Надо сказать, что запуск поездов RER[136 - Réseau express régional — Региональная сеть скоростных электричек в Париже и пригородах, образующая единую систему с метро.], с 1970 года останавливающихся на площади Этуаль, отчасти повлиял на судьбу Елисейских полей. Вот уже сорок лет, как можно без труда приехать из пригородов, чтобы здесь погулять. В результате шикарный, гламурный, поражающий взор проспект мало-помалу утратил благородство, огрубев от присутствия торговцев фастфудом и уцененным барахлом. Но в конце концов, здесь есть и Lancel, Lacoste, Hugo Boss, Omega, Cartier, Guerlain, Montblanc… Эти марки освещают небо над Елисейскими полями, как новые властители, которые, празднуя победу, дают торжественный салют. В 2006 году торговый дом Louis Vuitton создал продуманно спроектированный центр (№ 101)[137 - Espace Louis Vuitton включает собственно бутик и культурный центр.], оригинальный декор витрин которого вызвал сильную критику. Но как бы ни свирепствовал кризис, там можно видеть подлинные чемоданы и сумки этой марки, которые столь любят подделывать во всем мире. А что сказать о новом драгсторе Пюблисис (№ 133)[138 - Крупнейшее рекламное агентство.], появившемся более пятидесяти лет тому назад и принадлежащем, так сказать, институту власти? Его новое здание сплошь из стекла, с изогнутыми контурами, типично для архитектуры конца XX века и начала нового тысячелетия, но зрителя оно по меньшей мере оставляет в недоумении. Один из наиболее ярких властителей мира, несомненно, поразит новый Версаль, двор которого прямо перед нами, на Дефанс, недалеко от Большой арки — своего рода триумфальной арки новых времен, тщетно подражающей Триумфальной арке Наполеона. XXI ВЕК ДЕФАНС Возвращение к истоку Едва вы сойдете на Дефанс — конечной станции первой линии метро, — сразу же увидите белейшую Большую арку и проглядывающий сквозь нее пустой прямоугольник неба. Она навязывает нам свой претенциозный архитектурный стиль. Я прекрасно знаю, что XX век был к Парижу беспощаден: Монпарнасская башня, торговый комплекс Ле-Аль, переустройство набережных Сены, квартал Фрон-де-Сен[139 - Квартал многоэтажных зданий на берегу Сены, в пятнадцатом округе.], Центр Помпиду, Опера Бастий, Национальная библиотека им. Франсуа Миттерана… Немало уродливых зданий «украшает» столицу. Но когда в 1989 году Большая арка замкнула перспективу, открывающуюся от Триумфальной арки, это было кульминацией дурного вкуса. Конечно, я сужу строго. Кто знает, может, лет через сто на Дефанс будут любоваться этими знаковыми строениями второй половины XX века точно так же, как сейчас восхищаются модерном или арт-деко? И будут предаваться духовному созерцанию рядом с триумфальной аркой финансистов и делового мира… В самом деле, кварталу Дефанс всего лишь пятьдесят лет. Генерал де Голль задумал это строительство еще в 1958 году, решив создать в Пюто, Курбвуа и Нантере[140 - Парижские пригороды.]экономический и финансовый центр, который станет символом тридцати славных лет[141 - Имеются в виду 1945–1975 — годы экономического процветания.]. Кинув взгляд в сторону Триумфальной арки, вы с трудом заметите в конце эспланады теряющуюся на фоне высотных зданий статую Народной обороны, поставленную здесь в 1883 году в честь парижан, сражавшихся против прусского завоевания в 1870. Эта статуя и дала название всему кварталу[142 - Défence — оборона (одно из значений).]. Скорее, лучше не впадать в смешной консерватизм, но постараться принять архитектурные новшества нашего времени, если они не кажутся оскорбительными. К тому же, хорошо известно: время делает свое дело, история вынесет приговор, и он, без сомнения, будет более справедливым, чем мой! В конечном счете, перед нами то, что когда-нибудь станет развалинами, свидетельствующими о нашем времени, а такие свидетельства Парижу тоже нужны. Впрочем, великолепный музей на набережной Бранли[143 - Музей искусства народов Африки, Азии, Океании и Америки; открыт в 2006 году.], построенный Жаном Нувелем недалеко от Эйфелевой башни, на мой взгляд, прекрасно нашел свое место. Можно задаться и более общим, совершенно фундаментальным вопросом: что XXI век завещает грядущим поколениям? Сейчас у меня создается впечатление, что эти новые поразительные архитектурные гиганты как бы стыдятся самих себя: они построены из недолговечных и непрочных материалов, которые быстро придут в негодность. Впрочем, многие археологи и архитекторы открыто выражают свою обеспокоенность тем, что современным зданиям суждена недолгая жизнь. Как бы там ни было, наш век станет для Парижа временем потрясающей экспансии. Это будет век Большого Парижа, триумф агломерации, разрастающейся во все стороны, которая несомненно пересечет Окружную и поглотит часть своих пригородов, уничтожив по ходу дела кое-какие территориальные подразделения. Основные направления этой экспансии ясно видны: недалеко время, когда перестроят проспект Шарль-де-Голль, идущий от площади Этуаль к Дефанс и в качестве автострады пересекающий Нейи. На этот счет уже имеются проекты. Автострада должна превратиться в зеленый бульвар, направляющийся к эспланаде Дефанс; таким образом, эспланада, некогда созданная по воле случая, как бы невзначай, обретет свое законное место. Квартал агрессивных небоскребов станет неотъемлемой частью Парижа — Большого Парижа завтрашнего дня. Распространяясь на запад, сделает его свидетельством своего прошлого и в то же время окном, распахнутым в будущее. И далее столица будет естественным образом двигаться на запад, поглощая Нантер, который находится непосредственно за Дефанс. Таким образом, город медленно возвращается к своему истоку. Уже говорилось, что галльская Лютеция была на берегу Сены, недалеко от современного Нантера. XXI век, похоже, станет свидетелем того, как Париж вернется в Лютецию, и через две тысячи лет мы будем смотреть на излучину реки, место возникновения галльского города. notes Примечания 1 Французское произношение «Лютеции» (здесь и далее примечания переводчика). 2 Один из крупнейших пригородов Парижа, находящийся в 11 километрах от центра французской столицы. 3 По-французски: garenne. 4 Римская дорога (лат). 5 Официальный титул Наполеона III. 6 Видимо, имеется в виду комедия «Клад». 7 Учебно-исследовательское учреждение на площади Марселен-Бертело в Латинском квартале. 8 Римская улица, ориентированная с севера на юг. 9 Деревянные основы этого первого римского моста чудесным образом были обнаружены в русле Сены, и сейчас их можно увидеть в хранилище Карнавале, на улице Трюффо (Примечание автора). 10 Французские названия означают: Богоматерь Полей и Богоматерь Подземелий. 11 Католический женский монашеский орден, основанный на гор Кармель. 12 «FDT» — (Fief des tombes) — Вотчина могил (франц). 13 Mont-des-Martyrs — Холм мучеников (франц.). 14 Святая капелла (часовня) (франц.). 15 Все четыре башни находятся в замке Консьержери (северное крыло Дворца правосудия). В названии последней — игра слов. Bonbec — зубастый человек, букв. — добрый человек. 16 Главная башня замка. 17 Кельты называли так Западную Галлию на берегу Атлантического океана, преимущественно побережье между устьями Сены и Луары. 18 Название улицы переводится как улица «священников Сен-Жермен-л’Осеруа». 19 Хитрый кот, персонаж басни Лафонтена «Кот, ласка и кролик». 20 Исх., 15,1–2. 21 Современный Цюльпих (в Германии). 22 Немецкое название: пфальцграф. 23 Хранитель печати. 24 Reseau Express Regional d’Ile-de-France — Сеть экспрессов региона Иль-де-Франс, система скоростного общественного транспорта. 25 Сен-Пьер — святой Петр; Сен-Пер — святые отцы (франц.). 26 Echaud — по-французски это слово означает «ошпаренный» (отсюда и поговорка о кошке), а также пышку. Автор использует игру слов. 27 Бальи (франц. bailli) — в дореволюционной Франции представитель короля или сеньора, управлявший областью или бальяжем, в которой представлял административную, судебную и военную власть. 28 Так называют департамент Сена-Сен-Дени. 29 Футбольный стадион в пригороде Парижа, построенный к чемпионату мира 1998 года. 30 Прозвище Генриха IV означает «пылкий влюбленный» или «неудержимый кавалер». Король получил его за успехи в любовных делах. 31 Речь идет о I-й Книге Царств. 32 Автор называет его Этьеном — французским вариантом имени Стефан. 33 Так это имя утвердилось в русской традиции. Точнее было бы назвать его Юг Капет. 34 Les Francilens — жители Иль-де-Франса. 35 RATP — Regie Autonome des Transports Parisiens (Автономное Управление Парижского Транспорта). 36 Прозвище Сары Бернар. 37 В оригинале игра слов: кровать и русло обозначаются одним словом «le lit». 38 Его значение: «земля франков». 39 Слово «chatelet» и изначает «маленький замок». 40 В названии переулка присутствует слово «euffroy», означающее «страх». 41 Легендарная звезда французского мюзик-холла. В знаменитой песне 1938 года он пел о станции о станции Жавель (Javel). 42 Название, созданное по аналогии с Чайнатауном — китайским кварталом, которые существуют в некоторых городах мира, например, в Лондоне. 43 Название означает: улица Могилы Иссуара. 44 Название означает: мост Менял. 45 Искусства и Ремесла. 46 Известный французский модельер испанского происхождения. Известен своей верой в реинкарнацию. 47 По-французски: «comte des cierges». 48 Музей восковых фигур на бульваре Монмартр, открытый в 1882 году. 49 Иоан. 13,4–5. 50 В римско-католической церкви временное запрещение всех церковных действий и служб. 51 В настоящее время торговый центр, где проводятся также ежегодные выставки. 52 Людовика Святого. 53 Прозвище Огюст означает «Август». 54 Кладбище получило такое название, поскольку поначалу здесь хоронили бедняков, душевнобольных и некрещеных младенцев. 55 Сделано в RATP (англ.); RATP (Régie Autonome des Transports Parisiens) (франц.) — Автономный Оператор Парижского Транспорта. 56 Великий магистр (лат.). 57 По-французски это означает «Забытая» или «Погибшая улица». 58 Парижский университет магистров и учащихся (лат.). 59 Жан Лемуан (1250–1313), легат папы Бонифация VIII во Франции. 60 Собственность коллежа Шотландии (франц.). 61 Назван по имени основателя: коллеж создан по завещанию Пьера Форте (1345–1398). каноника и канцлера Нотр-Дам. 62 Папские буллы обозначаются первыми словами латинского текста. 63 Французское название: «parloir aux bourgeois». 64 До сего времени мусорные мешки называются sacs poubelle — по фамилии префекта. 65 Французское название — Ourscamp. Так называлось аббатство в Пикардии. 66 «Отче наш» и «Славься, Мария» (лат.) — первые слова католических молитв. 67 Название происходит от французского слова temple (храм). 68 Речь идет о дочери Филиппа Красивого, сестре Карла IV. 69 Нидерландский порт в провинции Зеландия. Голландское название — Слейс. 70 Полное название: Национальный театр Комической оперы (Théâtre national de l'Opéra-Comique). 71 Этот орден занимался выкупом пленных у сарацин. 72 По-французски голова животного называется caboche. 73 Так называют Ла-Манш англичане. 74 Католики отмечают этот праздник 1 ноября. 75 Тебя, Бога, славим — начальные слова гимна. 76 Французское название и аббревиатура: Service historique des années de terre (SHAT). 77 Так называется конструкция из алюминия и муранского стекла в форме двух куполов, образующих вход в метро (станция на площади Колетт). 78 Одиннадцатая буква греческого алфавита, прообраз латинской буквы «L» и кириллической «Л». 79 Речь идет об архитекторе Луи Лево, который построил роскошный дворец для суперинтенданта Никола Фуке и участвовал в проектировании Версальского дворца. 80 Во Франции их называли гугенотами. 81 Во французской историографии так называют период правления трех первых королей династии Бурбонов: Генриха IV, Людовика XIII и Людовика XIV. 82 Любимая фаворитка Генриха IV. 83 В Древнем Риме собирательское обозначение покойников с эфе-мистическим значением «добрые люди». 84 Католическое Богоявление. 85 Зеленые шары (франц.). 86 Так в Голландии называют осушенный и возделанный низменный участок побережья. 87 Святого Людовика (франц.). 88 Внучатый племянник знаменитого архитектора Франсуа Мансара. 89 По-французски: «le loup voit». Иными словами — Лувуа. 90 Имеется в виду сын Наполеона, которому Эдмон Ростан посвятил пьесу «Орленок». 91 Дочь Гастона Орлеанского, брата Людовика XIII. 92 Пустой бланк на арест («приказ в запечатанном конверте»). 93 Château d’eau — водокачка (одно из значений). 94 Жители ближайших кварталов брали в фонтане воду. 95 Театр историк — Исторический театр, Сирк олэмпик — Олимпийский цирк; Фюнамбюль — Канатоходцы; Деласман комик — Веселое развлечение. Театр Порт Се-Мартен назван так по местоположению (около ворот Сен-Мартен). 96 Пьеса Бенжамена Антье (в соавторстве с другими драматургами). 97 Гэте — веселье. 98 В современном французском языке это слово произносится «клоб». 99 Последователи Бабефа. 100 Диатрибы — жанр античной литературы, специфическая форма речей философско-морального содержания. 101 Театр де ла Виль — Городской театр. 102 Андре Мальро (1901–1976), известный писатель, министр культуры в правительстве де Голля (1958–1969). 103 Сирк д’ивер — Зимний цирк. 104 После пожара 1870 года, во времена Коммуны. 105 Тогда колония Великобритании. 106 То есть нынешней площади Республики. 107 Титул вице-султана Египта. 108 4 сентября толпа приступом берет Бурбонский дворец, в котором заседает Законодательное собрание. Бурбонский дворец — нынешнее здание Национальной ассамблеи — расположен напротив площади Согласия, по другую сторону Сены. 109 Речь идет о дворце Тюильри, сгоревшем в 1871 году. 110 Адольф Тьер (1797–1877), исторический деятель, президент Третьей республики (1871–1873). 111 Мак-Магон, президент в 1873–1879 годах. 112 Скалистые горы — горный хребет в системе Кордильер (Северная Америка). 113 Orteaux — название одной из улочек в 20 округе Парижа. 114 Эта банда названа также по имени одной из улиц на севере Парижа (Popincourt). 115 Французская Гвиана — колония (позднее заморский регион), долго служила местом ссылки. 116 Административный центр Французской Гвианы. 117 Жорж Клемансо (1841–1929), политический деятель, прозванный Тигром за свой непримиримый характер. Во время Первой мировой войны выступал за продолжение войны до окончательной победы над Германией. 118 Леон Гамбетта (1838–1882), политический деятель. Во время Франко-прусской войны министр внутренних дел, фактически создавший действовавшую тогда армию. 119 Компьенское перемирие (между странами Антанты и Германией) подписано 11 ноября 1918 г. 120 Poilu: смельчак, орел (переносно) — солдат-фронтовик Первой мировой; одно из значений этого слова — волосатый, лохматый, и часто ошибочно думают, что солдат называли «волосатыми», поскольку они плохо брились. 121 Во время процедуры избрания специально приглашенному солдату предложили возложить цветы на любой из восьми гробов (http://fr.wikipedia.org/wiki/Histoire_du_Soldat_inconnu). 122 Тело было выставлено на ночь в расположенной на этой площади часовне. 123 Название организации, основанной де Голлем в Лондоне. 124 «Елисейские поля» (французское название — «Remontons les Champs-Elysées»: «Пойдем вверх по Елисейским полям»), 1938 — фильм Саша Гитри, французского писателя, драматурга, кинорежиссера (1885, Санкт-Петербург — 1957, Париж). 125 Церковь Марии Магдалины. 126 Названия крайне правых французских организаций 30-х годов XX века. 127 «Интернационал рабочих социалистов» — международная организация, объединявшая в 1923–1946 годах социалистические, социал-демократические и рабочие партии. Коммунисты и «Рабочие социалисты» выступали совместно против наступления фашизма в 30-е годы XX века. 128 Имеется в виду площадь Конкорд (concorde — согласие). 129 5 сентября 1793 — 27 июля 1794. 130 Имеется в виду Людовик XVI. 131 Мухаммад-Али (1769–1849), паша (вице-правитель) Египта. 132 Первая персональная выставка Агама (1953) называлась «Меняющиеся картины». В так называемом «Салоне Агама», который художник оформил для Елисейского дворца (1974), абстрактная живопись, покрывавшая все пространство помещения, менялась под действием световых эффектов. 133 Внебрачная дочь Миттерана Мазарин Пэнжо. 134 По-видимому, намек на орхидею, созданную специально для Бернадетты Ширак парижским флористом Анри Мулье. Магазин Мулье (Henri Mouli) специализируется на создании букетов для светских приемов и высокопоставленных лиц. 135 Корабль-прачечная. 136 Réseau express régional — Региональная сеть скоростных электричек в Париже и пригородах, образующая единую систему с метро. 137 Espace Louis Vuitton включает собственно бутик и культурный центр. 138 Крупнейшее рекламное агентство. 139 Квартал многоэтажных зданий на берегу Сены, в пятнадцатом округе. 140 Парижские пригороды. 141 Имеются в виду 1945–1975 — годы экономического процветания. 142 Défence — оборона (одно из значений). 143 Музей искусства народов Африки, Азии, Океании и Америки; открыт в 2006 году.